"...Нравы культурных людей опустились до нравов публичного дома и каторги, и не стыдно, а привлекательно стало быть завистливым негодяем и бессовестным лгуном - нет, все это только поверхностные приметы болезни. А суть болезни проявляется в полном и проникшем до самых основ гниении той жизни, в которую мы пришли когда-то и которая еще сохраняла черты данного Создателем человечеству и исторически проверенного устройства. Все эти наши горькие, андреевы, скитальцы, врубели и tutti quanti, как и все эти меттерлинки и парижская школа - все они только были сыпью, а зараза глубоко пошла... И не в одной вообще культуре декаданс, а во всей нашей жизни, в душах, воспринявших болезнь от первоначального гнойника - от культурного общественного слоя. ...В пятом году и дождались новой пугачевщины, и радовались ей как дурак пожару... Более того - и проповедь графа Толстого, осмеливаюсь считать, была из того же разряда общероссийской мозговой горячки". Герой последнего романа Александра Кабакова "Беглецъ", некто господин Л-ов, член правления одного из московских частных банков, записавший эти строки зимой 1917 года, судя по приведенной цитате, наверняка читал статьи Н. Бердяева, С. Франка, С. Булгакова и других авторов, объединившихся для издания сборника "Вехи" в 1908 году. Сборника отторгнутого русской интеллигенцией - от кадетов до социалистов всех направлений и толков. Что неудивительно, ибо она не была готова согласиться со своей бесплодностью и исторической обреченностью, на которых настаивали создатели "Вех". (Разве что С. Булгаков оставлял ей какой-то шанс, да и то в зависимости от ее способности приобщиться к религиозным откровениям.) Понятно, что сам А. Кабаков читал не только "Вехи", но и "Смену вех", изданную в 1921 году и заслужившую благосклонные отклики в Советской России, за то, что новый авторский коллектив из белоэмигрантов оказался способным простить революционно озабоченную интеллигенцию и принять ее деяния после 1917 года. Равно как читал он и многое другое, написанное за сто лет, отделяющих нас от знаменитого и раскритикованного современниками сборника. И ему, выпустившему почти криминальный роман, в котором упомянутый герой идет на сговор с большевиками, чтобы, ограбив собственный банк, перевести причитающиеся ему деньги за границу, но по стечению обстоятельств оставшийся после октябрьского переворота в России и участвующий вместе с Фанни Каплан в покушении на Ленина, известна одна из существенных трагических проблем российской духовной и социальной жизни: восхищение интеллигенцией и презрение к ней, горечь от истончения интеллигентского слоя и радость от ее - пусть и запоздалого - исчезновения в реальной жизни.
Не ставлю перед собой задачи художественного анализа нового романа А. Кабакова, сочинения по-своему изысканного и смыслово затейливого. Выбираю из него лишь одну тему, один мотив, но тот, который все еще волнует общественную мысль, заставляет медитировать современных интеллектуалов, которые так и не понимают, способны ли они продолжить традиции русской интеллигенции или являются ее похоронной командой.
Для авторов "Вех" интеллигенцией являются разночинцы (или выродившиеся аристократы), озабоченные социальными вопросами, заигрывающие с народом, который не только не понимает их, но и вообще является субстанцией особого рода, не приемлющий никаких цивилизационных усилий. А по существу уничтожающие подлинный интеллектуализм. "С русской интеллигенцией в силу исторического ее положения случилось вот какого рода несчастье: любовь к уравнительной справедливости, к общественному добру, к народному благу парализовала любовь к истине, почти что уничтожила интерес к истине",- писал Н. Бердяев в статье "Философская истина и интеллигентская правда", отлучая тех, кто вырос на Белинском, Герцене, Чернышевском и Михайловском, от реального понимания русского бытия. Эту идею развивает С. Франк: "Русская интеллигенция не любит богатства. Она не ценит прежде всего богатства духовного, культуры, той идеальной силы и творческой деятельности человеческого духа, которая влечет его к овладению миром и очеловечиванию мира... Эту свою нелюбовь она распространяет даже на богатство материальное, инстинктивно сознавая его связь с общей идеей культуры. Интеллигенция любит только справедливое распределение богатства..." Герой Кабакова толкует понятие интеллигенция еще более расширительно, но от этого не менее критично. Он не делает различий между Толстым, Достоевским, Герценом и теми циничными молодчиками, рассуждающими о революционной справедливости, которых он навел на банк. Вполне в духе С. Булгакова и С. Франка он видит их историческое поражение в том, что они отлучены от истины, к которой способна привести одна вера.
И сегодня - в пору глубокого кризиса научных мировоззрений, в отсутствие не национальной, но мировой идеи для России, - вопросы эти оказываются далеко не праздными. И ответы на них не столь очевидны, как кажется ортодоксально религиозным и консервативно-патриотическим современным мыслителям.
Большевики вынужденно дали интеллигенции вид на жительство (пусть и с множеством оговорок и дефиниций типа "рабоче-крестьянская"), определив ее как прослойку между двумя классами-победителями, хотя, как известно, Ленин называл интеллигенцию "говном", а Сталин делал все, чтобы она в это самое "говно" превратилась. Они пытались вырастить вполне холуйскую социальную группу интеллектуалов, которые должны были обслуживать новую власть, придавая ей видимость духовной и душевной легитимности. Как обмолвился однажды Александр Борщаговский, "на нас смотрели как на людей, которые должны были очеловечить разбой". Но интеллектуальная деятельность всегда рвется за пределы ей отведенные, взыскует максимально доступной человеку свободы. Удивительный парадокс, Александр Солженицын, пригвоздивший в 1974 году современный ему советский культурный слой в статье "Образованщина", во многом разделяющий взгляды авторов "Вех", мечтает о некоей подлинной русской интеллигенции, истребленной в войнах и революциях. Автор "Одного дня Ивана Денисовича", сельский учитель, не просто осознавший, но переживший, перестрадавший отчуждение образованного сословия и от веры, и от морали, и от народа как такового, - тем не менее острее других понимает, что безмолвие народа как раз и связано с отсутствием тех, кто может соединить устремление к истине с поисками справедливости. Ведь авторы "Вех" тоже были русскими интеллигентами. И кто же, как не интеллигенция - вне зависимости от ее мировоззрения - предназначен выразить, вербализовать боли, радости и надежды своего народа.
Герцен и Салтыков-Щедрин любили Россию не меньше Аксакова и Ивана Ильина. И надо наконец понять, что русская интеллигенция - это не тупиковая ветвь духовного развития, но некий исторический шанс, которым мы дурно воспользовались. И сегодня - как и столетие назад, как всегда бывает в пору исторических перемен, - нужны люди, способные на духовные и душевные усилия, устремленные к поиску подлинных смыслов, отсутствие которых мы переживаем необычайно болезненно.