Елена Яковлева, журналист:
Кино в России больше, чем кино, если это кино о войне. И если его снял Никита Михалков.
Социологи говорят, что победа в Великой Отечественной войне сегодня заменяет нам национальную идею. А в чем еще за последний век была так явлена мощь нашей цивилизации и родившего ее духа, как не в этом трагическом событии?! В каком еще историческом времени мы подымались на такую неоспоримую высоту, как в сорок первом - сорок пятом.
И надо сказать, что эта война еще не дождалась своего Гомера, появлением которого, по словам Азы Тахо-Годи, заканчиваются великие катастрофы. А войны тем более. Война не нашла пока даже своего Льва Толстого, несмотря на множество маленьких и больших художественных шедевров, ей посвященных. То есть "Севастопольские рассказы" написаны, а "Война и мир" - нет. А в последние 20 лет интеллигентская рефлексия и вовсе опозорилась. Заминировав неоспоримые, казалось, ценности публицистическим цинизмом: "нечем гордиться - мясом победили".
А у тех, кто никогда бы не согласился назвать своих отцов и дедов "мясом", кто понимал, какого сгущения личностности, какого запредельного этического напряжения требуют война и победа, застывали на губах немодные серьезные слова.
И лишь когда из нового поколения вырвался флэшмоб с "георгиевской ленточкой", стало ясно, что серебряный шнур памяти не порвался.
Но одной народной памяти мало, нужны высоты художественной рефлексии.
И поэтому когда большой художник берется за большое кино о Великой войне, все здоровые души замирают.
Это событие, успех которого не измеряется ни величиной киновыручки в ближайший уик-энд, ни количеством разгромных или хвалебных рецензий. Критикам, считающим художественные повторы и промахи автора, теряющим связи и находящим вместо них пиар-приемы - само собой - флаг в руки! Пускай машут им, где и как хотят. Свобода слова лучше его несвободы. Но пусть не забывают статус собственного флага. Это флаг цеха, корпорации. Цеху - цехово.
А сделанное большим художником большое кино о Великой войне - это событие, выходящее за рамки цеховой эстетики.
Я лично насчитала в этом фильме свою уйму довольно глубоко царапающих меня художественных недостатков. Начиная от ошибок в ударениях при чтении молитвы "Живый в помощи" и экзистенциальной невозможности искать зрелища "сисек" при приближении смерти, всегда (и Михалков, если он верующий человек, не может этого не знать) гасящей плоть и подымающей дух, и заканчивая психологически промахивающейся (для меня) игрой исполнителей главных ролей. (Иногда в усах Никиты Михалкова пряталось такое органичное для него чувство победителя, но не в войне за Родину, жизнь и право быть собой, а в битве попроще - за женщину или место в Союзе кинематографистов. Разные битвы, согласитесь. Во второй никогда не участвуют титаны, и "пораженья от победы" можно не отличать.)
Но уже к вечеру мне стало стыдно реакции, исчерпанной каталогом пусть даже обоснованных художественных претензий. Просто вспомнилось, как в 6 лет я обнаружила в своей жизни отсутствие второго деда. Мне говорили: не вернулся с войны, умер в госпитале в Саратове. А оно все равно оставалось невозможным. Непереносимым. Я засыпала с мыслями о нем и просыпалась. И нашла, наконец, решение. Однажды раскроется земля, он встанет и придет. Когда повзрослела, поняла: моя маленькая, слабая и уже атеистически обработанная душа нашла выход в Воскресении.
И вспомнив все это, там, где видела у Михалкова узость драматургического материала, стала видеть красоту потрясающих лиц блистательных современных актеров среднего поколения (о старшем - Петренко, Гафт - уж что говорить!), психологически ВОСКРЕШАЮЩИХ своим коротким присутствием на экране, самой энергетикой лица и скрытой за ним личности, наших отцов и дедов. У них, коротко погибших в 1941-м, тоже не было особо богатого сценария присутствия в той войне, но это не уменьшает их человеческого величия. Как не уменьшают его ошибки командиров. Там, где видела слабость драмы, я увидела силу эпоса.
Так Михалков идет по старому следу чужих эстетических находок, или критики по старому следу привычного ожидания драмы, там где попытка эпоса?
И как точно найдено слово. Война - это предстояние. Перед невероятным сгущением смерти. А стало быть, перед Богом. Все карликолизуется в этом предстоянии - идеологические мифы, политические схватки, речи агитаторов, лагеря. Сам тоталитаризм. Потому что против смерти можно поставить только свою жизнь. Вождь при всем его желании и заградотрядах не может поставить твою жизнь против смерти. Только ты сам. И вот в кровавом месиве войны начала произрастать вопреки сталинскому тезису незаменимость каждого. И человек стал приобретать невероятный масштаб. Вот почему Котов увидел в войне "единственное наше спасение". Она давала опыт свободы. Как ранее воевавший, он это знал.
Что скрывать, по Михалкову, как по гадательной карте, уже давно "читают" тренды общественного бытия - от "куда будет двигаться общество?" до "куда его будут двигать?". При этом понятно, что он не транслятор тайных знаний, порожденных высокими знакомствами, а производитель своих собственных позиций и содержаний.
И тут нельзя не адресовать аплодисменты теме Сталина, а точнее, антисталинизма.
Сталин, снова блистательно сыгранный Максимом Сухановым отдельной новеллой в ключе "палач и его удовольствия", воссоздает образ иезуитских до античеловечности талантов высших сфер, и не просто страхует нас от дальнейшей химеризации истории, но является настоящим художественным исследованием явления, которое мы, по большому счету, не понимаем. Наскакивать наскакиваем, а понимать не понимаем. Понимали бы, распрощались бы с высокими рейтингами образа Сталина.
Выныривание героя из лагерного рабства в смертельную свободу войны отсылало мои ассоциации к известной статье Симоны Вейль "Илиада", или Поэма о силе". Эта "поэма о силе" так очевидно звучала в первой трети фильма... Но для меня это пока незаконченное кино. Буду ждать продолжения.
"Утомленные солнцем-2" выходят в обстановке, неблагоприятной для премьеры. Сыграл роковую роль пиар-ход, загодя объявивший картину великой.
Поэтому главным шоком фильма стала его неадекватность заявке. В нем нет даже предрасположенности растерянных, ничего не умеющих персонажей к каким-либо действиям. Перед нами человеческое месиво, и лица в нем вспоминаешь не потому, что врезались в память, а потому, что это лица популярных актеров. В этой суете нет развития, нет интриги, и я не представляю себе зрителя, который захочет узнать, чем все кончится в третьей части.
А главное - там нет Михалкова. Талантливого режиссера, которого мы знали по "Неоконченной пьесе" и "Пяти вечерам". Флэшбеки, где являются кадры "Утомленных солнцем-1", делают перепад давлений особенно заметным. Старые кадры дышат, в них есть атмосфера, настроение, юмор и нежность - то, что составляет ткань художественно преломленной жизни. Но они промелькнут - и мы снова остаемся с людской массой, вползающей в военную мясорубку.
Меня не волнуют исторические несообразности фильма, как и воскрешение усопших персонажей. Но один из просчетов как раз в том, что задумано продолжение забытого, а большинству и неизвестного. Котова не отнесешь к знаковым персонажам кино - это не Алеша Скворцов, не Андрей Соколов и не мой друг Иван Лапшин.
Никита Михалков говорил, что импульс для продолжения эпопеи дал фильм "Спасти рядового Райана": люди на Западе полагают, что войну выиграли США, а не СССР. Он делал свой ответ Западу. Возможно, отсюда цитаты: сцена затопления судна вдохновлена "Титаником", игра в войну как в оловянных солдатиков со стертыми лицами стала возможной после "Бесславных ублюдков". Но у Тарантино игра азартна, а фирменный азарт Михалкова вдруг ему изменил. Он склеивает фильм лениво и как-нибудь: можно поставить кадры так, а можно этак, ракурс не меняется - неразличимая масса. Ранние ленты Михалкова славны яркими, великолепно проработанными характерами, с бездной оттенков и смыслов в деталях, от эксцентриады поведения до манеры говорить. У нового фильма пульс нитевидный. Тонка и прерывиста нить фабулы; герои пропадают с экрана на целую вечность, чтобы, появившись, почти не продвинуться вперед. Прежний Михалков наверняка заметил бы и грубо выполненные компьютерные дорисовки, и физиологическую омерзительность сцены с нацистской задницей, и фальшь диалогов девушки с миной, и топорность игры большинства актеров, работающих с режиссерского показа, воспроизводящих михалковскую интонацию.
А характеры исчезли вообще. Есть знаки-маски: трясущийся от страха начальник пионерлагеря, ретивая пионерка-отличница, капризная дама с люстрой и ее покровитель - мелкий начальник. Чуть разработанней маска, которую играет Евгений Миронов, но тут работает природный талант этого артиста: нормального ролевого материала нет и у него.
Хуже всех самому Михалкову в роли Котова. Здесь не стыкуется все. Вальяжный начальственный взгляд - с замасленной спецовкой. Стальные ножи-рукавицы из арсенала Фредди Крюгера - с функцией замученного режимом политзаключенного сталинских лагерей. У Котова тоже нет драматургического материала, но есть никак не объясненное доминирование над общей массой: он всегда на голову выше толпы. Это было бы нормально для героя, но у героя должна быть миссия в фильме - та, что обеспечит движение сюжету и характеру. У Котова миссии нет. Он, говорят, ищет дочку, но об этом мы знаем только из прессы.
Апофеоз фильма - сцена, где героиня Нади Михалковой, по-взрослому ухмыльнувшись, с неожиданным смаком демонстрирует человеку-головешке сеанс стриптиза. Я уже читал об этой сцене, но не предполагал, что ее можно снять с таким цинизмом, горделиво предъявив соблазнительные женские стати на фоне разрушения и смерти.
Автор "Предстояния" объяснял, что его фильм - о том, что Великая Отечественная война вернула Россию к Богу. В этом я вижу главную историческую натяжку ленты: каждый, кто помнит Россию середины ХХ века, помнит, что это была страна глубоко атеистическая. В ней торжествовала иная религия - культ Сталина, тоже род исступленной и ослепляющей веры. И самую победу провозглашали торжеством его гения. Сейчас становится модной новая тенденция объяснять великую победу в войне соизволением Бога. Именно эту тенденцию весьма определенно выражает картина. А народ, его подвиг, его мужество, его готовность воевать за родную землю до последней капли крови снова остаются в тени. Народу - по крайней мере в этой части трилогии - остается только страдать и погибать самым нелепым образом. Единственный путь к спасению - молитва.
Отсюда стертость всех "рядовых" характеров в фильме: они автору по большому счету неинтересны.
И происходит самый печальный парадокс. Людей перемалывают в фарш, плывут оторванные руки и расплющенные тела, а с экрана неожиданно веет равнодушием. Так актер, бывает, работает на ремесле, думая о своем. Режиссер "Предстояния" думает о том, чтобы кому-то чем-то ответить, кому-то что-то доказать. И доказывает грубо, в лоб, используя аргументы за гранью вкуса и здравого смысла. Он хочет доказать Западу, что война дорого обошлась России. И хладной рукой выкладывает, как мозаику, верещагинский "Апофеоз войны". Хочет показать, как героизм наших солдат принес победу. И забывает об этой задаче. Потому что по логике фильма люди, не готовые ни к чему серьезному и погибающие еще до первого боя, не могут воевать с достоинством - на их фоне даже карикатурные немцы выглядят профессионалами.
В "Балладе о солдате" в одном характере была спрессована вся правда об ужасе, подлости и подвиге войны. В масштабнейшем "Предстоянии" все, пусть внешне достоверное, рассыпалось в хаос большой неправды: там есть в изобилии ужас и подлость, но нет даже предрасположенности к подвигу. И не понятно, как эти трясущиеся от ужаса Иваны, презрительно осыпаемые с небес дырявыми ложками, могли дойти до Берлина.