29 января (10 февраля) 1890 года в Москве родился Борис Леонидович Пастернак. И то, что он родился именно в Москве, чрезвычайно важно.
Пастернак - поэт и прозаик, конечно, всемирный. Это подчеркивается и его Нобелевской премией, которая, как бы мы ее ни ругали за всякого рода политические моменты, "домашним" писателям не дается. Раньше, во всяком случае, не давалась...
Но Пастернак еще и очень "московский" поэт. Вопрос на засыпку: к кому Пастернак ближе: к Мандельштаму и Блоку или к Есенину и Маяковскому? Правильный ответ: Б.
Мандельштам и Блок - поэты, как ни крути, все-таки имперские, а Есенин и Маяковский, как их ни поворачивай в разные стороны, антиимперские. И, соответственно, антипетербургские. И хотя Мандельштам был связан с "миром имперским" только "ребячески", а Блок медленно и добровольно страдал и умирал в ледяном Петербурге, мечтая при этом о своем солнечном Шахматове (кстати, рядом с нынешним Солнечногорском - имена маленьким городкам зря не даются), оба поэта были пропитаны духом Империи, а вот Пастернак и это бесформенное "облако в штанах" по имени Маяковский этот дух отторгали...
Пастернак родился в семье московского художника Л. О. Пастернака и пианистки Р. И. Кауфман. Отец будущего поэта неплохо проиллюстрировал "Воскресение" Льва Толстого, этот вопиюще антиимперский русский роман, направленный против всех судов, сенатов, казематов, чиновников и вообще всего "законного" и бездушного. Между тем этот роман является гимном проститутке, как и "Преступление и наказание" Достоевского. Однако роман Ф. М. - это роман сугубо петербургский, а роман Л. Н. - сугубо московский. Почему это так - не нужно объяснять, ибо всякий внимательный читатель знает, что это так.
Между прочим, Борис Пастернак провел детство в очень интеллигентной семье, но жил-то он при этом в самом "стремном" московском районе. "Околоток был самый подозрительный, - вспоминал он, - Тверские-Ямские, Труба, переулки Цветного. То и дело оттаскивали за руку. Чего-то не надо было знать, чего-то не следовало слышать. Но няни и мамки не терпели одиночества, и тогда пестрое общество окружало нас".
"Пестрое общество" - это очень деликатно сказано. На самом деле Ямские, Труба (Трубная), Цветной (бульвар) были просто районами ночлежек и публичных домов. И это ведь тоже впитывал в себя будущий поэт и автор "Доктора Живаго". Не блуд и срам, разумеется, а пафос простоты и сострадания к самым, казалось бы, последним, самым падшим людям. Но без петербургско-достоевского "надрывца". По-московски.
Одно из главных художественных впечатлений детства - это картины "передвижников", которые в огромных тяжеленных рамах проносили в Училище живописи, ваяния и зодчества, где преподавал его отец и где семья некоторое время жила на казенной квартире. Картины в ящиках ставили в сарае, а перед Пасхой выносили в грязный внутренний двор и распаковывали прямо под открытым весенним небом. Вся галерея нынешней Третьяковки таким образом протекла перед его глазами.
Вторым его "местом", "локусом", станет Пермь (переименованная в романе в Юрятин). Пермь строилась почти как Петербург, "линейно" и "квадратно". Но недаром же следует говорить не Пермь, а "Перьмь". Попробуйте сказать: "Петерьбурьгь". Наверное, самое прекрасное, что есть в "Докторе Живаго" - это душевность и некоторая, я бы сказал, "сопливость" повествования. Это добрейшей души произведение! Уму непостижимо, как этот роман сумели превратить в объект политических страстей!
"Имперцы", видимо, постарались. Не иначе.