Бывший "западный" Берлин, тихий район Вильмерсдорф. Женщина стоит на коленях посреди мостовой. Острая брусчатка у нее под рукой. Губки и тряпки, ведерко с водой, полироль для металла. Женщина переговаривается с внучкой, играющей на балконе, и оттирает медные таблички, вбитые в мостовую.
Табличек много: шесть. "Здесь жила Элли Шиндлер", - написано на одной из них. Элли депортировали в 41-м, в 42-м она погибла в Кульмхофе. "Здесь жил Вильгельм Гольдштейн. Родился в 1885-м. Депортирован в 1943-м. Убит в Аушвице". Под рукой женщины проступает третье имя: "Здесь жил Вернер Пих. Родился в 1909-м. Депортирован 26.2.1943. Аушвиц. Убит в апреле 1943-го". Остается еще одна табличка. Женщина продолжает работу.
В Вильмерсдорфе уцелели во время бомбежек Второй мировой кварталы эпохи модерна - начала ХХ века. Дома пережили войну и помнят тех, кого уводили из них на смерть. Почти у каждого старого порога вмурованы таблички с именами погибших в лагерях. Каждую весну берлинцы спускаются вниз, к подъездам, и очищают почерневшую за зиму медь...
Память о "той" войне для архитектуры Берлина - "градообразующая". Память о Стене (которая и сегодня отчасти разделяет город: пустырем) - только производная от войны. Образ серого "военного" Берлина сегодня изгоняют красками: неяркие стены, традиционные для города, повсеместно перекрашивают в ослепительный белый цвет. Судьбы, которая досталась Берлину в ХХ веке (разбомбленный, опозоренный, разделенный), не знала ни одна другая столица Западной Европы. Величайшая загадка Берлина: как из своей страшной истории этот город смог выплавить волшебную, всепроницающую доброту, которой не найдешь ни в Париже, ни в Лондоне?
"Ну как?" - отвечает Флориан Карш, откладывая в сторону гравюры Гросса, антифашиста и одного из лучших художников Германии ХХ века. Галерея Карша "Нерендорф" - одна из старейших художественных галерей Германии, и уж точно - самая уважаемая. Здесь хранятся работы Пикассо - с дарственными надписями первому владельцу галереи, здесь богатейшее собрание немецкого экспрессионизма. Карш говорит: "Война... Видите ли, если бы все воевали, как я, война бы кончилась на второй день". Ему за восемьдесят. Его отец, скульптор, покончил с собой после прихода нацистов к власти. Сына спасли благонадежные родственники; Флориана отправили на фронт. Он буквально пошел: при первом приказе стрелять положил винтовку на землю и вышел под огонь из окопа. Потом его долго - неделями - везли из госпиталя в госпиталь, в тыл, и Флориан рассказывает про брусчатую площадь, покрытую дождем и серыми одеялами раненых. Он лежал там со своей раскрошенной ногой и смотрел в небо, и так его война кончилась. Карш вспоминает как будто не о себе, о ком-то далеком и оживляется только, произнося имя отца: после войны Флориан восстанавливал по крохам разоренное наследие скульптора. И маленькая статуя "Девочки с кроликом на руках" работы старшего Карша - она теперь тоже кажется памятником войне.
И вроде бы монолог Карша - он не про войну и не про Берлин. Тем более не похвала городу. Попробуйте вообще добиться, чтобы берлинец похвалил свой город. И мэр-то у нас нехорош: слишком уж артистичный. И безработица высока: по слухам, предложили безработным на улицах за собаками убирать, каково? И в школах на окраинах учатся в основном детишки эмигрантов: один немецкий ребенок на большой класс. И "толерантность" в Берлине, знаете ли, одно только слово. Никакого взаимоуважения культур! Проблему лживой толерантности обсуждает в ресторане большая компания: трое немцев (в их числе - аристократ), русский, англичанин, два живущих в Берлине стамбульца. Не хватает только представителя итальянской диаспоры. Турецкий геолог видит хозяина заведения, спешит навстречу. Обнимаются. Хозяин - грек-киприот, и ресторан - греческий.
Они обнимают друг друга - и это стоит десяти антивоенных демонстраций. И кто из них турок, а кто грек - неважно; они оба - берлинцы.
В городе есть куда более значительные памятники войне, чем эти таблички: от Трептов-парка до музея Даниэля Либескинда. "Солдат" давно стал частью ландшафта; музей Либескинда до сих пор обсуждают как горячую новость, хотя прошло девять лет со времени его открытия... Здесь туристов пропускают в узкую башню и запирают за ними тяжелую дверь. Эта "газовая камера" не имеет потолка - там, в высоте, видно треугольником небо, и с него иногда капает снег и дождь. Здесь обыкновенно молчат. Иногда плачут. Тем, у кого плохо с нервами, лучше сюда не входить: после нескольких секунд тишины вера в то, что дверь снаружи откроется, начинает слабеть...
И все же главный антивоенный памятник в Берлине - маленькие квадратики в брусчатке Вильмерсдорфа. И еще одна почти никому не известная памятная доска, что стоит возле Фолькс-парка, на границе Вильмерсдорфа и Фриденау. Это скромная серебристая плита, чуть-чуть вознесенная над землей. Чьи-то руки стирают с нее пыль. На доске выбит текст: "Здесь в 1938-1945 годах жила ветеринар Мария графиня фон Мальтцан (25.3.1909-12.11.1997)". В своей квартире в 1942-1945 годах она прятала евреев и в сотрудничестве со шведской церковью переправляла людей за рубеж.
А во французском городе Грасс, что на Лазурном берегу, в благословенном краю парфюмерных лабораторий, живет старый шведский моряк Арне Ларсон, заводчик кораблей, путешественник, писатель, красавец и в восемьдесят пять лет, - тот самый, который увозил спасенных берлинцами евреев на своих кораблях. Арне рассказывает об этом спокойно и с юмором. Фольке Бернадот - тот да, тот герой. И Арне начинает заводить речь о графе Бернадоте, одном из руководителей Красного Креста. Это ему помогал Арне, когда вывозил людей из Германии. Бернадот спас тысячи. Арне спас "всего-навсего" сотни, а потому просит не преувеличивать его подвиги...