В основу сюжета новой ленты автора "Михайло Ломоносова" и экранизации распутинской "Живи и помни" на этот раз легла знаменитая самарская городская легенда о "стоянии Зои".
Полувековой давности история девушки из поволжского заводского поселка, в начале Великого поста не дождавшейся любимого и начавшей танцевать с иконой Николая Угодника, да так и застывшей на все время от Прощеного воскресенья до Пасхи.
Итак, 1956 год: в Кремле читают секретный доклад, по стране катится оттепель, герои "Стиляг" Тодоровского делают свои первые несмелые шаги по Броду. В это самое время молодая девица-хохотушка в металлургическом городе-заводе Гречанске, ожидающая на день рождения любовника Колю из Куйбышева, требует от матери (Ольга Лапшина) убрать из дома все иконы (от людей, мол, стыдно) под угрозой сожжения образов в печи. Образа отправляются в местный храм, мать лишь требует, чтобы не трогали фамильную драгоценность - образ Николая Угодника. Наступает время вечеринки: собрав весь окрестный, по-босховски выглядящий сброд, но так и не дождавшись милого дружка, девица берет из красного угла икону и кружится с ней в танце, пока не впадает в странную кататонию. Поднимается страшный шум - около дома выстраивается двойной милицейский кордон, в городок сыплет начальство, а его население теряет покой да только и говорит о "чуде на Чкалова". В город едет журналист Николай (оказывающийся тем самым хахалем, которого ожидала окаменевшая танцующая), его встречает уполномоченный по делам религии гэбист - эти роли исполняют соответственно Константин Хабенский и Сергей Маковецкий.
Происшествие становится для его свидетелей и очевидцев катализатором судеб - пока в Москве кулуарно разоблачают культ личности, в Гречанске за двумя кордонами милиции меняется жизнь населяющих этот город людей. Они напиваются, блюют, исчезают, разводятся, находят себя и себя теряют - сквозь сталинский морок с первыми дуновениями оттепели прорастает вечное, и отныне все будут не те, что раньше. В особенности - главная героиня: она до конца своей жизни не произнесет больше ни слова.
Представляя фильм, сценарист Юрий Арабов сказал, что сценарий "Чуда" стал продолжением линии, начатой им в "Юрьевом дне" (реж. Кирилл Серебренников): еще одним фильмом о России, стране, духовная жизнь которой заключается в постановке вопросов без ответов.
Однако при переносе на экран Александр Прошкин переменил заданные автором канвы акценты. Арабов написал историю о генезисе мифа и превращении его в архетип, однако Прошкин сместил разговор на скользкую и тоталитарную почву этики, на которой высказываться куда сложнее, потому что о том, кто виноват и как должно себя вести, двух мнений обычно не бывает.
Перемен требуют наши сердца
Режиссер Александр Прошкин, будучи в гостях у "РГ", рассказал о том, что картина была снята всего за 32 дня и 1 миллион 600 тысяч долларов. Во-первых, потому что не было другого выхода, во-вторых, потому что не предвиделось других денег, в-третьих, приходилось "догонять сезон", и поэтому снимать очень быстро. Что мы все как жили, так и живем в ожидании чуда, и, может быть, чудо-то нас и делает людьми...
Александр Прошкин: Эта картина специально имеет некие лакуны, чтобы вступить в контакт со зрителем и чтобы зритель сам выносил свои решения, мнения, суждения. В ней нет вербально выраженного смысла. Она, с одной стороны, про те годы, а с другой - снята совершенно из сегодняшнего дня с ощущением и того времени, и сегодняшнего, потому что оно во многом пересекается, к моему большому сожалению. Ведь мы каких-то уроков не извлекаем...
К религии моя картина прямого отношения не имеет. Она в принципе совершенно о другом. И снималась, чтобы нам задуматься, как мы живем, и вспомнить, что существует такое старорежимное понятие, как совесть. Нам нужна встряска. В чудо, о котором речь идет в картине, я скорее верю - есть даже косвенное свидетельство того, что это было, и я не сомневаюсь в этом. Более того, я верю, что у каждого из нас в нашей жизни есть свое чудо. Есть моменты, когда нам неожиданно является какой-то перст. Особенно когда мы находимся в состоянии тупика или уже исчерпывается какой-то способ существования, которым мы живем, и вдруг что-то случается.
В городе Тула, где мы снимали "Чудо", практически остановлен металлургический завод, которому 170 лет. Что такое остановить три доменные печи - полгода потом их нужно раскочегаривать! Куда девать людей? Работы там никакой нет. Все они рвутся в Москву... Мы все поневоле сворачиваем к сложностям нашей жизни. Я пытался делать картину не столько социального характера, сколько такую, чтобы люди поняли: нужно задуматься, что в нас должны происходить изменения. Пора бы уже. Мы столько нахлебались за XX век и такая у нас была трагическая история, что мы обязаны в ней разобраться, обязаны ее не повторять. А мы ходим по второму-третьему кругу...
Российская газета: Вопрос об актерских работах. Почему именно Хабенский, почему Маковецкий?
Александр Прошкин: В данном случае Хабенский вовсе не тот человек, которого мы привыкли видеть с экрана, растиражированный массовым попсовым кино. Он играл роль, находясь в совершенно драматическом моменте своей жизни. Он очень интеллигентный, милый, тонкий человек. И очень закрытый человек. Эта роль его до определенной степени обнажила. Моя задача - побудить артиста сыграть "про себя", открыть свой "тайный клапан". Что касается Маковецкого, то я с ним много работал, в каждой картине он играет совершенно разных людей. Я понимаю, как с ним работать. С ним можно делать очень смелые вещи, потому что у нас установилось взаимопонимание на уровне каких-то пассов.
К сожалению, мы - режиссеры - в большинстве случаев имеем дело с очень слабой драматургией. Да и актерам негде стать большими артистами, а потенция колоссальная. Конечно, великий актер Олег Янковский. И ему относительно всех других повезло. Но вот именно в этом возрасте старения он мог подняться до необычайных высот. Мог бы стать актером номер один в Европе.