На широкий экран вышел фильм Николая Досталя "Петя по дороге в Царствие Небесное" - главный призер последнего Московского международного кинофестиваля.
Наш корреспондент побеседовал с автором сценария и создателем одноименной повести, петербургским писателем Михаилом Кураевым.
Российская газета: Когда к фильму приходит успех, его делят режиссер и актеры. При этом порой забывают, кто создал "материал" для фильма. Вам не обидно?
Михаил Кураев: Победа на ММКФ для меня полная неожиданность. После конкурсного показа в кинотеатре "Октябрь" я уехал к себе в Питер, не дожидаясь итогов конкурса, потому что никаких, как говорится, видов на "лавровый" урожай не было. И на тебе! Успех режиссера и актеров очевиден, и я тому искренне рад. Но имейте в виду, что я самый худой, исключительно скверный зритель именно этого фильма. Те, кто читал мою повесть, могут сравнивать фильм с повестью, но я, глядя на оживших героев, а история-то подлинная, вспоминаю живых людей, невольно сравниваю, и все сравнения... Но оставлю это при себе. Зрителю до этого дела нет. Я вижу искренние слезы на глазах мужчин. Слышу от своих друзей, как важны для общества в любые времена такие, как мой Петя. Они смягчают нравы, делают людей человечней... Кто-то видит в фильме трагикомическую притчу о самоубийственной силе любой власти... Значит, фильм и повесть делают общее дело.
Когда в статьях о фильме не упоминается ни повесть, ни сценарий, конечно, обидно. Но не за себя, а за уровень культуры критики. То, что естественно для бабушек на завалинке, судачащих про кино, для профессиональной критики непозволительно. Не представляю рецензию на спектакль без упоминания автора пьесы. А у пишущих про кино это запросто.
РГ: Когда и как была написана повесть? Какова ее литературная судьба? И что вы делали в Кандалакше?
Кураев: Отвечая на эти вопросы, надо рассказать половину биографии... Повесть писалась легко, потому что ничего не надо было выдумывать. Петя Макаров жил в том же, что и наша семья, поселке строителей первой в мире подземной электростанции в Заполярье, неподалеку от Кандалакши. Я был школьником, сыном начальника строительства, а двадцатилетний Петя Макаров был малый, как говорится, не от мира сего. Вообразил себя инспектором ГАИ. В поселке шофера и работники гаража и даже милиция, по-человечески сочувствуя, подыгрывали ему. И фуражку ему выдали форменную, и портупея у него была с деревянным наганом в кобуре. Он таскал из-за реки огромные вязанки березовых веток на корм козам и пел из-под этой вязанки песню собственного изготовления: "Я Петя, Петя, Петя, я Петя молодой..."
Повесть была напечатана во втором номере журнала "Знамя" за 1992 год и весьма одобрительно встречена критикой. Тут же на "Ленфильме" предложили сделать сценарий. Сделал. Началась подготовка к съемкам. Нашли натуру 1953 года, актеров, совпадающих с моим представлением о прототипах. Но достойного исполнителя на роль Пети режиссер не нашел. Фильм с моего согласия закрыли. Но вещь, как выяснилось, не устарела. В 2007 году сценарием заинтересовался режиссер Николай Досталь.
РГ: Что вас связывает с Досталем: хорошие личные отношения, интерес к недавней советской истории, общие литературные и киноинтересы? И откуда у вас обоих такой стойкий интерес к людям не от мира сего: блаженным, дурачкам?
Кураев: Николай Николаевич Досталь еще лет двадцать назад "положил глаз" на мою повесть "Капитан Дикштейн", тогда и познакомились. После фильма "Завещание Ленина" по рассказам Шаламова он вернулся к мысли экранизировать "Дикштейна". Я сделал сценарий. Но не нашли ни денег, ни кораблей... "А нет ли у вас чего-то, с чем можно было бы сразу войти в производство?" Я вспомнил о "Пете". Сразу и пошли в производство.
Что касается "блаженных", так это не наши с Досталем "наклонности характера", как говорил один гоголевский герой. В русской литературе, даже шире - в русской духовной культуре "божьи люди" давным-давно привлекали внимание писателей, не нам чета. Один из них написал "Идиота", другой - "Записки сумасшедшего", третий - "Очарованного странника"...
РГ: Сейчас в издательстве "Голос-пресс" готовится ваш двухтомник. Там есть плутовской роман "Похождения Кукуева" и пронзительные очерки о блокаде Ленинграда. Как вы совмещаете в голове эти жанры? Как можно одновременно быть ироническим писателем и рассказывать о блокаде? Вы переключаетесь? Что-то "щелкает" в голове?
Кураев: Жанры совмещаются не в голове. Жанр диктует материал. За Кукуевым стоит реальная историческая личность, большой сукин сын. Если в похождениях Чичикова рассказывалось, как предприимчивый человек "нового времени" скупает мертвые души, то, вглядываясь в биографию моего героя, я, как мне кажется, увидел ответ на вопрос, кто "умерщвляет души". Со всех сторон слышишь: "Ах, бездуховность! Ах, какое бездушие! Ах, что с нами стало?" А можно ли капитал приобрести и невинность соблюсти? Чтобы ответить, достаточно выглянуть в окно или посмотреть телевизор. Ирония? Она возникает, когда срабатывает защитный инстинкт. Иронические интонации в повествовании о Кукуеве - это способ выдержать дистанцию между собой и предприимчивой сволочью. Заодно и удержаться от того, чтобы так вот прямо о нем в романе и сказать. Это все-таки не фельетон, не статья. Здесь надо довериться сукину сыну, веря в то, что, вглядываясь в его реальную историю, вы придете к ответам, подсказанным самой жизнью, а не вымыслом сочинителя.
Иное дело ирония в повествовании о блокаде. Я помню, как не только плакали, но и смеялись мои родные, мама, вспоминая блокаду. Тогда я не понимал, сейчас, как мне кажется, понимаю: это тоже был защитный механизм. Не мог человек смириться, принять как единственную и окончательную реальность этот нечеловеческий ужас. Чтобы преодолеть его, нужно было мужество и способность улыбаться, смеяться, над собой в первую очередь. В подлинном блокадном дневнике, о котором я пишу, одно из самых страшных и пронзительных мест написано с поразительной для не очень грамотного автора иронией. Она описывает смерть от голода бойца батальона местной самообороны, пародируя гекзаметры Луначарского на скрижалях Марсова поля: "Умер товарищ Нефедов..."
РГ: Николай Досталь недоволен молодым кинематографом из-за его деструктивности. Как вы относитесь к молодой литературе?
Кураев: К "молодой литературе", с которой знакомлюсь на семинарах и конкурсах, отношусь с интересом и надеждой. Им в тысячу раз трудней, чем нашему поколению. К нам была ближе настоящая большая литература. Классика была нашей школой. Я почти до пятидесяти лет не решался печататься, потому что боязно было вступить в литературу, где мой читатель воспитан Пушкиным, Гоголем, Чеховым, Шолоховым, Астафьевым... Сегодня читателя и писателя воспитывает не литература, а рынок. На "Ленфильме" была расхожей шутка: подавить внутреннего милиционера! Сегодня молодым надо подавить внутреннего лавочника.
РГ: Что вы думаете о возвращении Петербургу звания столицы?
Кураев: Насколько я знаю, "северной столицей" Питер величали и величают. Что такое "культурная столица", я не понимаю. Этот сомнительный комплимент унизителен по отношению к Москве в первую очередь, а во вторую - ко всей остальной России. Если сейчас уже уродуют город упорно, но потихоньку, тогда уж "вставные челюсти", извините, схавают Петра творенье и только облизнутся. "Город должен развиваться. Он живой, а не музейная мумия". Отлично! Развивайте! Заменяйте дымотрубное производство электроплавильным, а не украшайте новыми трубами, кричащими о победе кошелька над здравым смыслом. Пустите, как в Европе, скоростной бесшумный трамвай с информацией на каждой остановке о сроках ожидания вашего номера... А в нашем представлении "развитие" - это потакание дурному вкусу толстосумов и помощь в их дальнейшем обогащении.
РГ: Вы жаворонок или сова (пишете по утрам, как Толстой, или по ночам, как Достоевский)? Пытаюсь угадать: сова.
Кураев: Ответ правильный! В пору почти тридцатилетней службы на "Ленфильме" ни о какой работе (на себя) утром или днем и речи быть не могло. И это не только привычка. Ночью ты принадлежишь себе больше, чем днем.
Досье "РГ"
Михаил Николаевич Кураев родился 18 июня 1939 года в Ленинграде, в семье инженера. Ребенком пережил блокаду. Окончил искусствоведческое отделение Ленинградского института театра, музыки и кинематографии. Более 25 лет работал на киностудии "Ленфильм". По его сценариям поставлено двенадцать художественных фильмов, в том числе двухсерийный фильм "Сократ" и двенадцатисерийный фильм "Господа присяжные..." Литературная известность пришла к Михаилу Кураеву после повести "Капитан Дикштейн" в 1987 году. На русском языке издано более двадцати книг Кураева, его сочинения издавались на двенадцати языках - шведском, итальянском, английском, корейском, немецком, французском, финском, польском и т. д. Автор книг "Зеркало Монтачки", "Ночной дозор", "Маленькая семейная тайна", "Блокада", "Жребий-241", "Встречайте Ленина!", ""Путешествие из Ленинграда в Санкт-Петербург", "Питерская Атлантида", "Похождения Кукуева", "Свидетели неизбежного". Лауреат Государственной премии РФ.