Впрочем, фактически столицей объявлен не Эссен, а весь Рур - огромная постиндустриальная метрополия. И не случайно: один из главных театральных проектов связывает шесть театров в шести разных городах. При этом связывает и седьмым - театральной акцией с фирменным знаком Раумлабор-Берлин.
Покупая билет, зритель пускается в свою собственную одиссею, становясь гостем одной из рурских семей. Рур не станет для нас Итакой. Он станет той остановкой, которая нужна, чтобы сложился рассказ, зачем и куда дер жишь путь. Театры Эссена, Оберхаузена, Бохума, Моерса... Даже если вы никогда о них не слышали, поверьте, что там царит высокий профессиональный уровень. Венгерский поэт Петер Надаш, написав самую сложную из всех шести пьесу, должен быть доволен. Его "Песнь сирен" попала в Мюльхайм и "досталась" Роберто Чулли.
Нереиды, Персефона, Аид... Надаш, конечно, не раз намекает, что вся мифология - лишь параллельная действительность; все это лишь тени, блуждающие в ландшафте его души. Однако вряд ли предполагал, что тени могут вырваться наружу, заселить пространство обыденности. На пустой сцене Чулли разместил по стенам и колоннам игровые автоматы. Автоматы, которые вдруг начинают говорить своими заученными голосами - тем, кто проходит мимо. Конечно, зависит от того, кто проходит мимо. Ведь и темные речи оракулов ловили лишь те, кто имел вопрос.
Игровой зал - то место, где рядом могут оказаться солидный мидл-класс и маргиналы. Поначалу кажется, что перед нами лишь картина публичного одиночества. Но Чулли еще и дает ответ, кого всепоглощающие роботы этим мужчинам заменяют. Один за другим те взрываются монологами о матерях. О том, как их недостает и как они достали...
У Надаша Матери обвиняют Сыновей, что тем продолжают сниться несбыточные сны Отца. На сцене - лишь одна из героинь этого сна: одетая в белоснежный монашеский наряд Персефона (Кристин Зон), от чьей положенной меж ног руки тянется красный канат - за кулисы. Балаганного вида не то демон, не то палач - Аид (Руперт Зейдл) пару раз покажется натягивающим, скручивающим эту веревку. Кто готов прислушаться к пророчествам игрового автомата, да не убоится сюрреализма на грани китча. Все остальные мужчины и женщины в спектакле Чулли связаны кровавым канатом невидимо, но так же прочно. Невероятная сцена между Пенелопой и Телемахом (Петра фон Беек и Фабио Менендес), где нельзя понять, где кончается любовь сына и матери и начинается любовь между мужчиной и женщиной и где она возвращается... на круги своя. Нельзя и не нужно понимать. Где вообще нельзя понять, где кончается любовь и начинается убийство. И вновь - начинается любовь и отменяет убийство как страшный сон. Это можно только увидеть. Истории всех Эдипов и Иокаст, всех Орестов и Клитемнестр никогда этого не запишут.
Название пьесы Надаша прозвучало у Чулли болезненной иронией. С сирен сорваны старосветские платья, их тела окровавлены, а кровь насилия мужчины смывают шлангами, делая вид, что речь идет не о жертвах, а об истеричках. Немой крик повисает в воздухе. Это и есть песнь сирен.
Да, едва родившись, детище венгерского поэта заговорило на другом языке, на котором в этом странном месте под названием Театр ан дер Рур говорят лет не меньше двадцати. И стоило совершить всю одиссею, чтобы этот язык вспомнить. Он есть. И так же прекрасно сложен, как когда-то.