В Ермолаевском переулке, рядом с Патриаршими прудами, открылась выставка Леонида Тишкова "В поисках чудесного".
Если бы Тишков жил на полтыщи лет пораньше, его точно приняли бы за алхимика и чернокнижника. Ну или шамана и кудесника. Кто еще в здравом уме и твердой памяти готов заявить, что отправляется на поиски чудесного? Но Тишков живет в XXI веке, и поэтому его называют просто художником. Сейчас, правда, поиски чудесного снова входят в моду. Но справедливости ради надо сказать, что Леонид Александрович занялся ими намного раньше. В конце 1980-х - начале 1990-х он придумал своего Даблоида.
Чудесное у Тишкова вырастает из шутки, сора домашней жизни и смутного стремления к недостижимому прекрасному миру. Неудивительно, что в результате образовался неромантический герой с романтическими намерениями. Даблоид похож на одинокий старый носок и след ноги, обнаруженный Робинзоном на песке необитаемого острова. След, разумеется, оказался собственным Робинзоновым отпечатком. Даблоид тоже отпечаток человека. Если хотите, его двойник. Некоторые возводят его прямиком к Носу майора Ковалева, который сбежал от своего хозяина. Другим хочется увидеть общее с поэмой Льюиса Кэрролла "Охота на Снарка", которую Тишков проиллюстрировал в 1991-м. Тогда обнаружилось, что Тишков мастер рисовать то, что невозможно представить. Рисовать невообразимое. Или точнее - то, что способны представить только математики и поэты.
Но, гуляя по первому этажу выставки, где предстает история вхождения даблоидов в художественную жизнь страны, с удивлением обнаруживаешь, что новый герой поначалу явился в пародийном обличье. Массовый прыжок даблоидов с парашютами, который Тишков рисует в далеком 1993-м, напоминает соцартовский шарж на картинку в бодрых военно-патриотических журналах, типа "Советский воин". Но рядом возникает "Проект памятника Окраинному даблоиду". Памятник отсылает к знаменитому проекту Татлина, а заодно и к народным "оберегам". Так задается пространство диалога, который ведет художник. Его интересует и авангардистская утопия, и древняя мифология земледельцев. Попытка поверить утопию правдой мифа и земли оборачивается тем, что утопия обретает новые очертания. Не конструктивистские, а теплые, человеческие. Утопия с человеческим лицом у Тишкова становится картинкой нашего бессознательного.
Все чудесное у Тишкова выглядит очень конкретным. Скажем, расхожая поэтическая метафора "внутренний мир" у художника приобретает анатомическую точность. Не только сердце становится отдельным героем, но даже желудочно-кишечный тракт обретает автономное существование, имя Стомак и начинает жить во Вселенной по имени Человек своей фантастической жизнью. Тишков по образованию медик, это многое объясняет.
По крайней мере то, что чудесное для него - синоним живого. Причем в интерпретации Тишкова живым оказывает почти все. Не только Луна и звезды, но и старая куртка деда, чемодан отца или клубочки из полосок разрезанной старой одежды... Из дырок поношенной куртки глядят крошечные кружочки лиц, вырезанные из старых семейных фотографий... Раскрытый чемодан, к внутренней стороне которого прикреплена фотография родителей, еще довоенная, сделанная в июне 1941-го, сияет молочно-лунным светом. Точно таким же, как месяц на деревянных санках, больших, самодельных, уральских. Тот этаж, что посвящен "срединному" миру Дома, - самый теплый, самый уютный на выставке. Из материи старых платьев, изношенных фартуков и треников вяжется новая ткань - поэтического символа. Новым героем Тишкова в "нулевых" становится Вязаник, связанный руками его мамы.
В той индивидуальной мифологии, которую творит Тишков, нет пропасти между нижним миром и верхним. Как нет пропасти между миром ушедших и живущих, так нет пропасти между Домом и Космосом. Есть лишь путь, по которому движется одинокий лыжник - по крыше дома своего, подмосковному лесу, по уральским горам или по Гималаям... Космос осмысляется по образу и подобию Дома. Скажем, в "Ладомире", Тишков создал фигурки будетлян из хлебного мякиша, а объекты футуристов - из спагетти и макарон. Все чудесное у Тишкова начинается рядом. Просто он его умеет находить. Потому что ищет.