Сегодня фильмом Павла Лунгина "Царь" открылся 31-й Московский Международный Кинофестиваль, прежде показанный только в Каннах, где он представлял нашу страну в программе "Особый взгляд".
Историческая эпопея "Царь" Павла Лунгина по идее должна была продемонстрировать неисчерпаемость темы власти в России: до сих пор считалось, что, обратившись к фигуре Ивана Грозного, ее исчерпал Эйзенштейн, гениальность которого становится все очевиднее. Лунгин, однако, взялся тему развить. В воскресенье фильм, участвующий в программе "Особый взгляд", был показан на Каннском фестивале.
Рискнув дополнить Эйзенштейна, Лунгин исходил из того, что мастер творил по заказу Сталина, и самоцензура здесь неизбежна. На самом деле интуиция художника в нем оказалась сильнее осторожности политика, и уже вторая серия была запрещена, а третья уничтожена. Это был еще один трагический вариант пушкинского "жалок тот, в ком совесть нечиста". Попреки гипотетическим судом Божьим Сталин еще мог бы стерпеть: он сам был богом и гнева коллеги не боялся. Но вот муки совести ему были не по силам, и позволить себе быть жалким он не мог. Эйзенштейн ударил его как хлыстом и за это поплатился.
Расклад в фильме Лунгина другой: категория совести заменена страхом божьим. Интересы Бога в сюжете представляет митрополит Филипп, которому ведома высшая истина - она дает ему смелость и силу перенести пытки. Но ведь, акцентирует Лунгин в своем предуведомлении к фильму, и царь на Руси считается помазанником Бога. Это вообще беда России: власть ни перед кем не в ответе, может творить беззакония, развлекаться издевательством над людьми.
Но даже царь пасует перед проницательным взглядом митрополита, перед твердостью его и духовной силой.
Таким образом, смертельная схватка тьмы и света в одной душе у Лунгина заменена противостоянием двух властей - плохой и хорошей. Плохая торжествует, для хорошей еще не настало время - она страдает, как и велел Христос.
Эйзенштейн вынуждал любого злодея присмотреться к своим деяниям - "обратить глаза зрачками в душу". Это был фильм не только об Иване Грозном. Лунгин же, хоть и считает картину Эйзенштейна недостаточно психологичной, в своей ленте обходится без всякой психологии - просто агитирует в пользу власти церковной как единственно гуманной и справедливой. В какой мере это не так - легко понять из истории мировых религий, но режиссер, уже получив благодарность Патриарха за свой "Остров", кует железо, пока горячо. Его "Царь" - весомая гиря в споре между властью светской и церковной. Фильм в этом смысле провокационен.
Между тем в художественном отношении он лучше "Острова". Двухчасовой фильм состоит из четырех глав, причем самая рыхлая - первая, вводная. Все сосредоточено на конфликте между царем-самодуром и просвещенным митрополитом Филиппом, которого, впрочем, царь легко может в любой момент разжаловать. Но к Филиппу у царя влеченье, род недуга: словно потребен ему этот оппонент, этот прямой честный взгляд среди угодливой, трясущейся от ужаса челяди. Уважает он его. Дуэт Петра Мамонова и Олега Янковского - самое сильное в картине.
При этом изумляет ее неожиданная камерность. О Москве много говорят, но ее нет. Снято словно в одной декорации, массовка малочисленна и безлика, батальные сцены даны только на крупных планах, монтажно, без необходимого размаха. И есть ощущение, что Лунгин так и не сумел оторваться от мощного влияния фильма Эйзенштейна - во всяком случае, он выбирает тот же стиль кинооперы, с величественностью композиций, с полнозвучием симфонической музыки, а композитору Юрию Красавину явно поручено следовать по пятам Прокофьева. Некоторые кадры почти буквально повторяют живописные композиции Эйзенштейна - людская змейка у стен монастыря, к примеру. Мамонов часто демонстрирует орлиный профиль Грозного - словно отсылая к Черкасову. И только Иван Охлобыстин из другой оперы: он суетливо подражает Мартинсону в какой-то из киносказок Роу. Сила духа смутно угадывается в персонажах Алексея Макарова (Иван Колычев) и Александра Домогарова (Басманов). Но совершенно невнятны немногие женские образы, а царица производит впечатление вполне современной ряженой девицы с мобильником под сарафаном. И уж совсем странно выглядит народ: живописные, с иголочки, рубища словно взяты из гардероба Большого театра. В послушном колыхании густо загримированной толпы очень чувствуется голос режиссерского мегафона.
Есть несколько сильных сцен-аттракционов: русский "Колизей" с воеводами, отданными на растерзание медведю, демонстрация казни изменщиков, для которой в России приспособили механизм Леонардо, изобретенный вообще-то для водопровода. В фильме вообще много таких скрытых намеков "для посвященных", потому что картина сделана во многом для зарубежного проката и должна ответить здешним ожиданиям. В России эти намеки скорее всего не заметят - и слава Богу.
"Царь" Лунгина подобен двуглавому орлу: одна голова грозно смотрит в сибирские просторы, внедряя в народ идею совершенства церковной власти, другая - значительно подмигивает Западу, популярно растолковывая ему "эту загадочную Россию", одна хочет быть свободной художницей, другая соображает насчет текущей общественной конъюнктуры. Здесь сила и слабость фильма.