Речь не о картинах, а о людях.
Редкая на этот раз выпала неделя в том смысле, что бог с 24-го по 30-е ноября не послал ТВ ни одного выдающегося юбиляра. Пришлось бы довольствоваться только тем, что черт послал, если бы не Григорий Померанц и Владимир Горовиц.
Стать самим собой
Григорий Соломонович Померанц появился после полуночи в авторской программе Авдотьи Смирновой и Татьяны Толстой "Школа злословия", о которой я старался до сих пор вообще не поминать, поскольку имею к ней некоторое отношение. Но в данном случае, извините, не могу удержаться.
Считается, что истина рождается в бескомпромиссных спорах, в острых диалогах, на шумных ток-шоу и т.д. А здесь мы увидели, как она себя выказывала в тихом, плавно и неспешно текущем монологе сильно пожилого человека.
Потом в Сети среди многочисленных откликов я наткнулся на один, в котором говорилось о завораживающем воздействии гостя "Школы злословия". Зритель услышал две фразы и, не зная, что за человек перед ним, откуда он взялся, чем занимается в жизни, уже не мог оторваться. Что-то было в этом эффекте для него иррациональное.
Для меня - тоже. Хотя философские и культурологические работы телевизионного гостя для меня давно настольные. Видел и слышал его много раз. И все равно испытал тот же завораживающий эффект, которому и пытаюсь найти рациональное объяснение.
Ну, понятно, что этот человек прожил длинную жизнь. Ему в этом году исполнилось 90 лет. Ум - ясный, память - дай бог каждому, судьба - драматичнейшая. Он чудом проскочил 37-й - 38-й годы, прошел войну, не миновал Лубянки, Бутырки и Гулага. Это все само по себе вызывает громадное почтение. Но, с другой стороны, думал я, мало ли людей на Руси с подобными биографиями...
Индивидуальная магия этого человека явно не исчерпывается его богатым и контрастным житейским опытом. Потому смею предположить, что в телевизоре нас, зрителей, завораживала его человеческая подлинность.
Подлинность не то же самое, что натуральность. Или искренность. Или природная естественность. Или жертвенная добродетельность.
Если подумать и взглянуть окрест себя, то заметишь, что подлинность индивида - такая же редкость, как гениальность. С той только разницей, что она индивиду от природы не дается. Тут надобно сильно потрудиться душой, умом, сердцем.
Она и ему не даром досталась; он сам в себе ее взрастил и воспитал. Он и объяснил на уроке в "Школе злословия", как это ему удалось.
Все просто. В юности на школьный вопрос, кем бы он хотел быть, ответил в школьном сочинении, что хотел бы стать самим собой.
Запомним: не остаться, а стать. Для этого приходилось все переобдумывать: реалии окружающей действительности, личные драмы, философские доктрины, Шекспира, Стендаля, Толстого, Достоевского. И все это пропускать, как выразился сам Григорий Соломонович, "через чакру сердца".
Но самое главное: ему удалось освободиться от страха перед пространством вечности. С этого, собственно, началась его несокрушимая достоверность. А война, Лубянка, лагеря, идеологические проработки ее только закалили.
Рядом с таким тотально достоверным человеком очень многие знатные телеперсонажи кажутся не совсем настоящими, иногда - призрачными, а то и вовсе фиктивными.
Потерявшие себя
В программе "Главный герой" Антон Хреков представил сюжет о Валентине Леонтьевой. Поводом явилось завещанное ею разрешение спустя какое-то время после смерти обнародовать съемку своих последних дней, своих последних слов, своих последних эмоций.
Срок вышел, и мы увидели достоверный документ о драме человека, потерявшего себя. Дело оказалось не в возрасте. Дело было не в облике. Дело было не в смене режима и не в перемене образа жизни.
Дело было в том, что Валентина Михайловна не успела стать самой собой. Да, она успела создать образ душевной телеведущей, задушевной тети Вали. Но этого, как выяснилось, оказалось мало на весь отведенный судьбой срок жизни.
Она самоотверженно вывернулась наизнанку ради любимого, обожаемого господина ТВ, как призналась в посмертно обнародованной исповеди.
Из этой же исповеди следует, что господин ТВ был ей мужем, ребенком, матерью...
И еще она призналась, что мужчины, с которыми была близка, все как один уходили от нее, а не она от них. Ушел от нее и собственный ребенок.
Ушло от нее, в конце концов, и телевидение. Точнее, не от нее лично, а от ее образа.
В том и несчастье эфирных созданий: они становятся заложниками одной своей роли. Артисты театра и кино тем уже спасаются, что по роду профессии должны на сцене и на экране меняться и преображаться с каждой новой ролью и потому вынуждены переобдумывать себя, действительность, Шекспира, Достоевского и т.д. А когда ты всю сознательную жизнь на телеэкране и дома - тетя Валя, то поневоле теряешь себя как отдельного и сокровенного человека. И, выйдя из образа на пенсию, обнаруживаешь пустоту в себе, бессмыслицу вокруг себя.
Она вернулась в эфир уже после смерти, чтобы рассказать, какая страшная мука, тяжкая повинность, великая драма - жизнь человека после смерти созданного им образа. Насколько она великая, остро чувствуешь в небольшом сюжете "Главного героя" про Валентину Михайловну Леонтьеву. А из-за спины ее показательной судьбы выглядывают углы и остовы, возможно, не менее трагических биографий других телевизионных любимцев народных масс.
***
С обыкновенными, непубличными людьми такое тоже случается. И, наверное, сплошь и рядом случается. Об этом - фильм "Шультес", показанный на Первом канале. Одноименный с фильмом гражданин утратил память, себя и живет рефлексами.
Он рефлексивно тягает кошельки и медленно-медленно нащупывает личные связи с отчужденным миром. Если бы этот Шультес чего-нибудь сознавал, он бы на школьный вопрос, кем бы хотел стать, возможно, вслед за Григорием Померанцем ответил: я хотел бы стать самим собой. И насущнее, конкретнее этого пожелания для него в его состоянии нет.
Художественный вымысел - всегда обобщение.
На обобщение обиделись некоторые из тех, кто обсуждал в студии Гордона гражданина Шультеса. Один из популярных сериальных артистов рассердился и на тех, кому этот фильм и его герой оказались интересны. "Ах, значит, - воскликнул он, - вы такие умные, глубокие, а все остальные - быдло!"
Мне-то кажется, что все гораздо драматичнее. Те, кто заинтересовался судьбой Шультеса, чувствуют вкус к подлинности, сознают ее дефицит вокруг и в себе. А для тех, кого раздражает этот фильм, такой проблемы не существует. Они уверены, что уже стали сами собой. На самом деле в лучшем случае ими остались. Пока. Дальше будет хуже: начнется амнезия. Не физическая, а фигуральная.