Сразу оговорю - речь пойдет не о каком-то особом пути России, проклинаемом одними и восхваляемом другими. А просто о российской реальности. И ее соотношении с определенными правовыми нормами, то есть регуляторами.
Право является мощнейшим социальным регулятором. Мы все знаем, что происходит с транспортным средством - автомобилем, кораблем или самолетом, - если отказывают регуляторы. Недавние трагические события в Смоленске напомнили нам всем, что именно в таких случаях происходит.
Они напомнили и о другом. О том, что даже если физические устройства - механические, электронные и иные, обеспечивающие регуляцию, - находятся в полном порядке, есть столь же неотменяемые регуляторы. А именно - правила, которые надо неукоснительно соблюдать. Перестал соблюдать правила - жди катастрофы. Или обыденной - когда на дорогах бьются пренебрегающие правилами водители. Или - экстраординарной. Чем, в сущности, пренебрежение политическими правилами так уж отличается от пренебрежения правилами дорожного движения? Мы видим на сегодняшнем киргизском примере, что неуважение политических правил приводит к большой крови и - боюсь, что еще далеко не избытой - общенародной трагедии. "Посеешь ветер - пожнешь бурю".
Кто же отвечает за экстраординарные эксцессы? Конечно, те, кто теряет способность управлять - неважно чем, движением автомобиля, самолета или обществом. Регуляторы перестают работать, общество оказывается в состоянии дерегуляции, такое состояние порождает сначала кровавые эксцессы, а затем чрезвычайные усилия по преодолению этих эксцессов.
В связи с обсуждаемой проблематикой напомню строки Есенина о Ленине:
"А те, кого оставил он,
Страну в бушующем разливе
Должны заковывать в бетон".
К бушующему разливу привела системная дерегуляция, порожденная неспособностью элиты Российской империи вовремя исправить регуляторы, позволявшие эффективно управлять государством и обществом. Говорят, что история не знает сослагательного наклонения. Но есть такое понятие "альтернативная история". Мы все учимся на опыте. В естественных науках это эксперимент, а в науках гуманитарных, собственно политических, поучительный опыт - это всегда исторический опыт. "Народ, забывший свою историю, обречен на то, чтобы повторять ее вновь", - сказал в начале XX века выдающийся американский философ Джордж Сантаяна в своей классической работе "Жизнь разума".
Мы не устаем поражаться точности этой фразы. Но почему-то время от времени "наступаем", как говорят в России, "на те же грабли". Почему?
Здесь важно найти базовую метафору. Я решил предложить есенинскую. В ее основе два элемента, которые обладают, как мне представляется, не только поэтической ценностью. Первый элемент базовой метафоры - "бушующий разлив". Второй элемент - "бетон". "Бушующий разлив" - это дерегулированная реальность, которой надо предписывать определенные нормы. "Бетон" - сами эти нормы.
Все мы понимаем, что современная Россия нуждается в других (не тех, о которых писал Есенин) нормах для того, чтобы занимать достойное место в XXI столетии, отвечать на требования, выдвигаемые своим обществом, развивать собственные культурно-исторические традиции.
Уважая величие собственного прошлого, ужасаясь историческим злодеяниям и отвергая их героизацию, мы должны смотреть вперед. Нельзя быть страной с непредсказуемым прошлым.
Ведь не единожды в истории "бушующий разлив" кому-то приходилось "заковывать в бетон". Если не хотим, чтобы кто-то начинал "заковывать в бетон", а уж тем более туда "закатывать" (а ведь как легко одно переходит в другое!), не надо допускать дерегуляции, то есть "бушующего разлива". А уж если допустил такой "разлив" - то либо "бетон" новой исторической парадигмы, либо конец той исторической личности, которая, войдя в состояние "бушующего разлива", не может из этого состояния выйти.
Великая поэзия в очень многих странах выполняла и политическую, и философскую миссию. Выполняли такую миссию англичанин Шекспир или итальянец Данте? И все же в России поэзия была выдвинута на передний край философско-политической мысли. И поражаешься тому, насколько в этом смысле пересекаются поэтические, философские и политические прозрения таких разных российских поэтов, как Пушкин и Есенин.
Есенин говорит о "бетоне" и "бушующем разливе" своего времени. Но Пушкин в "Медном всаднике" проницательно и провидчески анализирует все ту же коллизию. Народного всплеска и сдерживающего этот всплеск петровского "гранита", в который "одета Нева".
Задумываясь о соотношении реальности и регулирующих ее норм, мы обращаемся к великим пушкинским образам, в которых поразительно сочетаются чурающаяся рациональности поэтическая фантазия и философская, политическая математика. Нет, не арифметика, а именно математика - причем даже не высшая, а высочайшая.
Скачущий по волнам создатель империи, пытающийся эти волны смирить, состязается с трагическим "маленьким человеком", а сам этот "маленький человек" и жертва стихии, и начало, ей сопричастное, - разве все это не высочайшая политическая математика?
Гениальность нашей поэтической образности, ее глубина и многомерность, ее способность соединять в себе эстетическое и гносеологическое начала... Как эта наша гениальность соотносится с нашей же неспособностью взять столь необходимый правовой барьер? И есть ли на самом деле связь между одним и другим?
Мне кажется, что связь есть. Что-то постоянно сопротивляется в сокровенных глубинах нашей исторической личности окончательному разделению всего и вся на этику, эстетику и гносеологию. Это что-то веками нашептывает нам, что такое окончательное разделение порождает отнюдь не только приобретения. Что есть оно - некое окончательное начало, в котором эстетическое (то есть прекрасное), этическое (то есть правовое) и гносеологическое (то есть истинное в научном смысле этого слова) образуют единое целое.
Но это не означает, что Россия может сегодня отказаться от того, что можно назвать системной архитектурой права, то есть от этики в ее структурной и системной самодостаточности.
Высокие идеалы всеединства, поиск которого, конечно же, представляет собой неотменяемый и неизымаемый вклад наш в мировую мысль, - это одно. А косная и в чем-то даже реакционная почвенность - совсем другое. Воистину, настал момент, когда путаница в этом вопросе должна быть преодолена окончательно! Слишком высокую цену может заплатить Россия, если мы не осознаем кровавую трагичность всего, что связано с любым "бушующим разливом". И моральную ответственность за то, чтобы этого "разлива" не допустить.
Но что значит "не допустить"? Это же не "держать и не пущать", и даже не "подмораживать"! Это - приводить регуляторы в соответствие с обществом. То есть проявлять бережную заботу об этих регуляторах и категорическую решимость в том, что касается своевременной переналадки, замены уже неработающих такими, которые отвечают требованиям современности.
Надо ли доказывать, что эта переналадка предполагает беспредельное уважение к регуляторам как таковым? Конечно же, если речь идет о регуляторах, совместимых с фундаментальными человеческими представлениями о "должном" и "праведном". То есть о том, что называется "гуманизмом" в широком и единственно верном смысле этого слова. И тут опять можно и должно вспомнить о пушкинском отношении к дерегулятивному, а не регулятивному воздействию деспотии и тирании на общество. Поэт писал в своей знаменитой "Вольности":
"Владыки! вам венец и трон
Дает Закон - а не природа;
Стоите выше вы народа,
Но вечный выше вас Закон".
Тут важно все - и наличие чего-то, стоящего выше владык, и то, что поэт именует это, стоящее выше владык, именно "Законом" с большой буквы. Никакой изощренный специалист по философии права не мог бы тогда дать более точной и емкой формулировки. Да и теперь тоже.
Итак, не будем относить тираническое, деспотическое к сфере подлинно регулятивного. Регуляция - это задаваемые правила, находящие отклик в сердце людей и потому соблюдаемые. Вчера в сердце людей находили отклик одни правила. Завтра будут находить другие. Что-то в сердце будет находить отклик всегда. А что-то останется в священном хранилище, именуемом "традиция". И, оставаясь там, начнет оказывать уже не прямое, а косвенное регулятивное воздействие.
Почвенность - это благоговение перед традицией, перехлестывающее через край. Почвенник обожествляет определенные регуляторы как таковые. Этим он напоминает музейного работника, стоящего в коленопреклоненной позе перед паровым двигателем XIX века и пренебрежительно игнорирующего какие-то там реактивные, видите ли, двигатели. То ли дело двигатель паровой, надежный, знакомый и так далее.
Упорный (не хочу говорить "упертый") почвенник, в социальном и политическом смысле слова, еще неадекватнее этого аллегорического музейного работника. В самом деле, предположим, что аллегорический музейный работник становится министром транспорта. И имеет возможность продиктовать транспортной отрасли свои аксиологические преференции. В конце концов, граждане могут ездить и в поездах на паровозной тяге. Да, это отбросит далеко назад, не позволит стране, в которой затеян подобный транспортный эксперимент, конкурировать с другими странами мира. Но, по крайней мере, теоретически можно доехать от Москвы до Петербурга и даже до Сибири с паровозом, почему бы нет?
А вот попытка использовать в обществе определенного типа традиционные, но устаревшие правовые регуляторы, - провальна. Подчеркиваю - речь идет не о том, что такое использование сделает общество менее эффективным и динамичным. А о том, что оно приведет к полной дерегуляции того общества, на котором будет поставлен подобный эксперимент. И не в "бетон" его закует, а вызовет этот самый "бушующий разлив". Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Как известно, есть два типа общества - общество традиции и общество модерна. Регуляторы традиционного общества работают только до тех пор, пока есть соответствующая им социальная реальность. Например, реальность крестьянской общины. Коллективистская реальность вообще, коллективизм.
Мировой опыт не дает оснований для утверждения о том, что возврат в традиционное общество вообще возможен. Пока что никому не удавалось "повернуть вспять колесо истории". Даже те могущественные силы, которые стремились "повернуть колесо истории вспять", как мы знаем, провалились.
И потому, что были разгромлены. Вот-вот мы отпразднуем 65-летие Победы в войне, где они были разгромлены.
И потому, что созданный ими отвратительный порядок, названный "новым", никак не был на самом деле возвратом в классическое традиционное прошлое. Он был тиранией, системной дерегуляцией, то есть прячущимся под маской деспотии внутренним хаосом, экспериментами в части создания новых форм тиранического управления - чем угодно, только не возвратом к классическому традиционному обществу.
Итак, даже самые радикальные почвенники лишь мечтают о том, что их страна вернется к добрым старым временам и традиционным регуляторам. Они страну к доброму старому социальному качеству, в котором эти регуляторы являются работающими, - не возвращают. Они, образно говоря, не создают "паровоза", в который можно поставить "паровой двигатель". Они пытаются запихнуть "паровой двигатель"... даже не в "электровоз", а в "самолет". Понятно, к чему это приводит! К системной дерегуляции, и только. Чем больше почвенники на словах апеллируют к добрым старым регуляторам, чем больше они, возлюбив эти регуляторы, отказываются сами создавать регуляторы новые и склоняют к такому отказу других, тем больше общество лишается регулятивности вообще.
Традиционные общества Европы, все больше уходя от той социальности, в рамках которой работали добрые старые регуляторы, теряли регулятивность как таковую. Элиты тех обществ отказывались от перехода на новые регуляторы - политические, социальные, правовые, культурные и так далее. И одновременно не могли, естественно, обеспечить эффективность старых регуляторов. Это можно было сделать, повторяю, только вернув общество целиком в доброе старое время. А этого уже не хотели и не могли сделать даже самые радикальные роялисты, поклонявшиеся доброму старому времени. Поклоняться-то они - поклонялись, но не более того. Да и в поклонении их уже был какой-то надрыв. А что такое надрыв? Это когда ты скрываешь свою неискренность не от других, а от самого себя.
Каков был итог всего вышеописанного? Глубокая дерегуляция, бушующий разлив великих буржуазных революций и "бетон" нового права, точнее, нового комплекса как правовых, так и иных регуляторов.
Так европейские общества переходили, спасаясь от хаоса, от традиционности к модерну. Так возникали иные типы идентичности, иные соотношения между правовой сферой и совокупной реальностью. В рамках этих новых отношений общество поклоняется праву как тому, что только и может скомпенсировать новые формы социального неравенства. Лишенного традиционного коллективизма и потому труднопереносимого.
Любому обществу нужна какая-то формула равенства. Например, равенства всех и вся перед законом. В обществе модерна возобладал этот, собственно правовой - предложенный и принятый обществом - тип равенства. Закон неумолим. И желанен в силу этой, уравнивающей всех, неумолимости. Закон готов покарать как богатого, так и бедного. Нормы закона носят не устный, а писаный характер. Специальное сословие людей придает писаному закону всеобъемлющую полноту. Строго регламентированы процедуры, позволяющие отделить виновного от невиновного. Эти процедуры известны обществу и приняты обществом. За правильным исполнением процедур следят институты. Институты построены так, чтобы в максимальной степени исключить процессуальные ошибки.
Человеку модерна, находящемуся на нижних этажах социальной лестницы, говорится: "Да, ты социально ущемлен, ты беден. Но если ты честен, то тебя не покарает закон. А того, кто богат, но не честен, закон обязательно покарает. А потому твоя честность имеет не только идеальный, но и конкретный материальный смысл.
Смотри - этот богатей вчера попирал тебя ногами. Но он нарушил закон. Это было установлено с филигранной точностью. Закон воздал ему в соответствии с точно установленными нерушимыми правилами. И вот уже нарушитель закона гниет в тюрьме. Он теперь находится ниже тебя на социальной лестнице. Ты не гниешь в тюрьме. У тебя есть скромный достаток, теплый очаг, ты окружен любящей тебя семьей.
Теперь ты признаешь, что в том обществе, которое мы тебе предлагаем принять, есть нечто от справедливости, от какого-то, пусть и несовершенного, равенства? Если ты это признаешь, соблюдай нормы общества, сколь бы это ни было для тебя издержечно. Поддерживай это общество, ведь без твоей поддержки оно не может быть стабильным, надежным. Оно окажется лишено, пойми же, даже этих, несовершенных, но приемлемых, регуляторов".
Так что же находится в ядре общества модерна? Новые технологии? Политические свободы? Индивидуализм?
В ядре общества модерна - почитание права. Превращение права в эффективную светскую религию. То есть своеобразный культ права. И основанная на нем, непрерывно социально подкрепляемая вера во всемогущество писаного закона и поддерживающих закон институтов. Вера в неподкупность судей, в способность правовой системы обеспечивать действительное равенство всех перед лицом закона.
Обеспечить эту веру, как новое культурное основание модерна, обеспечить единство этой веры с эффективными институтами, обеспечить определенное качество человеческого материала, наполняющего эти институты, социально доказать равенство всех перед законом - вот что значит взять правовой барьер и оказаться в модерне.
Близки ли мы к этой великой и спасительной цели сейчас? Если мы близки к ней, то чем являются бесконечные свидетельства неравенства, которые переполняют нашу жизнь? Клеветой ангажированной печати? Не верю!
Жизнь всегда сложнее и многограннее. В ней всегда соседствуют желтизна, ангажированность, даже продажность, - и честное выполнение своего профессионального журналистского долга. А значит, есть и объективные свидетельства этого вопиющего неравенства. Мне возразят, что вопиющее неравенство перед законом существовало во всех странах становящегося модерна. Достаточно почитать Гюго, Золя, даже Диккенса.
Такие возражения правомочны только в одном случае - если полностью игнорируется суть данного моего методологического и философско-правового экскурса. Суть же его в том, что в обществе модерна на начальном этапе может существовать вопиющее социальное неравенство. Что оно может даже кем-то восхваляться. Но что категорически не может существовать в виде признаваемого факта - вопиющее правовое неравенство, неравенство людей перед новым божеством Закона.
Как только это признается в качестве факта, да еще и начнет воспеваться, - модерн окажется полностью отмененным. Но природа не терпит пустоты. Что ее заполнит? Мне скажут, что предшествующие модерну нормы, регуляторы, свойственные традиционному обществу. Но мы же только что убедились, что это невозможно. Что это почвенный невроз, порождающий пустые реставрационные галлюцинации.
На самом деле пустоту заполнят сначала просто криминальные регуляторы. Если люди не верят в то, что они могут найти достойное и справедливое решение в суде, они все равно станут решать свои проблемы. Как? Чем меньше они будут верить в возможность найти решение в суде - тем больше они будут обращаться за помощью к "браткам", как обычным, так и из разряда "оборотней", коррупционерам и прочему социально-деструктивному контингенту.
А что делать? В России нет даже остаточных традиционных регуляторов, способных заменить регуляторы посттрадиционные, модернистские. Потому что нет общества, соответствующего таким регуляторам.
Но если всего этого нет, то либо криминальный "разлив", либо модернистский "бетон". Третьего тогда уже, действительно, не дано! Вопиющее правовое неравенство должно быть преодолено в считаные годы. И обществу нашему должны быть предъявлены такие доказательства преодоления хотя бы этого типа неравенства, которые оно примет, сказав: "Да, теперь я действительно верю, что это так!" В противном случае нас ждет окончательный криминальный "разлив".
И ясно, как будут заковывать подобный "разлив" в "бетон". Тут подсказкой является и мировой опыт, и наша отечественная традиция. Такой "разлив" малой ценой в "бетон" не закуешь. Да и такое ли великое счастье оказаться закованными в "бетон"?
Но мне не ясно, кто в какой-то "бетон" способен будет заковать после такого "разлива". Реальных соискателей нет. Мне возразят, что они появляются одновременно с общественным запросом. Но из истории известно, что иногда появляются, а иногда и не появляются. И что перед тем как появиться, нечто подобное хоть как-то маячит на совокупном - интеллектуальном и политическом - горизонте. А на нашем горизонте не маячит ничего, что предлагало бы иные - реальные и не модернистские - регуляторы обществу, рискующему обрушиться в тотальный "разлив".
Предлагаемая проблематика позволяет по-иному поставить вопрос о соотношении права и свободы, если под свободой иметь в виду классическую политическую демократию. Нужна ли она России? Несомненно! Но всмотримся в мировой опыт и зададимся вопросом, была ли такая демократия во Франции, как классическом эталоне европейской демократии, в момент, когда Франция брала правовой барьер при Наполеоне с помощью знаменитого и изучаемого всеми юристами наполеоновского Кодекса? Была ли в этот момент во Франции классическая политическая демократия? Конечно же, нет. Сначала во Франции оказались сформированы и утверждены новые правовые регуляторы, а потом, причем отнюдь не сразу, утвердилась политическая демократия.
В каком-то смысле этот пример является иллюстрацией общей тенденции. Хотя, конечно же, некоторым обществам удавалось утвердить модернизацию и взять правовой барьер, не жертвуя политическими свободами. Но, согласитесь, скорее это является исключением.
Впрочем, я не хотел бы, чтобы подобный тезис был воспринят как пропаганда авторитаризма. Лучше всего, конечно же, взять правовой барьер, не пожертвовав имеющимися политическими свободами. Но в любом случае его надо взять. И немного нам для этого отведено исторического времени. И не так близки мы к решению этой задачи, как хотелось бы.
И все же не к вопросу о формах правления сводится для меня проблема соотношения между свободой и правом. Для меня право - это равенство людей хотя бы перед законом. А раз так, то оно является мерилом свободы, ее эталоном, ее, так сказать, масштабной линейкой. Право задает "метрику свободы". Право - это "математика свободы". Вся сложность в том, что внутри этой математики и впрямь есть разделы для "продвинутых". И для тех, кто лишь начинает ее осваивать.
Не научившись жить по закону, нельзя научиться жить по праву, нельзя обеспечить пресловутое the rule of law. Увы, нам отпущено слишком мало времени на обучение. И мы не можем перепрыгнуть через этапы этого обучения. Нельзя перепрыгнуть пропасть в два прыжка.
Реальная жизнь была и всегда будет мерилом для каждого, кто создает для нее правовое русло - "бетонное", "гранитное" или любое другое. Нельзя сооружать русло, не понимая, что именно по этому руслу потечет.
Многим памятен фильм "Место встречи изменить нельзя", в котором Владимир Высоцкий блестяще сыграл Жеглова. Памятна и крылатая фраза, сказанная Жегловым: "Вор должен сидеть в тюрьме". Ничто в такой степени не соответствует запросу наших современных сограждан, как эта крылатая фраза.
Но мы помним и другое! Что Жеглов, этот представитель некоррумпированной и стремящейся к эффективности правоохранительной системы, был страшно далек от правового самосознания, культуры правоприменения и так далее. Как же быть с пресловутым "врачу - исцелися сам"? Высокая популярность Жеглова у нас имеет корни в культуре, в менталитете. Была бы столь высокой популярность в другой культуре, при другом менталитете? Сомневаюсь!
Везде пользуются популярностью борцы с гангстерами, применяющие неправовые методы. И мне могут сказать, что нет разницы между данным героем, которого играет Высоцкий, и героями, которых играет какой-нибудь Бельмондо. Но если внимательно разобраться, то разница есть. Не надо закрывать на нее глаза. Вспомним знаменитые фильмы Стэнли Крамера, в которых запечатлены классические для англо-саксонского сознания образы неподкупных судей, неподкупных юристов, в полном смысле этого слова "жрецов закона".
В каждой культуре, в каждом обществе есть сильные и слабые стороны. И только учет этих сильных и слабых сторон соединяет право как должное, как "гранитное" или "бетонное" русло, и право, как фактическую реальность, то есть как нечто, призванное регулировать движение именно нашего социального, культурного, государственного, политического "потока". Подчеркиваю - нашего, а не "потока" вообще. Если мы этого не учтем, "поток" прорвет русло. И тогда слишком велики шансы, что страна провалится даже не в диктатуру, а в инферно.
Во всем, что мы делаем, - надо исходить из этого. Я мог бы подробнее разобрать массу примеров, свидетельствующих о том, насколько нам необходима осторожность. Необходима не для удушения свободы, а для отстаивания ее. Всю свою жизнь я исходил и исхожу из этого. Мне и поныне памятен лозунг "неконституционной Конституции", выдвинутый определенными идеологами для оправдания расстрела Белого дома в 1993 году. И я твердо убежден - не научившись жить по плохой Конституции, нельзя научиться жить по Конституции вообще.
Право - это форма общественной жизни. Не более того - но и не менее. Это не пустой сосуд, в который можно поместить любое содержание. Как смешон генерал, надевший на себя балетную пачку, так смешны и потуги соединить глубоко несвойственные нам, экзотические, изысканные и труднодостижимые формы правовой жизни с обществом, в котором мы живем. Давайте постепенно бороться за общественные изменения и приводить эти изменения в соответствие с изменениями правовыми.
Главное - не разрушить неосторожными действиями нынешние очень слабые правовые скрепы. Скрепы несовершенные, проблематичные, слабые, но драгоценные. Мы медленно учимся правовой жизни, но учимся ей. Нельзя прекратить это обучение. Правовая жизнь - это упорядоченная нормированная борьба, это игра по правилам и в правовом поле.
Стержень - Конституция. Она - хребет нашего общества. Нам, наверное, еще памятно, как некоторые веселились по поводу того, что "сломан"-де, мол, "хребет". Это было веселье пьянчуг. Похмелье оказалось чудовищным. Хребет нельзя ломать. Как нельзя и допустить потери им всяческой подвижности. Тем более что, потеряв подвижность, он обязательно сломается. Главная опасность для России сегодня - разрушение элементарного правового поля и срыв в антиправовой фанатизм.
Наш путь - между Сциллой чиновничьего произвола и Харибдой анархического безвластия.
Наш идеал - соединение власти и свободы на основе права как единственного мерила свободы. Идти к этому идеалу можно, только сочетая либеральные меры и сильную власть. Это и есть подлинное выражение консервативно-правовой модернизации.
Не хочу обсуждать тонкие отличия консервативного либерализма от либерального консерватизма. Хотя во всем мире это очень содержательно обсуждается. Главное для нас сегодня - категорически не допустить противопоставления человека и государства. Не "или государство - или человек", а "и государство - и человек". Вот смысл Российской Конституции, на страже которой стоит Конституционный суд.
Только на этой основе мы можем и должны добиться в XXI веке коренной трансформации правосознания - профессионального и обыденного. И не надо для этого менять ядро нашей культуры - надо правильно соединить Дух народа и содержание права, традицию и современность. Противопоставление одного другому нам очень дорого обошлось. Нельзя повторять ошибок. По кругу ходит осел. Человек развивается по спирали.