Роман Игоря Сахновского "Человек, который знал все" сразу вызвал живой интерес читателей. Теперь он экранизирован. Наша беседа с создателем фильма Владимиром Мирзоевым, режиссером по преимуществу театральным, началась с вопроса: чем привлекла его эта книга о "староватом юноше", который после попытки самоубийства обрел вдруг мистический дар видеть будущее?
Владимир Мирзоев: Прежде всего - у автора прекрасный, сочный русский язык. Это продолжение набоковской традиции письма очень плотного, даже плотского. Но при этом здесь острый сюжет: литература не для "яйцеголовых", а для каждого, кто любит читать. Бродячий сюжет с предвидением будущего - стержень, вокруг которого группируются авторские идеи и ощущения. Он не так важен: важнее - интонация, мысли, которые попутно возникают.
Российская газета: Например, мысли о смерти. Сейчас в России масса сайтов предлагает желающим вычислить дату своей смерти. Но герой романа и фильма доказывает, что это все управляемо и во многом в руках человека.
Мирзоев: Мне эта мысль нравится.
РГ: А она не противоречит религиозным постулатам: все заранее расписано свыше?
Мирзоев: Наоборот. Человек рожден свободным, ему дана свобода воли, и он распоряжается своей жизнью, каждый день, каждый час выбирая между добром и злом, духовным и материальным. Предопределенность - как раз категория языческая. Например, астрология или хиромантия - ошметки языческого знания, профанированного масскультом. Наш герой говорит, что дата смерти все время "плавает" - приближается, отодвигается. Многое зависит от того, какой выбор делает человек, как работает его этика.
РГ: Есть вторая особенность фильма, которая сначала показалась данью коммерческой моде: обилие садомазохистских сцен, самых чувственных в фильме. Почему они понадобились?
Мирзоев: И для меня, и для Игоря Сахновского, который был автором сценария, эти сцены носят метафорический характер. Мы как народ все время оказываемся в ситуации, когда к нам применяют насилие. И государство в целом, и люди, которые действуют от его имени. Люди, нанятые нами (обществом), чтобы нас защищать, оказываются бандитами! Это бесконечное страдание, которого было слишком много в ХХ веке и которое странным образом никак не прекратится. Незащищенность человека, его обреченность быть жертвой становится его второй натурой. Он ухитряется даже получать от этого извращенное наслаждение и убеждает себя в том, что так живет весь мир. Эта садомазохистская экзистенция, это наслаждение собственным страданием мне кажутся чертами очень типичными и, увы, современными.
РГ: Но я еще понял из картины, что это путь к саморазрушению. А разрушая себя, эти люди свой садомазохистский инстинкт переносят на действительность и разрушают все вокруг себя. Это люди-разрушители.
Мирзоев: Согласен, такой поворот темы справедлив. Говорить об этом на языке философии было бы проще, но до многих сердец философия не доходит. Гораздо яснее тему можно подать через драматическую ситуацию. Но это важная тема сегодня: из заколдованного круга насилия мы явно не можем выбраться.
РГ: Есть случаи, когда театр и кино прекрасно взаимодействовали: вспомним Феллини, который сделал несколько откровенно театральных фильмов. Вы - изобретатель очень индивидуального театрального стиля, почему же не пытались использовать этот стиль в кино?
Мирзоев: Есть промежуточная территория - телевидение. Иногда я делаю телеспектакли, где киноязык сочетается с театральными приемами. Но для такого проекта в кино нужно иметь правильный сценарий. У меня есть интересные идеи. Но пока не нашлось продюсера, который готов это финансировать.
РГ: Но сценарии такие были и есть: классика. Вы же не случайно свои самые знаменитые спектакли создали по Шекспиру и Гоголю.
Мирзоев: Я уже лет двенадцать ношусь с проектом "Гамлета". Но не могу найти ни телеканал, ни продюсера, готового за это взяться. К классике продюсеры равнодушны.
РГ: Вас, увы, опередили. Юрий Кара снимает современный вариант молодежного "Гамлета".
Мирзоев: Ну что же, я счастлив, что нашелся режиссер, который этот проект осуществит, и сожалею, что это не я. Свою идею я не скрывал, многим ее показывал. Так что либо идеи носятся в воздухе и Кара выловил ее из ноосферы, либо нашелся ловкий человек, который подсунул ему мой проект, судить не могу. Долго я носился с идеей снять "Бесов" Достоевского, ее осуществил другой режиссер. Хотел снимать "Братьев Карамазовых" - недавно возник сериал. Так что нет числа проектам по классике, которые я хотел осуществить, но все не судьба...
РГ: Я зачитался притчами, размещенными на вашем сайте: мир мудрых мыслей. Там есть притча о женщине, которая шла навстречу людям с открытой душой. И осталась одна, потому что не требовала от них взаимной ответственности. Вы не имели в виду искусство?
Мирзоев: Здесь две крайности. Первая: искусство для искусства, "я работаю только для себя, веду разговор с Богом, и аудитория меня не интересует". Вторая: единственным критерием становится желание отдачи - эмоциональной и денежной - со стороны публики. Мне кажется, обе крайности предлагают нерабочую модель. Конечно, очень важно, чтобы художник был погружен в свою экзистенциальную среду. Чтобы не реагировал на все подряд простейшим образом - рефлекторно, как лягушка, в которую тычут иголкой. Важно, чтобы он всерьез анализировал реальность - и свою внутреннюю, и ту, что вокруг. Был бы коммуникатором. Видимо, гений - идеальный инструмент коммуникации. Он проводит важнейшие идеи, передает их в совершенной форме другим людям. Провод - это хорошо, но ведь нужно, чтобы и электричество было!
РГ: Возникла теория, что современное искусство должно давать не наслаждение, а причинять зрителю мучения. Идеала достиг недавний Каннский фестиваль: многие фильмы были непереносимы физически и нравственно. Как вы относитесь к такой ясно обозначившейся тенденции?
Мирзоев: Люди устроены по-разному. Если вещь сделана индивидуально и честно в соответствии с тем, как чувствует этот художник, я думаю, искусство может быть и мучительным. Другой вопрос - если в подоплеке желание следовать моде, манипуляция зрителем. Вообще авангард располагается где-то между культурой и некультурой, искусством и неискусством. Можно чертить новые границы между территорией культуры и остальным миром, испытывать их на прочность. Я думаю, такие произведения нужны, когда культура огромна, как Сибирь. Но когда территория высокой культуры сжимается до булавочной головки, испытывать ее границы глупо. Если границы везде, а само тело культуры испещрено, как сыр, дырами, может наступить момент, когда сыр исчезнет.
РГ: Традиционный вопрос: чего ждать от вас в театре и в кино?
Мирзоев: Собираюсь делать в Театре Вахтангова "Смерть Тарелкина" Сухово-Кобылина. В кино есть целый ряд идей, но с ними пока неясность. В основном это малобюджетные проекты, но сценарии уж больно забористые, не знаю, отважится ли кто их запустить. Кризис в экономике, кризис в политике - люди ведут себя очень осторожно. И это правильно.
РГ: Кризис закончится, искусство будет жить.
Мирзоев: Все рано или поздно заканчивается. Рушатся режимы, монархии, исчезают ЦК и царствующие дома. Выживает только культура. Только прекрасные вещи, которые создавались людьми словно бы на периферии исторического процесса и вопреки ему. Что осталось от сталинского времени, кроме недобрых воспоминаний? Остались Мандельштам, Ахматова, Пастернак, Платонов, Шаламов... А все остальное - "золото троллей". Давайте радоваться тому, что серебряный шнур культуры не прерывался никогда. Он и есть - наша идея, наша надежда и наша воплощенная история.