Когда в конце 1980-х Галина Магонова пришла получать пенсию за погибшего в Афганистане мужа, она узнала, что никакого официального статуса у ее семьи нет, что пенсия одна, и как поделить ее между вдовой, сыном и пожилыми родителями павшего защитника Родины - никого не интересует, и вообще "мы его туда не посылали". Другая бы поплакала и забыла. Галина Михайловна, которой тогда было едва за 30, тоже, конечно, поплакала. А потом пошла добиваться справедливости. С тех самых пор и до сегодняшних дней она - бессменный председатель Московской областной общественной организации семей погибших в Афганистане.
Российская газета: Галина Михайловна, с чего начались ваши общественные будни?
Галина Магонова: С поиска семей погибших. В момент создания организации - в 1991-м, в области не было даже их единого списка. И это несмотря на то, что Подмосковье - самый большой регион в стране по количеству погибших в Афганистане. В той войне пало 408 жителей. Для сравнения: в Москве - чуть более 280 человек.
Ездили по военкоматам, со скандалами выбивали фамилии, потому что нам говорили, что данные засекречены. Учет часто велся даже не по тем, кто погиб, а просто по фамилиям тех, кому вручены похоронки. Как-то в одной глухой деревушке нашли одинокую маму солдата. Дом у нее полуразвалившийся, крыша течет... Иду в поссовет, рассказываю, что у них мать защитника Отечества бедствует, и слышу в ответ: "И зачем вы ее нашли? Жила себе бабка тихо, молчала, а теперь будет ходить, просить".
РГ: А было что просить?
Магонова: В том-то и дело, что тогда - практически нечего. Семье погибшего в Афганистане полагалась компенсация на установку памятника, разовая выплата, зависящая от воинского звания павшего, и пенсия, назначаемая кому-то из семьи. Либо старикам-родителям, либо вдове с ребенком. За пенсии эти семьи тогда даже часто судились. Хорошо, если родители со снохой проживали вместе. А если отдельно, да еще и в разных городах? Тут, кому пенсию ни назначь, другой стороне все равно обидно... Да и как по совести определить, кто больше достоин помощи государства - мать, слегшая с инсультом после известия о смерти сына, или вдова с малышом на руках? Вот поэтому мы и решили объединиться, чтобы вместе добиваться адекватной поддержки на государственном уровне.
РГ: Правда ли, что ваша организация принимала участие в создании знакового Закона "О ветеранах"?
Магонова: Да. Сколько депутатских кабинетов мы прошли! Получили, конечно, далеко не все из того, что хотелось бы. Но, по крайней мере, этот закон дал нам официальный статус семей погибших участников боевых действий. К ним приравняли и семьи военнослужащих, пропавших без вести, и семьи тех, кто умер от ран. Им было еще хуже. Семьи воинов, погибших в Афганистане, хотя бы приравняли к семьям участников Великой Отечественной войны. А эти вообще ни на что не могли претендовать.
РГ: Итак, закон дал статус, который, в свою очередь, дает...
Магонова: ...право на соцпакет, льготы по квартплате и получение родителями и вдовой погибшего пенсии, размер которой зависит от его звания и выслуги лет. Минимум составляет 3600 рублей. Со вдовами, правда, вышел казус. Закон оговаривает: вдова, чтобы иметь право на пенсию, должна быть одиноко проживающей. Допустим, в семье погибшего есть ребенок. Так вот, пока он не достиг совершеннолетия, закон его как бы "не видит" и пенсию вдова получает. Но как только ребенку исполняется 18 лет, вдова должна либо срочно его отселить, либо лишиться пенсии, поскольку одиноко проживающей считаться перестает.
РГ: Но ведь наверняка члены вашей организации в дополнение к федеральным льготам получают что-то и от Московской области?
Магонова: Про Московскую область нужно особо сказать. За рубежом есть такое понятие - "прецедентное право". Это, образно говоря, когда в одном регионе происходит что-то, чего еще не случалось в других, а другие могут инициативу подхватить. Так вот, мы в свое время много чего у кого просили и много раз слышали фразу: "Это невозможно". А губернатор Московской области Борис Громов, который сам был воином-интернационалистом, однажды сказал: "Хорошо, если невозможно во всей стране, давайте попробуем сделать хотя бы в регионе". И в Подмосковье появился закон "О социальной поддержке отдельных категорий граждан в Московской области". В соответствии с ним каждый член семьи погибшего дополнительно получает из областного бюджета ежемесячную компенсацию, которая регулярно индексируется и сейчас составляет 8,5 тысячи рублей. Подчеркиваю - каждый! И если, скажем, в семье погибшего два родителя, вдова и несовершеннолетний ребенок, каждому из них положено по 8,5 тысячи. Аналогичную выплату, правда, в чуть меньшей сумме, получают семьи погибших или ставших инвалидами при исполнении воинского долга в мирное время. Я много общаюсь с представителями общественных организаций, подобных нашей, из других регионов. Таких денег больше не платят нигде.
РГ: То есть прецедентное право в данном случае не сыграло?
Магонова: Получается так. Где-то таким, как мы, региональные бюджеты не платят вообще ничего. Где-то платят, но меньше и не каждому члену семьи.
РГ: Давайте остановимся на детях. Пенсию за погибшего назначают вдове. А детям-то что-нибудь положено? Не берем в расчет возможности региональных бюджетов - сами говорите, что если где-то и платят, то на семью. Но хоть льготы при поступлении в вуз положены?
Магонова: Ни-че-го. И опять же, Московская область, наверное, единственный регион, взявший на себя своеобразное обязательство - каждый ребенок из семьи, в которой погиб защитник Родины, должен получить образование. Такое, какое он хочет. В областных вузах с этим легче: они без вопросов берут наших детей на бюджетной основе и вне конкурса. С другими учебными заведениями сложнее. Приходится обращаться к ректору с письменной просьбой. И не только мы так делаем, но и сам губернатор. В начале каждого учебного года опрашиваем учащихся выпускных классов: кто и куда хотел бы поступить. И начинаем работу. Некоторые столичные вузы нас уже хорошо знают и имеют для наших детей квоту.
РГ: Но тем самым получается, что вы ставите ваших детей и их одноклассников в неравные условия. Справедливо ли это с моральной точки зрения?
Магонова: Я считаю, что да. Наши дети и их одноклассники и росли в неравных условиях. Как вы думаете, у кого шансов поступить в вуз больше - у ребенка из полной семьи, с первого и до последнего класса проучившегося в гимназии рядом с домом, или у ребенка из семьи офицера, у которого дом - гарнизон? И хорошо, если не каждый год новый. А сколько было случаев, когда семью погибшего офицера в 24 часа выселяли из служебного жилья и кто знает, сколько школьных занятий был вынужден пропустить его ребенок, пока, к примеру, откуда-нибудь из Сибири, с последнего места службы отца, добирался к бабушкам-дедушкам в Подмосковье? Конечно, по уровню знаний он своим одноклассникам проиграет. Ну, так что же, давайте оставим его без образования? А ведь у вдовы этот ребенок - единственная опора даже не в старости, в жизни. Мужа-то война отняла.
А потом, экзамены наши ребята сдают так же, как и все остальные. И за каждым из них мы следим очень пристально. Разумеется, откровенного двоечника не будем проталкивать в МГУ. У нас, кстати, был случай, когда девочка захотела поступить в МГИМО. Ничем мы ей помочь не смогли. А она пошла и поступила. Сама.
РГ: А с суворовскими училищами, которые когда-то создавались именно для таких детей, как ваши, как обстоят дела?
Магонова: Единственное суворовское училище, с которым удалось наладить взаимодействие - Тверское. С ним у Московской области подписано соглашение, и наших детей туда берут.
РГ: Помимо этой, какие еще проблемы у вашей организации?
Магонова: Знаете, было время, когда мне стыдно было смотреть в глаза родителям и вдовам погибших защитников Отечества. Когда невозможно было ответить на их вопросы: почему нас не видят, не слышат, не замечают? Сейчас - не стыдно. По крайней мере, своим. Но ведь, помимо материального, существует еще и моральный аспект. Есть в нашей организации мамы, которые после гибели сыновей просто остались одни в четырех стенах. И знать, что об их сыновьях помнят, для них не менее важно, чем получать деньги. У нас же до 1985 года даже на памятниках воинам-интернационалистам запрещалось писать, где и при каких обстоятельствах они погибли. А сегодня практически в каждом подмосковном районе есть мемориалы с именами наших ушедших близких. Есть общая областная Книга памяти погибших. Аналогичные сейчас выпускают и в районах. Есть свой памятник на Поклонной горе. Есть ежегодный губернаторский день памяти и скорби, который мы отмечаем в декабре. В этот день Борис Громов встречается с семьями погибших. Кстати, эту дату впервые отметили в 2000 году именно в Московской области. Сейчас, смотрю, отмечают везде. Вот эту инициативу регионы подхватили.
А проблемы... Нам бы сейчас получить свой областной санаторий, хотя бы один. Поверьте, не может трагическая гибель мужа или сына не отразиться на здоровье. Когда случилась Чечня, в практику вошла хотя бы психологическая реабилитация членов семей погибших. А после Афганистана не было даже этого. И проблем со здоровьем у каждого из нас хватает. На мой взгляд, необходимо внести изменения и в федеральное законодательство. Например, раньше существовала норма, освобождавшая от службы в армии второго ребенка, если первый погиб в "горячей точке". Реальный случай в Раменском районе: в семье было четверо сыновей. Первый погиб в Афганистане. Второго не призвали. А третьего призвали и отправили в Чечню. Мать в слезах пришла в военкомат - у меня же, мол, льгота! А ей отвечают: "Нет у вас льготы. Ее использовал второй сын". А там норма - на тот момент даже не закон! - так была составлена, что сразу и не разберешь, правы чиновники в данном случае или нет. Мы, конечно, подняли шум, парня из армии отозвали.
РГ: И что сейчас с этой нормой?
Магонова: Сейчас хитро придумано. Есть закон о том, что от призыва в армию освобождаются только сыновья или братья тех, кто погиб, проходя срочную службу. Неконтрактников, то есть. А срочникам-то обычно по 18 лет! Братья у них, может, и есть, что, впрочем, еще не факт, а вот сыновья - это вряд ли.
РГ: Сколько членов сейчас в вашей организации?
Магонова: Более 1100. И я всегда говорю: мы, наверное, единственная в мире общественная организация, которая категорически против того, чтобы расширяться.