Петербургский блок фестиваля "Балтийский дом", который в этом году проходит под девизом "Живой театр", открылся пятичасовым "Идиотом" вильнюсского театра Мено Фортас. Устроители фестиваля предусмотрительно поставили новую премьеру Эймунтаса Някрошюса на пять часов вечера - спектакль, на который легко собрался тысячный зал "Балтдома", закончился как раз к полуночи.
У "Идиота" рекордный список сопродюсеров (в том числе вроцлавский "Диалог", петербургский "Балтийский дом", а также московский Фонд Станиславского, куда спектакль отправится в ноябре), что неудивительно по нынешним временам и давно уже практикуется театром Мено Фортас, много гастролирующим. Театральный язык нового спектакля Някрошюса космополитичен и понятен, в сущности, без перевода. И если во время пресс-конференции режиссер посетовал на возраст, мешающий работать с прежней легкостью, то "Идиот" как опровергает этот страх, дыша подчас далеко не старческой витальностью, так и подтверждает его - в пяти с лишним часах сценического действия нашлось место эффектной, но вхолостую работающей моторике.
Монтируя одну за другой ключевые сцены романа, режиссер словно "зависает" на одних и лихо решает другие. Повторяя вновь и вновь одно и то же движение, крутясь вокруг одного жеста, множа, как в зеркальной перспективе, мизансцену, он докручивает действие до нужного градуса. Если и говорить о соответствии театрального текста - литературному, то здесь оно - в градусе страстей, своего рода саспенсе, мощно поддержанном лаконичной музыкой Фаустаса Латенаса.
Крупный, брутальный Рогожин (Сальвиус Трепулис) изнемогает от страсти к Настасье Филипповне (Эльжбета Латенайте). Всюду, где бы она ни появлялась, есть и он - неотступно следящий за ней глазами, жаждущий коснуться тела или поймать хоть один волос с ее головы. Настасья Филипповна, которая у Латенайте пластична, полна трагического ощущения жизни и, сама того не желая, эротична, для Рогожина - целое испытание. Вот она усаживается ему между ног и протянув красную гребенку, покорно ждет. Рогожин причесывает ее, заплетает косу, хочет поцеловать, но Настасья Филипповна вырывается, мотает головой - косы нет. Отбегает в глубь сцены, он идет за ней, и мизансцена повторяется снова. Вырвалась, убежала за высокую дверь - художник Мариус Някрошюс подвесил к колосникам две кованые половинки двери, которые легко мотаются туда-сюда - и лишь волосы веером застряли между створками. Рогожин прижался на секунду к ним лицом, но волосы утекли за дверь, а вместо них в проеме - нежеланный гость, Мышкин.
Князя Мышкина играет дебютант Даумантас Чюнис, худощавый, легкий парень с соломенными волосами, нервная открытость которого вполне нормальна для его возраста и темперамента, так что все намеки окружающих на "идиотизм" Льва Николаевича не слишком-то основательны. В самом начале двое мужиков приносят "запечатанного" в багаж Мышкина, ставят на нем штампы и, развернув, оставляют пожить в этом мире. Мышкин оглядывается - вокруг те же люди от театра проносятся с вывесками "Невский проспект", "Литейный", качают бумажный кораблик между двух разведенных мостов - двух ящичков. Мышкина то и дело бьют легонько по голове, Ганя Иволгин одергивает его и не дает размахивать руками, Настасья Филипповна быстро-быстро обнимает за голову, словно ощупывает, потом себя и снова его. Герой Чюниса в гулком пространстве спектакля порхает птицей, и никакой любви к Аглае, такой же хрупкой, но нескладной девочке в зеленых колготках (Диана Ганчевскайте), он не испытывает - лишь смущение. Зато красавица Настасья Филипповна, с грацией танцовщицы покоряющей громадную сцену "Балтдома", вызывает у него смятение. Главный и самый ясный, чувственный сюжет "Идиота" отдан необъяснимым влечениям между людьми - и Някрошюс решает их через движение, от плоти к плоти.
Если тексту литературному здесь найден физический, вещественный эквивалент, то чувствам - игры с водой, деревом, металлом. У Достоевского потоки слов не скрывают, но обнажают человеческую тайну. У Някрошюса эти тайны даны контрапунктом - слово произнесенное сопровождается порой прямо противоположным по смыслу действием. Постыдные признания своих гостей Настасья Филипповна сопровождает сосредоточенным выливанием воды из бокала. Сцена с объяснением Аглаи и Мышкина предваряется лукавым "этюдом" - парень стучит по деревяшкам, имитируя дятла, а потом разбрасывает под "деревом" стружки, которые дятел, мол, набросал. Епанчины, Лизавета Прокофьевна, Аделаида и Аглая, привязывают к волосам Настасьи Филипповны белые нити, а потом обрезают их по одной, сказав этим все - зависть, желание ей смерти, ревность. Объяснение двух женщин, Аглаи и Настасьи Филипповны, происходит вокруг стола, на который, уже не выдержав оскорблений, заберется Настасья Филипповна и яростно кувыркнется в одну и другую сторону. Перед самой смертью Настасья Филипповна бегает по сцене, схватившись за огромное круглое зеркало, подвешенное канатом к колосникам и бросающее в зал блики. Рогожин пытается перерезать канат и, будто случайно "подрезав" Настасью Филипповну, скрывается с ней за висячими дверями.
В "Идиоте" присутствует тот состоящий из "зеркал", "дерева", "воды" и давно разрабатываемый Някрошюсом метасюжет, который каждый читает на свой лад. Но здесь он - скорее "изобразительный ряд", чем код. Строя в противовес и поверх текста мотивировки, на свой вкус и лад эмоционально окрашивая хрестоматийные сцены из Достоевского, меняя акценты и выуживая новые смыслы, режиссер не изменяет психологическому театру, но придает ему иное качество. Перед зрителем ставят красивое увеличительное стекло - и теперь микродвижения души, описанные Достоевским, предстают крупным планом. Те же макродвижения, которые составляют существенную часть "Идиота" и воплощены в его герое, парадоксальным образом иногда остаются за кадром. Впрочем, осталась их эмоциональная тень, и битком набитый людьми фестивальный зал - подтверждение тому, что это и само по себе очень много.