Весной 1987 года из интервью М.С. Горбачева одной из французских газет мы узнали, что в СССР больше нет цензуры. Слова Генерального секретаря ЦК КПСС имели тогда силу закона - и все с нетерпением стали ждать расцвета искусств. Только одна моя умная швейцарская приятельница из Цюриха, от которой я узнал о словах Генсека одним из первых, поскольку и "Монд", и "Фигаро" в Цюрихе тогда получали почему-то раньше, чем в Москве, растревожила меня телефонным звонком, сказав, что свобода погубит советское искусство, так как нам уже не понадобится эзопов язык. Я тогда любил свободу слова больше эзопова языка - и поэтому ей не поверил. Вместо этого по поручению главного редактора журнала "Театр" Афанасия Салынского мы принялись искать такие тексты, которые никак нельзя было напечатать до вышеуказанного интервью. Мы были не одиноки - на бастионы эмигрантской, диссидентской и метропольской запрещенной до той памятной весны литературы 1987 года бросились все "толстые" и "тонкие" журналы и даже еженедельные и ежедневные газеты. Журнал "Театр" ухитрился опубликовать первые после возвращения в Москву строки А.Д. Сахарова - это была рецензия на "Собачье сердце" в тюзовской постановке Г. Яновской, а потом и Солженицына, и Буковского, и много всякого разного, что читали в там- и самиздате, но что производило особенно сильное впечатление на страницах твоего родного журнала, где ты был к тому еще и секретарем парторганизации единственно разрешенной партии. Надо сказать, что писательские столы были опустошены довольно быстро, - когда Центральное телевидение Советского Союза начало прямые трансляции съездов народных депутатов разных уровней, включая всесоюзный, народ перестал ходить в кинотеатры и театры просто, не говоря уже о концертных залах, - и прилип к телеэкранам. Не все успевали читать - очереди в пустеющих магазинах, равно как и возможность пойти на первые свободные демонстрации - как "за", так и "против", - отнимали слишком много времени. К моменту распада СССР подозрение о том, что искусство не поспевает за жизнью, за скоростью ее изменений, обрело удручающую внятность. Самороспуск СССР превратил его в расхожую истину. Ни "единственно верная, научная" идеология, ни советское искусство, создаваемое по методу социалистического реализма, не выдержали напора реальности и рассыпались в прах, как и некая могущественная империя, которая носила разные имена. Подавляющее большинство мастеров старшего поколения оплакивало советскую власть или доругивалось с ней, не понимая масштаба и сути произошедшего. Ведь в 1991 году изменился вектор исторического развития более сотни народов, населяющих одну шестую часть мировой суши, - впервые за шестьсот с лишним лет Москва не прирастала землями, а теряла их, теряла вместе с соотечественниками, чадами и домочадцами.
Нечто похожее, впрочем, случилось и в 1918 году, сразу после Октябрьского переворота 1917-го, но сталинская реинкарнация империи после Второй мировой войны, казалось, вернула себе все сполна, даже с лихвой. Но эта территориальная экспансия истощила прежде всего Россию, окончательно разрушила ее органическое существование, предопределила дальнейший трагический ход событий на рубеже 80-90-х годов прошлого века. Об этом не хотели думать даже в годы перестройки. Когда А.И. Солженицын опубликовал свою статью "Как нам обустроить Россию", где поставил смертельный диагноз СССР, призвав отпустить на волю прибалтийские республики, страны Центральной Азии и Кавказа, чтобы спасти славянское ядро Союза вместе с Казахстаном, где тогда проживало много русских, - это вызвало раздраженное непонимание. Непонимание того, что у великой некогда страны не осталось сил, способных поддержать ее величие, удержать ее в былых границах и амбициях. Нужна была не простая перегруппировка или перестройка - по существу нужно было заново строиться, исходя из тех возможностей, которые остались после изнурившего страну ХХ столетия. К моменту распада СССР даже на то, чтобы сохраниться в пределах, очерченных Солженицыным, не хватило не то чтобы умения, а жизнеспособности как таковой. К тому историческому моменту, когда надо было начинать все заново, Россия пришла усталой и обескровленной. Продырявленный зонтик советской идеологии оказался унесенным ветром исторических перемен - национальное строительство оказалось привлекательнее декоративного интернационализма. Русское национальное чувство оказалось уязвленным - культура и язык, цементирующие на протяжении столетий и Московское царство, и Петербургскую империю, вытеснялись из вновь образованных стран под внешне уважительным предлогом поиска собственной идентичности. Россия, сохраняющая груз тысячелетней истории, культивировала комплекс утраты - молодые государства начали агрессивно выстраивать новую историю и новую культуру.
Ни в одном из них не оказалось ни мощного консервативного искусства, способного отстоять традиционные ценности (включая и советские), а потому и авангард, рванувший на место нового официоза, тоже выглядел неубедительно и провинциально. По существу не было эстетической борьбы, ее заняла борьба политическая и экономическая. Из всех искусств важнейшим оказалось умение завоевывать недвижимость. Пророчество моей цюрихской подруги разворачивалось с удручающей силой. Творчество левых, правых, центристов по всем статьям проигрывало сложной драматургии современного бытия, и на ум все чаще стали приходить слова Гёте: "Искусство прихлебатель жизни".
Описывая нынешнюю ситуацию, Д. Дондурей и К. Серебренников размышляют прежде всего о культуре русской, забывая о том, что и в сегодняшней России мы живем в ситуации культурного многообразия, что современное развитие татарского или чувашского искусства, заново осознающих себя в минувшие двадцать лет, происходит совсем с иными мотивациями, чем при советской власти, и по-другому, чем в центральных областях России. И хотя мы легко используем слово "российский" применительно к культурам, бытующим на территории Российской Федерации, очевидно, что сегодня не существует единой российской культуры - есть множественность традиций, которые все более и более обосабливаются для того, чтобы сохранить себя в истории. И поэтому нет и не может быть простых единых рецептов для сохранения этой множественности. Разумеется, существуют общепринятые мировые подходы, помогающие сохранять культурное разнообразие, - но их необходимо адаптировать применительно к нашей стране, у которой свой опыт и свое понимание роли культуры в жизни нации. Нам всегда были важнее поиски смыслов, нежели профессиональный менеджмент.
В нашей стране управление во многом свелось к распределению - это очевидно даже сегодня, когда рыночная модель экономики стала своего рода "священной коровой". К управлению культурой это относится в высшей степени. Модель управления, предложенная авторами статьи, не изменяет ничего по существу, они лишь настаивают на том, что знают, как лучше распределить деньги, нежели нынешняя команда управленцев. И как у нас часто водится, грешат привычным большевизмом, твердо уверенные в том, что обеспечат просветление трудящихся масс с помощью правильного, с их точки зрения, искусства.
Не хочу такого просветления.