Вышла в свет книга воспоминаний известного филолога - Азы Алибековны Тахо-Годи. "Жизнь и судьба: Воспоминания" написаны "свидетелем века". И свидетелем легендарным.
Аза Алибековна Тахо-Годи - спутница семьи великого философа Алексея Федоровича Лосева, хранительница его наследия.
Почти единственная великая философская фигура России ХХ века, не посаженная на "философский пароход", зато посаженная в лагерь, самой своей судьбой соединила Россию с Россией. Мост живой мысли поверх советской власти оказался прочнее нее.
Юрий Рост в начале 1980-х сделал его знаменитые фотографии для "Литературки", и Лосев, в своей таинственной, напоминающей монашескую, шапочке, вернулся к нам как живой патриарх мысли. Кажется, с этой фотографии Россия себя, как Россию, начала вспоминать и воскрешать.
Аза Алибековна Тахо-Годи - продолжение его семьи, по сути, духовная дочь (не отражение, не тень - ученица, человек с уникальным культурным багажом, один из самых авторитетных исследователей античной культуры) на этот раз вспоминает в своей книге собственную жизнь и жизнь своих великих и невеликих близких не как историю культурных достижений, а как историю встреч, любви, переживаний. В книге - неповторимые черты частной жизни, личные впечатления, но вместе с тем и свидетельство о современниках, о жизни общества. Наши корреспонденты встретились с автором.
Загадка жанра
Российская газета : В чем загадка воспоминаний как жанра? Почему они так притягательны?
Аза Тахо-Годи : Между прочим, не все любят вспоминать. Моя книга о Лосеве начиналась словами: "Алексей Федорович не любил вспоминать". И он, действительно, не любил.
Страшные же были времена. Люди выдержали такие катастрофы! Моя мать, сидевшая в лагере, терпеть не могла воспоминаний. Считала: выброшенная жизнь, погибшие годы.
А я очень люблю вспоминать. И в прологе недаром говорю о "воздухе воспоминаний". Это же не просто сухой рассказ о людях и событиях. Остается еще что-то такое, чем дышишь. Кроме воспоминаний, я люблю видеть сны. Часто вижу во сне школу, своих друзей. Иногда вижу сны потрясающие, космические. Некоторые картины кажутся мне абсолютно реальными. Сон - это своего рода реальность. Своего рода жизнь. Причем жизнь настоящая. Отсюда притягательность снов и воспоминаний.
РГ : С какого времени вы себя помните?
Тахо -Годи : С трех лет, с младенчества. Помню, как нянька, когда я смотрела на небо, говорила: "Видишь, Боженька сидит?" И я очень уверенно ответила: "Вижу". Чувство Бога - врожденное у человека, просто потом его все начинают сбивать с пути истинного.
РГ : В воспоминаниях предстает не столько личность, сколько человек. И не с точки зрения достижений. И все равны: известные и неизвестные, деятельные и бездеятельные, талантливые и неталантливые.
Тахо-Годи : Конечно. Почему обязательно должна быть какая-нибудь великая личность? А если ты вспоминаешь давние времена и свои обычные детские привязанности? Часто в воспоминаниях важны детали, а вовсе не что-нибудь грандиозное. Это ведь не жизнеописания Платона или Аристотеля.
Мне вот вспоминается забавная история, как мы в конце 1970-х годов ездили в гости к Пришвиной Валерии Дмитриевне (усадьба Дунино). Один из наших приятелей, возивших нас туда на машине, захотел искупаться в Москва-реке, но у него не было плавок. Неподалеку стоял довольно убогий маленький дачный домишко. Мы постучали, и какая-то симпатичная женщина, переспросив: "Хотите искупаться?", принесла нашему приятелю плавки. Это была семья Егора Гайдара.
А через многие-многие годы наши друзья, наследники Валерии Дмитриевны Пришвиной, рассказывали, какой мощный дворец вырос на месте этого домишки... с железными воротами, высоченными металлическими заборами, не постучишь трусы попросить. Чудный лес с грибами за дачей вырубили. И великолепное золотое поле ржи застроили под влиянием решений обитателя того убогого домишки, где нам трусики выдавали.
РГ : О доме Лосева, его великих обитателях и знаменитых гостях ходят легенды. Кто-то недавно рассказывал, как Алексею Федоровичу говорили: "Сережа пришел", - а он переспрашивал: "Большой или маленький?", - имея в виду Сергея Аверинцева или Сергея Кравца.
Тахо-Годи : Это все бесчисленные фантазии. И нашли тоже маленького, Сережа-то Кравец довольно мощный мужчина. Но пришел он из "Литучебы" уже в конце жизни Алексея Федоровича, на закате. А Сергей Аверинцев давным-давно у нас появился со своим другом, замечательным Сашей Михайловым, впоследствии крупным ученым-германистом. Но тогда оба еще были, как птенцы, и впечатления особенного не производили. Я только помню, как студент Аверинцев подходил ко мне на Моховой в раздевалке и, заикаясь, что-то спрашивал, всегда начиная со слов: "Нельзя ли...". Но уже тогда оба интересовались богословскими проблемами.
Хождение по мукам века
РГ : Воспоминания пишутся, как всякая другая книга? Как приходит идея? Медлит или спешит перо?
Тахо-Годи : Писание книг - таинственная вещь. Такое создается впечатление, что тебе кто-то диктует. Кто-то говорит: "Пиши так".
А идея ко мне пришла в августе 2003 года, когда я последний раз была на даче известного философа Александра Георгиевича Спиркина в "Отдыхе", где мы десятки лет жили с Алексеем Федоровичем. Мне вдруг захотелось набросать план прожитой жизни. Я взяла бумагу и начала лихорадочно записывать все, что мне приходило в голову. В этой лихорадке я провела, наверное, дня два, и у меня получилась тетрадочка бессистемных записей.
Но в ней уже можно было обнаружить контур будущей книги, мыслей о которой у меня тогда еще не было. Писать я начала спустя четыре года и писала около двух лет. Но перед этим собрала целую сумку материалов.
РГ : И что вам диктовалось сверху?
Тахо-Годи : Это тайна великая. И, наверное, у каждого своя. Может быть, это и есть вдохновение. Это работа и радость одновременно. У тебя образуется что-то вроде обратной перспективы. Живешь прошлым. Пишешь, не задумываясь о композиции. Все движется естественно. По ходу сюжета книги в нее все время вплетаются люди. Человек же не одинок.
РГ : Люди в историю вашей семьи и вашу личную вплетались удивительные. Вы пишете, что Алексей Толстой в начале 1920-х годов посетил ваших родителей, вернувшись из эмиграции, беседовал с ними и делал пометки в блокноте. "Хождение по мукам" написано по истории вашей семьи?
Тахо-Годи : Это не совсем точно. "Хождение по мукам" - трилогия. Но за первой частью "Восемнадцатого года" - действительно живой материал, взятый из рассказов моих матери и отца. Мои близкие оказывались по разные стороны фронта и, встречаясь, делали вид, что не знают друг друга. Когда идет Гражданская война, все так поколеблено, так страшно. Но человечность не исчезает, и близкие помогают, несмотря на разные политические взгляды и лагеря, скрыться "чужому" от "своих". При том, что это очень опасно. Но душа человеческая изначально не враждебна к другому человеку. Моя мать и тетя Нафисат, внучка Шамиля, помогали спрятаться вдове генерала Корнилова и его сыну. В самом гнезде "врагов". И муж тети Нафисат, и отец мой, конечно, кое-что подозревали и знали, но молчали. Позже я читала в газете воспоминания правнука генерала Корнилова об этом событии, что стало для меня лишним подтверждением удивительного факта, а совсем не выдумки. У меня в книге почти за каждым эпизодом всегда стоит документальное подтверждение. Со ссылками: например, 2 марта 2007 года бывшая у нас в гостях Мариэтта Омаровна Чудакова сообщила ряд важных сведений о своей семье и о связях ее отца с моим отцом.
РГ : Такое ощущение, что в конце ХIХ - начале ХХ века практически все видные фигуры российского общества, наделившие его теми или иными идеями, пересекались. Все узловые личности были знакомы, встречались, переписывались.
Тахо-Годи : История моей семьи тоже полна пересечений с крупными личностями своей эпохи. Мой отец в давние времена знал и Иосифа Виссарионовича (Сталин ведь был комиссар по национальным делам), и Владимира Ильича. Когда мою мать реабилитировали, она захотела попасть в кабинет Ленина в Кремле, чтобы увидеть подарок отца Ленину, стоявший на его письменном столе. "Вдова Алибека Алибековича? Немедлено пропуск", - ответил комендант.
Мой отец с товарищами в начале 20-х годов привез в помощь голодающей Москве целый поезд с продовольствием "Красный Дагестан". В конце 1920-х, будучи членом ЦИКа, он был близок к Надежде Аллилуевой. Таких переплетений было очень много.
РГ : А какие события были для вас переломными? Арест отца?
Тахо-Годи : Арест отца - это перелом всей нашей жизни, катастрофа. Но жизнь переломилась, но не кончилась. И в каждом ее периоде были какие-то свои очень важные точки. Появлялись новые люди. Например, в студенчестве на меня, несомненно, повлияли преподаватели - Вера Дмитриевна Кузьмина, Людмила Васильевна Крестова. Потом оказалось, что и Алексей Федорович еще в начале двадцатых знал родичей той же Крестовой. Знаменитое семейство Голубцовых, это все были духовные лица.
РГ : И отец Николай Голубцов, который крестил Светлану Аллилуеву?
Тахо-Годи : Да. Только тогда все приходилось скрывать. Многие были под домашним арестом, как, например, знаменистые ученые, проходившие по "делу славистсов". Скажем, академик Михаил Несторович Сперанский. Но даже если никто не знал об арестах, всегда можно было догадаться: это бывший арестант. Уже, знаете, глаз был наметанный.
Очень интересно соединять в воспоминаниях время и пространство. И тогда предстает панорама 1930-х, 40-х.
1930-е, например, были увидены мною еще наивным человеком. В школе запомнились забавные анкеты с фантастическими вопросами: "Есть ли клопы в вашей квартире?". Не из-за клопов - из-за квартир. Какие квартиры, когда у всех было по комнате. Отдельная квартира - это что-то небывалое. Наша семья принадлежала к избранной публике, мы имели отдельную квартиру, покупали продукты и товары в магазинах по литерам. Но тема голода обозначилась и для нас. Наша домработница тетя Стеша привезла из голодной деревни сына, чтобы он у нас пожил, подкормился. А до этого наша домработница Васёна вызвала из голодной провинции свою племянницу для того же самого.
Но с точки зрения нас, детей, это время было сплошным раздольем! Как весело было кататься на коньках, когда замерзали пруды! А знаменитые "прыгалки", когда надо было прыгнуть по пятьсот раз! Или лупить мячом о стену тоже сотни раз! А племянница тети Васёны, забыв про голод, переписывала от руки "Графа Монте-Кристо", присланного маме ее братом, профессором Л.П. Семеновым.
РГ : Вы были идеологически пленены советскими ценностями в детстве?
Тахо-Годи : Ну, например, события в Испании были для нас святой темой. Мы знали имена всех героев решительно. Когда начались процессы над врагами народа, но отца еще не арестовали, я, вовсю читавшая газеты, к разным людям испытывала разные чувства. Хотелось, чтобы вот этого не так сурово наказали. А этого посуровее, так ему и надо. Была какая-то детская вера, что все делается правильно.
Помню, в день, когда был убит Киров (мы, дети, и знать не знали, кто он такой), нас всех из школы отпустили, и мы этому радовались. Но почему-то слова старушки француженки "Киров убит" запомнились мне навеки. Ну а потом стали пустеть дома. Напротив нашего стоял военный дом весь пустой. Всех арестовали.
Хохолок, не буди Хана
РГ : Аза Алибековна, Алексей Федорович и Валентина Михайловна были тайными монахами, а вы для них духовной дочерью. Но читаешь книгу и возникает ощущение, что вы были им настоящей дочерью.
Тахо-Годи : Мы были очень близки. Я очень любила свою родную мать, но тут у меня была Муся, Мусенька, которую я тоже невероятно любила.
РГ : Почему к вам прилипло слово "вдова"?
Тахо-Годи : А вы разве не заметили, что я повсюду это опровергаю? И сейчас уже большей частью журналисты пишут "спутница жизни", "хранительница наследия".
После смерти Валентины Михайловны у нас с Алексееем Федоровичем, которого она оставила на меня, был официально зарегистрирован брак. Это была обычная история для того времени. Например, знаменитый московский священник отец Алексей Мечев (он прославлен как святой) направил свою духовную дочь к известному священнику, богослову, литературоведу Сергею Николаевичу Дурылину с тем, чтобы она с ним рядом жила и заботилась о нем. Им пришлось зарегистрировать брак, хотя мужем и женой они не были.
РГ : У вас была с Лосевыми договоренность, что вы расскажете об их тайном монашестве?
Тахо-Годи : Нет, не было. Но когда после смерти Валентины Михайловны я нашла их лагерные письма, я сказала себе, что напечатаю это, чего бы мне это ни стоило. Ведь Лосевы скрывали от меня, что были в лагере. Ничего не знаешь - никогда не проговоришься.
РГ : Их постриг был жертвой?
Тахо-Годи : Нет, для них это было великое счастье. И имена они выбрали - Андроник и Афанасия, потому что те тоже были супруги, жившие врозь в монастырях, но соединившиеся в старости. Было много глупых разговоров, что Лосев в церковь не ходил, никогда не причащался, прямо какой-то сектант. Но я, к счастью, не сожгла замечательные письма игумена о. Иоанна Селецкого, знакомого с Алексеем Федоровичем еще в давние годы. Моя привычка все хранить теперь дает всем возможность увидеть, что Лосев и в поздние годы имел великого духовника. Что он исповедовался, причащался и что это для него было огромным счастьем. Один из моих серьезных читателей, известный ученый, протоиерей Александр Салтыков назвал мою публикацию самым серьезным документальным открытием книги.
Но я и писала свою книгу так, чтобы каждое слово ее было подкреплено свидетельством или документом. Обратите внимание на огромное количество примечаний в моей книге.
РГ : Для нас самая любимая часть ваших "Воспоминаний" - записочки про борщ и галоши, которые вы писали друг другу в семье Лосевых, слова, жесты, манеры - собственно человеческое, имеющее не меньшую ценность, чем циклы лекций и тома трудов?
Тахо-Годи : Я собирала, записывала за Алексеем Федоровичем и Валентиной Михайловной все их любимые выражения, все их "словечки". Все эти "Митроша ошибся", "Мартын с балалайкой", "адски шикарно, как говорили Белгородские гусары", "о, это настоящий кардинал Пачелли".
У меня хранятся все записочки, которые мы с Валентиной Михайловной оставляли друг другу: "Хана не будить, пока сам не встанет... борщ сварить с грибами". "Хохолок! Скажи Хану, чтобы надел новые галоши. Лежат в бумаге на моем письменном столе" (Хан - это Алексей Федорович, а Хохолок - я). У меня это все хранится в огромном желтом кожаном портфеле. Это мой личный самый главный архив. Там и мамины письма. И Библия на французском, и лютеровское Евангелие на немецком, которые со мной путешествовали всюду. А вот и девичий альбом моей мамы со стихами и записями от поклонников. Смотрите, сохранился даже цветок в мамином альбоме, "цветок засохший, безуханный, забытый в книге вижу я...". Как вы думате, что это за цветок?
РГ : Похоже, что это бессмертник.