Выступление ансамбля барочной музыки из Бельгии "Клематис" (Clematis) на фестивале Александра Рудина "Посвящение" во Врубелевском зале Третьяковской галереи стало музыкальным открытием сезона.
Пять музыкантов из состава бельгийского ансамбля "Клематис" сотворили в прямом смысле чудо в стенах Третьяковской галереи. В антураже экспрессивного живописного модерна Врубеля ансамбль представил музыку барочного времени, буквально воссоздав через звуки Перселла, Монтеверди, Кавалли, Фарины, Дзампони другое измерение пространства и времени. Такого рода погружения и эффекты редко удаются даже именитым музыкантам-аутентистам, десятилетиями работающим со старинными партитурами: зазор между современной ментальностью исполнителей и тем уже почти мистическим ощущением гармонии, мерного ритма Вселенной, порождавшими музыку, принципиально лишенную диссонансов, остается непреодолимым. Зачастую воспроизведение барочной музыки даже на аутентичном инструментарии выглядит своего рода интеллектуальным экспериментом, интересным как исполнителям, так и слушателям, но реально не приближающим к феномену той "первичной" музыкальной субстанции.
И именно такое редко достижимое чудо продемонстрировали музыканты "Клематиса", с первых же тактов "Чаконы" для струнных и баса континуо Генри Перселла поразившие своей благородной акустикой и утонченной балансировкой звука, инкрустировавшей каждый инструмент в общем ансамбле. В Граунде Перселла для клавесина культивировалось ощущение простора, прозрачного музыкального воздуха, сотканного из легких, словно бесплотных звуков, в перселловской же Трио-сонате для двух скрипок и баса континуо инструменты вступили в очень трепетную и нежную коммуникацию, восхитительную своей естественностью и хрупкой неземной простотой. "Клематис" исполнили во Врубелевском зале не только музыку загадочного английского гения, смело соединявшего в своем творчестве культуру таверны с аристократическими музыкальными традициями, но и сочинения ныне мало известных его современников - европейских виртуозов: изящную и полную кокетства Сонату-мавританку Карло Фарины, танцевальную стремительную Чакону Николауса А Кемписа, игривую, с еврейскими мотивами Сонату-диалог Саламоне Росси. И в каждом произведении подчеркивали индивидуальную авторскую интонацию, хотя на изощренный современный слух вся эта музыка звучала сплошным сладким потоком гармонии.
Абсолютным же откровением даже в популярном у вокалистов-барочников репертуаре песен и арий Перселла, Монтеверди стала певица Мариана Флорес - сопрано из Аргентины. Голос Флорес - хрупкий, теплый, словно светящийся изнутри, одновременно страстный, "латинский", чувственный. Каждая ария в ее исполнении отделана наподобие драматического монолога, положенного на музыку, с тончайшей нюансировкой звука, настроения. В Sweeter than roses ("Слаще, чем роза") Перселла этот плывущий поверх щипковых и тихих струнных нежный голос с чуть обезличенной, "белой" интонацией изливался, сверкал красками, достигая экзальтации, а в Арии Лауры из перселловской оперы-маски "Королева Фей" по мотивам "Сна в летнюю ночь" Шекспира буквально "дышал" звуками, струясь, растворяясь и вновь рождаясь на выдохе. Знаменитая сцена прощания и смерти Дидоны из оперы Перселла "Дидона и Эней" прозвучала не с мольбой и жалобой, а как исповедь утонченной поэтической души, охваченной бездонным чувством, переживанием огромного космоса, тайна которого открывается в предсмертные мгновения. И этот внутренний мираж, слитый с исповедью, потряс публику так, что стало ясно, почему во времена Шекспира и Перселла именно искусство соединяло в одну страждущую высокого толпу людей с улицы и аристократов.