Игорь Макаревич и Елена Елагина - дуэт супругов, художников, концептуалистов. Монументалисты и скульпторы, они занимались также книжной иллюстрацией, фотографией, сценографией.
Их работы хранятся в Третьяковской галерее, Русском музее, Московском музее современного искусства, Музее Людвига в Аахене, Центре Жоржа Помпиду, Библиотеке конгресса, частных собраниях в России и за рубежом. Новая выставка Макаревича и Елагиной, организованная Stella Art Foundation, открылась в Вене в Музее истории искусства. Накануне наш корреспондент побеседовал с художниками.
Российская газета: Года четыре назад в Третьяковской галерее показывали вашу ретроспективу, которая называлась "В пределах прекрасного". Там пределы прекрасного доходили, по-моему, до русского авангарда. Мастера Северного Возрождения от него все же очень далеки. Вас это не смущает?
Игорь Макаревич: Русский авангард - это, конечно, наше все. Но не настолько, чтобы пределы прекрасного им ограничить. А уж Питер Брейгель-старший - моя давняя и прочная привязанность. Когда узнали, что есть возможность показать свои работы рядом с его знаменитой "Вавилонской башней", были счастливы.
РГ: И каков будет ваш ответ "Вавилонской башне"?
Макаревич: "Грибная башня". Она спроектирована специально для венской экспозиции. Должна была стать неким современным подобием Вавилонского сооружения - несколько лестниц устремлены к потолку зала. Но потом нам сказали, что на лестницы могут залезть дети и, не дай Бог, мало ли чего... В итоге мы изменили проект - венчать все будет аналог башни Татлина, вырастающей из шляпки огромного мухомора.
РГ: Иначе говоря, в одном зале встречаются Брейгель, Татлин и российский концептуализм?
Макаревич: А почему бы и нет? Брейгель в "Вавилонской башне" опирался на библейский сюжет. Речь в нем о том, как была наказана гордыня человеческая. Из-за того, что люди не смогли понять гармонию мира, они потеряли способность понимать друг друга. Башня Татлина - символ утопии уже начала ХХ века. В ее основе была все та же мечта о рае на земле, желание подкорректировать "неправильное" творение. Кстати, башня Татлина тоже не была построена.
РГ: Так вы в этой полемике на стороне Татлина или Брейгеля?
Макаревич: Дело не в том, на чьей мы стороне. Просто в 1920-е, когда жил Татлин, предполагалось, что пожар мировой революции очистит мир от скверны. Собственно, революция виделась утопией, которую стыдно было не узнать, несмотря на неузнаваемые, искаженные черты.
А мы-то родом из другой эпохи - из конца 1970-х. От утопии остались только обветшалые декорации. Среди них мы и жили. Среди плакатов с нарисованными счастливыми тружениками классическое искусство осталось островком подлинности.
РГ: Поэтому в вашей работе башня Татлина вырастает из ядовитого мухомора?
Елена Елагина: Ну да.
РГ: Свои новые работы в Вене показываете?
Макаревич: Специально сделаны цветные фотографии для проекта "Исчезновение". В зале музея есть полотно, изображающее коллекцию живописи XVII века. Два наших фото как бы включаются в этот воображаемый ряд и... растворяются в пространстве зала.
Для успешного диалога общими должны быть не только темы, но и язык. Язык же современного искусства совсем иной, чем у классики...
Елагина: Да, но язык современного российского искусства тот же, что у современного западного. Это облегчает диалог со зрителем. Он, зритель, и есть тот переводчик, в сознании которого живут сразу несколько контекстов - старинной живописи и современных инсталляций. Другое дело - чтобы эти контексты столкнулись, понадобился проект в музейных залах. Так и состоялась встреча полотен Снейдерса и нашей "Закрытой рыбной выставки", работ раннего немецкого Возрождения и "Лаборатории великого делания"...