Так получилось, что у отношений России со странами Центральной и Восточной Европы за вторую половину ХХ века было два послевоенных периода: после Второй мировой и "холодной" войн. Освобожденный от фашизма европейский Восток с благодарностью встречал советских солдат; через полвека, освободившись от социализма, он уже без особого сожаления их провожал.
Нельзя, конечно, сказать, что негатив во взаимоотношениях внутри "соцлагеря" (тем более, что был отнюдь не только негатив) полностью заслонил собою положительные чувства народов, буквально спасенных от истребления - те, кто лично пережил ужасы нацистской оккупации, вряд ли забудут день Освобождения. Но годы проходят, и более поздние впечатления от второго "послевоенного" периода сегодня по чисто естественным причинам порой начинают преобладать в сознании людей.
Кроме того, есть разные трактовки и самого исторического перелома конца прошлого века. Для россиян эпицентром и кульминацией событий второй половины прошлого века стал распад СССР, названный в Послании Президента России Федеральному Собранию "крупнейшей геополитической катастрофой века".
Кто-то пытается трактовать эти слова как ностальгические переживания по поводу развала Империи. Но в реальности практически каждый россиянин понимает, что речь тут, прежде всего, о человеческих судьбах, настоящих драмах, какие нечасто происходят в истории в столь массовом масштабе в мирное время.
К западу же от России главным актом Истории в тот период стало не подписание Беловежских соглашений, а падение Берлинской стены. Как точно отметила в своей новой книге секретарь Французской Академии Элен Каррер д'Анкосс, повсюду за пределами СССР крушение коммунистической власти в Центральной и Восточной Европе рассматривают как "финальную точку в падении красного тоталитаризма, причисляя российский катаклизм к второстепенным и периферическим событиям излома двух веков".
Такого рода нюансы различного восприятия одних и тех же событий во многом определяют и политические реалии последних двух десятилетий. Когда для одних в Европе с падением Стены "европейский вопрос" был по существу закрыт, а остающиеся спорные темы (Украина, Белоруссия, Грузия, Турция) на этот факт никак не влияют. А для других - россиян - этот же самый вопрос только-только открылся в полной мере. Россия пережила свою катастрофу, принесла свою искупительную жертву отнюдь не только ради объединения всего, что западнее ее границ: падение европейских стен было для нас следствием, а не причиной. Потому и не усматривали у нас в порыве "братских" стран на Запад чего-либо направленного против Новой России.
Для россиян их страна стала другой, и уже сам этот факт подразумевал как нечто само собой разумеющееся переформатирование отношений с бывшими соратниками по "лагерю". Но в глазах немалого числа восточноевропейцев в России ничего не изменилось по сути, подозрения в "имперских амбициях" сохранились.
Эти подозрения действительно могли со временем сойти на "нет", как и думалось вначале. Но для этого нужны были бы, во-первых, идеальные условия, когда в Европе с "холодной войной" разом ушли бы все ее отголоски и латентные формы продолжения: не расширялось бы НАТО, не ломали бы копий вокруг межнациональных конфликтов, непризнанных территорий, исторических претензий, "цветных революций", планов размещения новых вооружений и многого другого, что не дает говорить о мире и покое в Европе.
Во-вторых, должен отсутствовать интерес, личная заинтересованность знаковых политических фигур и сил в соответствующих странах (как и у влиятельных третьих сторон) в том, чтобы отношения с Россией развивались по конфронтационным сценариям. Но, к сожалению, соблазн играть на сохраняющихся у населения фобиях и обидах оказался живучим даже после вступления восточноевропейцев в НАТО и ЕС (да и само вступление искусственно ускоряли "страшилками" про Москву, якобы мечтающую вернуть беглецов в свою сферу влияния). И потому Россия - в негативной подаче - так и не покинула внутриполитические площадки наших ближайших западных соседей даже тогда, когда им резоннее было бы побольше внимания уделять практическим проблемам евроинтеграции.
Конфликтные вопросы наших отношений со странами ЦВЕ можно было бы подразделить по характеру предъявляемых к России претензий (а они и есть обычно почва для конфликтов) на следующие условные и взаимосвязанные блоки:
- "Россия - имперская": подразумевает, что Россия в любом обличии (царская, СССР, современная) не оставит идеи подчинить себе европейский Восток;
- "Россия - недемократическая": здесь торжество экс-сателлитов бывшего "восточного блока", ныне, в отличие от метрополии, принятых в "клуб избранных демократий", сочетается с подозрениями к современной российской системе, основанными на типовой "картинке" в европейских СМИ;
- "Россия - не Европа": ставится под сомнение европейская идентичность России и, как следствие сама возможность и необходимость ее дальнейшей интеграции в евроструктуры, как и целесообразность долгосрочных системных соглашений и экономических проектов (идеальная цель тут: "остановить" Европу на украино-российской и белорусско-российской границах, чтобы этим подчеркнуть геополитическое и цивилизационное одиночество Москвы).
Преодоление такого рода подходов - далеко не самое простое занятие при том четком понимании, что само не "рассосется", как уверяют нас политики западнее ЦВЕ, и как казалось еще недавно многим у нас. Должен прежде всего уйти запрос на конфронтацию, как внутренний (педалирование антироссийских тем на национальных политплощадках), так и внешний (отношения России и Запада в целом).
Наверное, не будет преувеличением сказать, что неким "ключом" к ЦВЕ является Польша, состояние наших отношений с которой существенно влияет на общий климат на всем европейском Востоке. Можно лишь сожалеть, что именно с этой страной у России во "второй послевоенный период" все складывалось не так гладко. Мы чаще возлагали вину за это исключительно на неуступчивую Варшаву, но разумнее взглянуть на вещи более трезво.
В России нередко недооценивали ключевую роль самой Польши, рассматривая ее как некий "вторичный элемент" по сравнению с выстраиванием отношений с США или с ЕС, либо как инструмент в чьих-то руках. Считалось более важным договориться со "старшими", чем с неудобным "младшим".
Кроме того, у нас не в полной мере осознавали отношение элит и польского общества к тем моментам истории, которые связаны с Россией (17 сентября 1939г., "Пакт Риббентропа-Молотова", массовые расстрелы в Катыни и их отрицание в СССР, Варшавское восстание, послевоенная ситуация и т.п.). Если нам и казалось преувеличенным то значение, которое придавалось в Польше этим вопросам, это не повод игнорировать данное обстоятельство и пытаться либо действовать в обход неудобных тем, либо выждать, когда все уйдет само.
В Польше мы действительно сталкивались даже на самом высоком политическом уровне с некой презумпцией враждебности России, ее агрессивно-имперских намерений по отношению к западному соседу, что для многих поляков естественно вытекало из истории. Недоверие, можно сказать, было квинтэссенцией польской политики по отношению к России. На днях польская газета "Nasz Dziennik" писала, к примеру: "Исторический опыт должен научить нас, что поляки никак не могут доверять очередным кремлевским властителям. Это касается как Екатерины II, Ленина, Сталина, так и Путина". И далее: "Примирение гораздо сильнее нужно Москве, чем Варшаве. Если оно бы осуществлялось на российских условиях, это бы означало, в частности, примирение Польши со всеми преступлениями советской России…".
Ошибки в понимании друг друга приводят к ошибкам в политике. Есть ощущение, что за жесткой позицией части польских элит стоит именно недопонимание наших мотивов и наших намерений. Отчасти поэтому для многих в Польше стало неожиданностью столь искреннее проявление в России сочувствия и солидарности с соседним народом, когда в наши отношения вплелась роковая трагедия под Смоленском. Спонтанная волна чувств и абсолютно неподдельных эмоций на всех уровнях сделала то, чего не добилась бы никакая дипломатия: поставила под сомнение саму "презумпцию враждебности" россиян и в одночасье перевела отношения с официального уровня на человеческий.
Сейчас, как представляется, очень важно не потерять этот дух единения двух народов. Именно в этом я вижу миссию политиков двух стран. В эти дни мы встречались с моим коллегой, председателем комитета по международным делам Польского Сейма, и, как мне кажется, именно в этом пункте особенно понимали друг друга. Есть ощущение, что россияне и поляки уже устали от взаимного недоверия.
В нашей истории были трагические страницы, и ученым двух стран предстоит еще немало поработать над совестным освоением исторической правды, в том числе самой горькой и неудобной. Но в этой истории есть и память о покоящихся в польской земле более чем 600 000 советских солдатах, которые отдали свои жизни за то, чтобы оба наши народа после страшных испытаний дожили до настоящего времени и были бы достойны - в том числе и в своих взаимоотношениях друг с другом - памяти подвига отцов.