10 апреля 1990 года в Центральном доме работников искусств показали оперу Стравинского "Мавра". Это стало днем рождения театра "Геликон-опера". Никто тогда не думал, что театр получит мировую известность. "Больше, чем Большой" - напишут о нем лондонские газеты.
В канун юбилея в редакции "РГ" прошел "Деловой завтрак" с организатором театра, его художественным руководителем, режиссером, профессором РАТИ Дмитрием Бертманом.
Баян, ударник и тромбон
Российская газета: Как вы отважились в трудные 90-е затеять не меньше, чем новый оперный театр?
Дмитрий Бертман: Театр рождается естественным путем - просто от идеи создать театр ничего не возникнет. 1990-й - это было интересное время, хотя тогда оно казалось страшным: люди не ходили в театры, боялись выходить на улицу, и голод был самый настоящий - не найдешь, где перекусить. Но был какой-то хороший энтузиазм и патриотизм. Помню, в Ирландии я поставил "Русалку" Даргомыжского. Был большой успех, и мне предложили заполнить анкету: Ирландия предлагала гражданство. Я даже не стал заполнять: зачем, у нас Россия теперь открыта всему миру!
РГ: И все же это авантюра - в голодной стране создать оперу, то есть театр многолюдный и по идее богатый!
Бертман: А что было делать? Артистов, с которыми мы начинали, никуда больше не брали. И меня никто не брал. Я мечтал работать в настоящем хорошем театре - чтоб с занавесом, кистями, чтобы примадонны ходили и чтобы я с ними репетировал. О Москве или Екатеринбурге и мечтать было нельзя, но если бы меня взяли в Сыктывкар на работу, я бы поехал. И вот мы собираемся: четыре артиста и я. Что ставить на четверых? Есть опера "Мавра" Стравинского. Нам сделали оркестровку: скрипка, баян, ударник, тромбон. Потому что были тромбонист и баянист. А если бы я тогда захотел сразу оркестр, ничего бы не родилось. Все шло постепенно. Для "Аполлона и Гиацинта" Моцарта мы таскали с помойки упаковочные капсулы из-под компьютеров. Залезали на стремянку и скидывали их сверху, воображая, что это лепестки...
РГ: А как придумалось название театра?
Бертман: Взяли словарь. Видим: Геликон - солнечная гора в Древней Греции, где Аполлон встречался с музами. Поняли: знаковое название! Через два года приехали в Пензу на гастроли, там обрадовались: "Ой, как хорошо! А Райкин будет?" Перепутали с "Сатириконом".
РГ: В Москве вы работаете в крошечном зале. И только увидев "Геликон" за границей, я понял, что это большой, роскошный театр с потрясающими возможностями. Все эти годы вы держались на энтузиазме, пели на расстоянии протянутой руки от публики. Через год вам обещают новое здание, и все может резко измениться. С какими чувствами вы его ожидаете? Не боитесь потерять эту студийную атмосферу театрального братства?
Бертман: Я нового здания жду как голодный человек, который долго сидел на "лечебном голодании" - надо пойти в ресторан и нажраться. Все эти 20 лет прошли вопреки самой идее оперного театра. Хотя мы и пытались создавать впечатление, что у нас всегда праздник. Как сказала Цветаева: "Помогают только богатым". Поэтому мы делали вид, что богаты, - чтобы нам помогали, а не сочувствовали. Никакого стресса от приобретения большого зала не будет: у нас огромный опыт за границей, есть несколько спектаклей, которые в России играть невозможно. Единственное исключение - это арендованный Валерием Гергиевым "Набукко" в Мариинском театре. Наши декорации, наши костюмы, моя постановка.
РГ: Сколько человек сейчас в театре?
Бертман: Более трехсот. Наша коллекция певцов, думаю, из лучших в стране. Труппа, состоящая из звезд мировой оперы.
Возвращение в старину
РГ: Есть мнение, что репертуарный театр с постоянной труппой изжил себя.
Бертман: Это - настоящее предательство своей истории, школы, традиции. Мы очень легко все это сдаем. Когда говорят, что во всем мире труппу собирают на каждый спектакль заново, это вранье! Самые богатые театры имеют как раз постоянную труппу - например, Цюрихский, где в штате Чечилия Бартоли, Лео Нуччи, другие мировые звезды. В Шведском королевском театре тоже постоянная труппа, в основном шведы. Великолепная коллекция голосов всегда была в Большом: в одном спектакле мы могли увидеть Тамару Милашкину, Юрия Мазурка, Евгения Нестеренко, Тамару Синявскую или Елену Образцову, или Ирину Архипову... Большой театр был гарантией качества: лучший оркестр, лучшие певцы, хор, лучший режиссер Покровский. Эта традиция была прервана, теперь нет не только исторического здания, но и такой труппы. Это беда. И противоположный пример - деятельность Гергиева: он труппу собирает. И эта труппа сегодня из сильнейших: солистов Мариинки в театры мира берут без прослушивания. Похожая репутация у солистов "Геликон-оперы": они поют в "Опера-Бастий", в "Ковент-Гарден", в "Метрополитен-опера", в Стокгольме, в Торонто...
РГ: Но в Москве у "Геликона" репутация "камерного театра".
Бертман: Да, и меня до сих пор называют "хулиганом". Мне это странно, потому что никогда хулиганством не занимался - сидел, этюды Черни играл... Для нас этот переезд жизненно важен: театр давно "съел" весь свой ресурс в комнате вместо зала, он не может больше развиваться в этих условиях, ему необходима сцена!
РГ: Каким будет это новое здание?
Бертман: Уникальный оперный дом. Зал не очень большой, около 600 мест: мы не можем выйти за пределы исторической постройки. Но сцена будет очень оснащенная, по размеру - как в Театре оперетты. С арьером, выдвижным кругом, оснастка по полной программе. Москва нам не просто строит театр - мы его "сочиняем" вместе с Лужковым, архитекторами, историками и строителями. Старая часть здания реставрируется, все воссоздается в исторических интерьерах XIX века, которых москвичи не видели - во время войны в здание попала бомба. Кроме того, дом не имел фундамента и находился в угрожающей ситуации. Его поставили на новый фундамент, провели подземные коммуникации. Зрительская часть фойе построена под землей - просто руками, как в Древнем Египте, потому что туда нельзя завезти технику. В старом зале появится историческая роспись потолка, которую тоже никто никогда не видел. Сейчас там реставраторы восстанавливают лепнину, капители колонн. Фантастическая работа, я даже удивляюсь, что и сегодня есть специалисты, способные работать с такой любовью.
РГ: А каким будет большой зал?
Бертман: Он появится там, где был двор: исторические стены зданий вокруг будут воссозданы и станут интерьером зала в псевдорусском стиле, а крыльцо, где был в постсоветское время ресторан "Гвозди", станет ложей, и если из нее смотреть вниз, под вами откроется амфитеатр. Он весь под землей - на 12 метров вниз.
РГ: Кто архитектор проекта?
Бертман: Мастерская Андрея Бокова. Очень талантливый коллектив. Он занимался реконструкцией Пушкинского музея.
РГ: Кризис задержал строительство?
Бертман: Не только кризис. Это ведь здание историческое, на него была масса претендентов. Мы прошли очень тяжелый период разных "разборок".
РГ: Кто занимается акустикой?
Бертман: Это болезненный вопрос. Строительство бюджетное, а там надо проводить тендеры, и в них не могут принимать участия зарубежные компании. Московскими акустиками найдено свое ноу-хау - "геликоны", такие космические грибы под потолком. Они должны дать идеальную акустику.
РГ: Когда открытие?
Бертман: По плану - в конце 2011 года.
РГ: Чем отметите новоселье?
Бертман: Обязательно дадим концерт в честь строителей и Юрия Лужкова, который очень много сделал для того, чтобы новое здание стало реальностью. И к этому моменту мы должны подготовить несколько новых спектаклей.
РГ: Но юбилей театра уже на днях - как вы его встречаете?
Бертман: Фестивалем оперы XX века - он уже идет. Восстановили самый первый спектакль, которым открылся "Геликон", - "Мавра". Пригласили на этот спектакль всех, кто когда-то работал в театре. Кроме того, в афише "Лулу" Берга, "Упавший с неба" и "Любовь к трем апельсинам" Прокофьева, "Леди Макбет Мценского уезда" Шостаковича, "Средство Макропулоса" Яначека, "Диалоги кармелиток" Пуленка, "Распутин" Риза, даже пародийная опера "Вампука".
РГ: Вы единственный из московских театров, который рискует ставить столько современных опер.
Бертман: Я думаю, такой фестиваль мало где увидишь: авторские права стоят дорого, на пультах в оркестре должны лежать только издательские оригиналы.
РГ: А есть оперы, на которые не распространяется авторское право?
Бертман: "Травиата", "Риголетто", "Евгений Онегин", "Пиковая дама"... Их ставить удобно: публике нравится, авторам платить не надо, ноты продаются в магазине, а певцы все знают на слух с детства.
Поверить алгеброй гармонию?
РГ: В чем, с вашей точки зрения, сегодня главная проблема для оперы в России?
Бертман: В том же, в чем главная проблема всей России, - на первые позиции приходят дилетанты. Даже медицина стала опасной для жизни. Дилетанты распальцованные, не учатся, но имеют успех. Много "звезд", которые не закончили театральных институтов, у них вообще нет никакого образования.
РГ: Разве в опере такое возможно?
Бертман: Опера - честное искусство, там нужно хорошо петь. Но уже в режиссуре дилетантизма хоть отбавляй: здесь вроде бы ничего не надо уметь. Переодел Онегина в космонавта - вот и концепция! В театре вошло в моду отсутствие живых чувств - театр лишился эмоциональности. Для меня это трагедия. Я эмоциональный человек и не могу ставить концептуально, меня сами это слова раздражают - "концептуальный театр". Я в таких случаях вспоминаю пушкинского Сальери: музыку разъял как труп, поверил алгеброй гармонию. Но мощь театра - в энергетическом посыле. Борис Александрович Покровский приводил такой пример, имеющий к концептуальному театру прямое отношение. Вам принесли блюдо с курицей: вот крылышко, ножка, попка, кожица, горлышко. И вы начинаете выбирать: ножка вкуснее, но белое мясо диетичнее. А можно курицу провернуть в мясорубке и дать вам месиво: вот курица, ешьте! Я этот пример всегда помню.
РГ: Это входит в противоречие с вашими репертуарными пристрастиями: музыка XX века, во многом авангардная...
Бертман: Нет, музыка Пуленка очень эмоциональна! "Диалоги кармелиток" - душераздирающая музыка! Кстати, очень актуальная опера - она про сегодняшний день. Хотя ее сюжет - про французскую революцию, но про раздел собственности. Это великое произведение. Я считаю, что на вершине - "Пиковая дама", "Диалоги кармелиток", "Леди Макбет Мценского уезда", а потом уже все остальное...
РГ: В "Пиковой даме", которую вы поставили в Стокгольме, Графиню вывозят в ванне, как в карете. И это работает, хотя объяснить словесно тут ничего нельзя. Как такие решения рождаются в мозгу режиссера?
Бертман: С юмором. Здесь нет концепций - это игра. "Пиковая дама" - опера, которая в крови.
РГ: Это правда, что вы все оперы учите наизусть?
Бертман: Всегда. Артист поет наизусть - а я что, хуже?
РГ: Разве можно выучить "Лулу" Берга?!
Бертман: Это тяжело, но нужно, а значит - можно. Это атональная музыка, певцы "отстраивают" друг от друга, и если кто-то "поехал" - "поедет" весь спектакль. Хотя брак случается у всех. Знаете, как говорят "духовики": "Ведь кикс нечаянно нагрянет, когда его совсем не ждешь!".
РГ: Ваш театр славится еще и тем, что в нем заключают рекордное число браков и рожают детей.
Бертман: А что вы хотите - все живут в театре, всегда вместе - на гастролях, на репетициях.
РГ: А дети тоже становятся артистами? Сын Ларисы Костюк, помнится, участвовал в вашей испанской постановке "Милосердия Тито" Моцарта...
Бертман: Мы играли в огромном амфитеатре, сцена окружена водой. В финале публика встала, мы идем на поклоны через ров с водой, я спрашиваю маленького Сережу Костюка: "Ну как, нравится?" "Да", - говорит. "А кем ты хочешь быть?" - спрашиваю. "Тенором, - отвечает, - тенору больше платят!" -"Но чтобы тенором быть, надо талант иметь, а не будет таланта - кем станешь?" Он задумался: "Режиссером!"
Призрак оперы
РГ: В статье "В поисках сложного человека", напечатанной в нашей газете, Кирилл Серебренников и Даниил Дондурей предлагали ввести обязательную норму: для оркестров - 30 процентов современной музыки, в театрах треть репертуара - современная опера. Как вы к этому относитесь?
Бертман: Если на современную оперу дают деньги, я - за! "Упавшего с неба" мы ставили потому, что комитет по культуре Москвы давал грант на спектакль об Отечественной войне. Откликнулись двое: Галина Волчек предлагала поставить "Голую пионерку", и я - "Повесть о настоящем человеке" Прокофьева. Больше никто. Понимаете, сложно поставить спектакль о войне, чтобы публика ходила. Мы волновались, на меня смотрели как на сумасшедшего: оперу "Повесть о настоящем человеке" заранее считали провальной. На премьеру пригласили ветеранов, 9 мая дали спектакль для блокадников, для ветеранов-медиков, для Московского Совета ветеранов, пришли родственники Полевого, Маресьева... Приходили мешки писем от взволнованных ветеранов. Это был спектакль про человека, который в войну был героем, а сегодня никому не нужен.
РГ: Этот спектакль вы играете и теперь?
Бертман: Конечно. Это аншлаговый спектакль. Очень горький, при том что зрелищный, много массовых сцен, хореографии. Кстати, сценографическое решение пришло благодаря вашей газете. Мы с художником Игорем Нежным в самолете читали "Российскую газету". И там фото: в Иркутске упал самолет. И мы решили воспроизвести это фото на сцене: огромный "Руслан" висит на жилом доме, а в доме еще окна горят, люди завтракают... Все действие спектакля происходит вокруг этого упавшего самолета - на крыльях, на разрушенном фюзеляже, в обстановке этой сегодняшней катастрофы...
РГ: Вы участвуете в сценографическом решении спектаклей?
Бертман: Это моя работа с художниками, с которыми у нас полное единомыслие. В "Геликоне" я работаю с нашими сценографами Игорем Нежным и Татьяной Тулубьевой,за рубежом - с Хартмутом Шергхофером, Астрид Янсон, Энелис Зэмпер...
РГ: Вы любите работать с фактурой, извлекать из нее дополнительные смыслы. Помню историю с "Князем Игорем" в Турции - с Ярославной, которая в силу своей комплекции у вас стала многодетной матерью.
Бертман: В Таллине я ставил "Русалку", Наташу пела примадонна театра - прекрасная певица, но чрезвычайно фактурная. Я мучаюсь: какой ужас, такая толстая Наташа - что делать?! Захожу в буфет, смотрю, она пирожные ест. Говорю: "Ну что ж ты пирожные ешь, ведь у тебя премьера!" - "А это для голоса!" И тут меня осеняет: "А ты могла бы съесть буханку хлеба целиком?" - "Если теплого, - отвечает, - то да". Я говорю: "Отлично, будешь есть на сцене". И вот когда шла песенка Мельника "Все вы, девки молодые...", дочка Мельника Наташа сидела и с аппетитом уничтожала огромную буханку. Проблема была решена: такая Наташа - любит поесть. С князем на сеновал - и опять поесть.
РГ: У нас на "Деловых завтраках" бывали руководители других оперных театров. И я им задавал вопрос: почему у вас в репертуаре в основном "Кармен", "Аида", "Травиата", хотя в мире в ходу множество менее известных, но не менее прекрасных опер. Да и "Геликон-опера" ставит малоизвестные названия! Ответ один: у "Геликона" крошечный зальчик, его заполнить легко, а вот пусть попробуют заполнить зал на 500-600 мест! Скоро вы такой зал получите - как изменится репертуар?
Бертман: Еще рано говорить. То, что мне раньше нравилось в театре, сейчас не нравится, и наоборот - это нормально: мы все меняемся. Верди начинал в стиле Беллини, потом он стал Верди "Травиаты" и "Риголетто", а к концу жизни написал "Фальстафа" и "Отелло" - оперы, которые разрушают все его прежние принципы. Мне кажется, в этом интерес - поменять себя. Много лет назад я ставил "Кармен" на помойке и "Аиду" в камуфляжной форме: чтобы привлечь внимание. А теперь это меня раздражает. В Германии сейчас проблема с посещаемостью, и когда недавно меня вновь пригласили на постановку, директор театра просил выбрать что-то романтическое - чтобы публика пошла. Повторяю, я - за театр эмоциональный. В вахтанговском стиле. Чтобы не видеть на сцене того, что мы видим в жизни.
РГ: Сейчас в театре все большую роль играют современные технологии. Вас увлекает эта возможность поиграть с техникой?
Бертман: В гастрономии нам нравится блюдо, которое не только вкусно, но и сервировано красиво. В театре тоже должен быть гарнир. Технологии - это гарнир. Хотя театр - прежде всего актер. Станиславский мечтал о спектакле на стуле, когда артисты сидят и играют. Любая мизансцена, любой внешний эффект - это всего только помощь актеру.
РГ: Какую роль играет в судьбе театра мистика?
Бертман: Огромную. У нас призрак живет - княгини Шаховской. В каждом оперном театре должен быть свой Phantom of the opera.
РГ: Как вы с ней входите в контакт?
Бертман: Есть рояль "Блютнер" - единственное, что от нее осталось. Исторический: на нем играл Клод Дебюсси, и этот рояль - ее посылка. Нежный сделал ее портрет в стиле старинного фото: она стоит в шикарном платье на фоне лепнины малого зала, где у нее была столовая. Я чувствую, что у нас с ней есть хороший контакт: она нам помогает в реконструкции - она ведь сама много раз перестраивала здание. Даже судилась с губернатором Москвы из-за того, что ее дом выдвинулся за линию улицы. Она все время строилась, и я продолжаю ее дело.
РГ: Вы верите в особую роль театра в жизни страны?
Бертман: У нас все ищут национальную идею, и все не могут ее найти. А ведь главная национальная ценность - это наше искусство. В каком бы состоянии ни был русский балет, он все равно - русский балет. И русские певцы, художники, скульпторы, режиссеры активно работают в мире и пользуются авторитетом. Даже в спорте мы проигрываем, а в искусстве - всегда выигрываем. Но именно для искусства у нас нет не то чтобы защиты, а простого внимания. Все время кажется, что мы тут лишние. Наверное, из моих уст это звучит странно: нам театр строят! Но строят благодаря не системе, а конкретной творческой личности - Юрию Лужкову. Ведь, к сожалению, сейчас модно интересоваться футболом, нефтью и попсой, а не оперным искусством.