Вадим Месяц - пожалуй, один из самых талантливых и энергичных писателей нового поколения. И еще он активный организатор литературного процесса.
Несколько лет Вадим Месяц ведет поэтическую издательскую серию "Русский Гулливер". Выезды молодых писателей на престижные зарубежные ярмарки и фестивали, загадочные "акции" с перемещением "культовых" объектов в мировом пространстве - все это тоже Вадим Месяц. Мы беседовали с ним через два года после нашей первой встречи в "РГ".
Российская газета: Как поживает "Русский Гулливер"? Что изменилось за это время?
Вадим Месяц: Мне кажется, "Русский Гулливер" за последний год окончательно обрел свой стиль. Вкратце: это издание книг и оригинальный способ их подачи. Чисто внешне: много издаем, путешествуем. Лондонская ярмарка, Венецианская биеннале, Неделя русско-германской дружбы в Берлине, Париж, Нью-Йорк, Колумбия, Салоники, Белград, Катманду. Выступления, участие в выставках.
Как издателю, мне жаловаться не на что. В прошлом году на "Русскую премию" мы выдвигали 9 книг. Проза Маргариты Меклиной и стихи Владимира Гандельсмана победили. Поэтические сборники Владимира Губайловского и Игоря Жукова названы "книгами года" на премии "Московский счет". В финалистах премии Андрея Белого опять две наши книги - Анатолия Барзаха из Питера и Дмитрия Строцева из Минска.
РГ: Как поживает сам Вадим Месяц? Где он сейчас живет, в России или в США?
Месяц: Вы же видите, что я здесь. И "Русский Гулливер" будет здесь. И проект медиапоэзии заработает вот-вот именно здесь: движок создан, сейчас загружаем видеоклипы. А я... Наверное, мне нужно быть здесь, хотя хотелось бы жить где-нибудь в Непале. В Нагаркоте, например. Мне легче с людьми без фиги в кармане, где "да" есть "да", "нет" есть "нет", и понятия доброго и злого или истинного и невежественного еще не размыты.
РГ: Ходят слухи о ваших "ритуальных путешествиях" - на могилу Бродского, например. Это продолжение увядающего русского "акционизма"?
Месяц: С Бродским - это личное дело, частный случай. Мы перевезли ему на могилу цветы с могилы Чаадаева. В моем стихотворении "Английская набережная" Бродский в свое время отметил скрытую цитату из Петра Яковлевича. Он очень хорошо ориентировался в его наследии. Думаю, появление этих цветов в Сан-Микеле было ему приятно. Мы объездили и соединили уже много писательских могил - это составляющая проекта "Поэзия в действии". Есть более серьезные вещи: смешение священных почв.
Инсталляциями и акциями я обожрался еще за океаном. Здесь эта ерунда пока что в диковинку. Нет, до Кулика-Осмоловского мне далеко. Творческие действия, лишенные тайны (дуэндэ, дао, дхармакайи и т. п.), по мне - бессмысленны. Будь то воздвижение пирамиды или лепка снеговика. Когда я перевожу камни с Синайских гор Моисея в Гималаи Будды, тащу их в Стоунхендж, на Фудзияму или на капища североамериканских индейцев, а потом к Карнакскому храму, я не интересничаю. Это для меня серьезный, необходимый ритуал. Непонимание подобных действий прискорбно: мифологического и символического сознания наше общество, увы, почти лишено. Перенесение праха предков или неизвестных солдат обыденному мышлению еще понятно, то же самое - с олимпийским огнем. Но ведь здесь речь идет о местах, где молились тысячелетиями! Священных мест у человечества немного, сакральная география - вполне четкая вещь. Можно относиться к этому как к символике, но для меня это шанс изменения миропорядка. Я уверен, что в тот день, когда я закончу свою работу, что-то произойдет. Может быть, мы вновь, как в Золотом веке, станем брахманами и царями. Или остановится глобальное потепление. Или не менее глобальное размягчение мозгов. В любом случае я рад, что нахожу последователей в этом деле.
РГ: Современная поэзия стала исключительно "салонной", "клубной". Ее ожидают какие-то новые перспективы?
Месяц: Пусть делают, что хотят. Клубной, площадной... В конце концов любая поэзия имеет право на существование. Мне по душе тип поэта, который входит в город, а буржуа инстинктивно дрожит и ненавидит его всеми нервными окончаниями. Поэт, который несет опасность правды. Кто хочет, пусть "клубится". Поэзия - не в правильной расстановке слов и даже не в поиске новых смыслов (старые бы усвоить!). Поэзия несет в себе дословесный гул стихии, космоса, мифа. Она приобщает к первому дню творения, возвращает изначальность взгляда. Она растворена в воздухе, в каждом твоем действии. Надо войти в этот природный ритм и совпасть по фазе.
РГ: Как прозиак, вы удачно выступили с романом "Правило Марко Поло", эдакой "черной Лолитой". Жаль, что этот роман недостаточно оценили.
Месяц: "Марко Поло" задвинули, решив, что этот парень и без того зажрался. Может быть, раздражает американская тема. Но книжка неожиданно обрела судьбу во Франции. Перевели очень хорошо. Обещали, что в январе выйдет. Сейчас дописываю "Голову академика Сахарова" - фантастические рассказы на американском и европейском материале. Продолжаю писать стихи: попал недавно в больницу, неожиданно заговорил совсем "не своим" голосом: чистая лирика. Когда пишется, хорошо жить.
РГ: Ваши выступления с бубнами и экзотическими народными инструментами - что это такое? Вам не кажется, что это несоблюдение чистоты поэтического жанра?
Месяц: Говорить про трансцендентный смысл сущего - обрекать себя на читательский скепсис. А объяснять как-то надо. Если неизъяснимое есть "дао", то в этом случае проявленное "дэ" это - звук. Использование диджириду, варгана, священных бубнов, панцирей черепах, буддистских колокольчиков и чаш сходно действию камертона, по которому ты настраиваешь свой голос. Эти инструменты не позволяют фиглярничать, размениваться по мелочам. Люди чувствуют это, потому что это созвучно их природе. Мы много выступали со своей архаикой на выставках современного искусства, среди реди-мейдов и прочих "красочных безразличий". Знаете, как хорошо звучат древние инструменты в среде поп-артовых выставок?
С некоторых пор принято переносить "некультурные" предметы в "культурный" контекст. Создается некоторое поле отрицательной, втягивающей энергии, в котором молитва или аутентичное пение неожиданно звучат как откровение. Художественный протестантизм становится идеальной средой для обитания духа.