В конце 1990-х Москва ответила на вызов утонченных петербургских балерин рождением победоносной и безоглядно артистичной Марии Александровой.
Ее появление стало наглядным доказательством жизнеспособности Большого театра: смелые полеты через всю сцену, чеканные величественные позы, повышенный накал эмоций вызывали в памяти Лепешинскую и Плисецкую - эталон московского балетного стиля. Несмотря на это, Александрова долго оставалась незаконной кометой среди титулованных коллег. Но за последний год она стала народной артисткой России, дебютировала как приглашенная звезда в парижской Опере, а 27 октября вместе с партнером по Большому Дмитрием Гудановым станет героиней бенефиса "Шедевры" в театре имени Станиславского и Немировича-Данченко. Накануне бенефиса с ней встретился наш корреспондент.
Российская газета: Совсем недавно вы говорили, что ни один концерт и ни одно па-де-де не могут для вас сравниться с целым спектаклем. Что должно было случиться, чтобы вы изменили свое мнение?
Мария Александрова: Просто появилось предложение Дмитрия Гуданова сделать вечер вместе, а я не привыкла подводить своих парт неров. И еще подумала, это неправильно - говорить, что мне что-то в жизни неинтересно, если даже не пробовала. Просто я ненавижу гала-концерты, ненавижу выходить в па-де-де - слишком похоже на конкурс. В этом нет горения. Искусства.
РГ: Ваш дуэт с образцовым классическим принцем Гудановым выглядит парадоксально и очень гармонично.
Александрова: Наши с Димой профессиональные истории идут параллельно, иногда необъяснимо пересекаясь. Случались общие вехи, совпадения: "Русский Гамлет", "Дочь фараона", "Треуголка", мы одновременно стали премьерами Большого театра. И это отражает программа концерта, которая включает фрагменты из этих балетов. Мы с Димой всегда умели слышать друг друга.
РГ: Обычно бенефис воспринимают как подведение некоторых итогов.
Александрова: Да, жизнь прожита невероятно интересно. Чего только стоила одна "Треуголка", в которой я танцую на каблуках! Или "Ромео и Джульетта" в авангардном варианте Доннеллана-Поклитару. Сделано так много, что проблемы с поиском репертуара для вечера никакой не было. Гораздо больше нас волновал другой вопрос: хотелось чего-то нового. Поэтому, начав с па-де-де на музыку Обера, мы закончим вечер, который будет выдержан в едином стиле, классическом, на контрасте. Специально для этого мероприятия хореограф Сергей Землянский делает для нас номер. Он абсолютно современный - и лексически, и визуально. Мы не знаем до сих пор, дотянем эту ноту или не дотянем, я понимаю, что кого-то он дико разочарует. Но главное - не стоять на месте.
РГ: Кому принадлежит идея этой постановки?
Александрова: Мы с Димой можем себе позволить быть разными, и, составляя программу, мы хотели, чтобы каждый образ в ней был неповторимым. Но если все классические номера у нас светлые, то в финале решили рассказать такую историю, которая очень похожа на сегодняшний день. У нас это частная история двоих людей, которые потихонечку, по капельке растеряли свое огромное счастье.
РГ: А в жизни вы стремитесь удержать близких людей или отпускаете их с легкостью?
Александрова: Я предпочитаю, чтобы человек оставался собой. Я не хочу ловить человека на чем-то или завязывать его на что-то. Всегда говорю: "Ты всегда свободен. У тебя есть право выбора".
РГ: Вы сами ощущаете эту свободу?
Александрова: К свободе все приходят по-разному. Главное - к ней стремиться. Но, когда ты мечтаешь о таких сильных ощущениях, надо четко представлять, зачем она тебе. Потому что многие ведь создают только иллюзию свободы, привязывая себя к чему-то, покупают свободу. С такими вещами шутки плохи. Я в принципе свободу имею - я занимаюсь любимым делом. Мне нужны только репетиционный зал, педагог, концертмейстер. И сцена. Хотя, конечно, сейчас это не тот театр, в который я пришла. Эпоха закончилась закрытием старой сцены. И это трагедия. Можно спорить с нами, артистами, но нас никто не поймет, потому что на ту сцену не выходил. Нас поймет только космонавт, который знает, что такое черное пространство Вселенной. Так и мы: на той сцене мы жили в масштабах Вселенной, а сейчас - просто на планете Земля. Таких ангелов, как обитали там, я ловлю теперь только на сцене парижской Оперы. Больше этого нигде нет - ни в Covent Garden, ни где-то еще.
РГ: Чего, вероятно, не ждали от себя даже вы сами. Что или кто заставлял вас браться за эту работу?
Александрова: Самый непростой период был с "Ромео и Джульеттой". У меня было два мучительных дня, когда я сорок восемь часов сидела и думала о том, нужно это или не нужно. И решила рискнуть. Это был осознанный выбор риска. Спектакль расколол как зрительскую часть, так и артистическую. Были люди, которые остались в диком восторге, и те, кто оказался в шоке. Многие до сих пор бредят им, хотя хореографически это далеко не шедевральная вещь. Но он невероятно искренне сделан.
РГ: Как после этого выходить на сцену в классической пачке?
Александрова: Абсолютно веря в то, что происходит. Абсолютно.
РГ: Неужели можно поверить в декоративные страдания Раймонды?
Александрова: Конфликт внешний - декоративный, да, но внутренний конфликт у Раймонды колоссальный. Она переживает переход от девочки к женщине, от неискушенности и когда появляется человек, который ее вожделеет. В финале же надо передать ее имперское величие - она готова взвалить на себя власть, и это непростые душевные переживания. Есть каноны классического спектакля. И этим канонам - и души, и "грамматики" - нужно соответствовать, иначе балет теряет смысл. При этом ты не имеешь права прятать свою индивидуальность. Но и не имеешь права ставить ее поперек спектакля, необработанной вываливать на зрителя. Нужно усмирить себя и выйти грамотной, воспитанной, интеллектуальной, духовной. Если при этом можешь вложить в классический спектакль еще и свое, значит, балерина.