Мировая премьера - вещь ответственная не только для создателей, но и для публики. Ведь ей впервые (спектакль Франка Касторфа "В Москву! В Москву!" уже 10 июня увидит публика Венского театрального фестиваля) предстояло смотреть совсем свежую, еще не отстоявшуюся во мнениях работу.
Первая встреча с его новым произведением оказалась труднее, чем можно было представить.
Все в этом спектакле неудобно для восприятия. Сцена выглядит как демонстрация самых расхожих клише: на заднике - огромное панно с фотографией русского леса (только трех медведей не хватает); по одну сторону сцены - деревянная веранда барского дома, по другую - недостроенная или развалившаяся деревенская изба. Посредине - прозрачный экран, на котором транслируется видеоизображение и бегущая строка перевода. Давно знакомые слова огромными буквами повисают посреди хорошо знакомого пейзажа - смешно и странно одновременно (художник Берт Нойманн).
Опершись на перила, стоит Маша (Джанет Спасова то и дело говорит по-русски, почти без акцента, благодаря болгарскому происхождению актрисы) - вся в белом (а не в черном, как у Чехова). Ольга (Сильвия Ригер) неприятно кричит про отца и именины, а худенькая Ирина (Мария Квятковски), похожая на персонажа японского анимэ, угловатый и резкий подросток, и вовсе говорит каким-то птичьим, мультяшным голосом, точно она не реальное существо, а фантастическое.
Вид офицеров и вовсе вызывает у московской публики истерические приступы хохота, и первые зрители начинают выходить из зала. Трудно сказать, кто из них смешнее - Вершинин (Милан Пешель) или Тузенбах (Ларс Рудольф), но оба больше напоминают персонажей первых голливудских комедий, чем благородных русских интеллигентов начала прошлого века. Когда же появляется Кулыгин, гнущийся, как жердь, голливудский "аристократ" и на подчеркнуто безупречном английском поздравляет Ирину с именинами, пародийный, комический характер спектакля обнаруживает себя вполне.
Но Касторф не был бы Касторфом, если бы ограничился пародией. Он занят серьезной деконструкцией смыслов и привычных стратегий восприятия. Его раздражает готовность вздыхать вслед за чеховскими персонажами о прошлом, игнорировать настоящее и мечтать о будущем, которое так никогда не наступит. Самые смешные мгновения спектакля связаны с тем, как посреди злобы и смрада деревенской избы (а надо сказать, что два мира - "Мужиков" и "Трех сестер" - постепенно перемешиваются) клоуны Вершинин и Тузенбах продолжают свои беседы о том, как невообразимо прекрасна будет наша жизнь через 200-300 лет.
Неудобство спектакля Касторфа состоит как раз в том, что он не умещается в собственную идеологию. Вернее, на каждом шагу разоблачает ее. Пародийные, гротескно заостренные персонажи "Трех сестер" время от времени оказываются в Жукове и в рассказе "Мужики". Мягкий недотепа Андрей вдруг впадает в пьяную мужицкую агрессию, когда превращается в Кирьяка (Тристан Пюттер), Вершинин - в мужика Антипа Сидельникова, Тузенбах - в героя рассказа Николая Чикильдеева, который, заболев, вынужден вернуться из Москвы в родную деревню и вместе с женой Ольгой увидеть весь ее смрад и ужас. Равнодушие, жестокость, нечистота душевная и бытовая заставляют их мечтать о Москве подобно героиням "Трех сестер". Правда, в отличие от них, овдовевшая Ольга (ее - большую часть по-русски - играет рожденная в Омске Маргарита Брайткрайц) в Москву все-таки возвращается, хоть и став проституткой.
В мире "Мужиков" нет никакой пародийности. В нем все до ужаса реально, все происходит здесь и сейчас.
Два этих мира соединяет пожар (на экране мы видим "Новости" Первого канала). А еще - крестьяне, которые присутствуют и там, и здесь. Бербель Боле потрясающе играет Анфису и страшную Бабку из "Мужиков"; печальным и абсурдным вестником смерти является у Касторфа Федотик, он же - повар генерала Жукова, блистательно сыгранные Гаральдом Вамбрунном. А еще - сами сестры: Ольга вдруг впрягается в плуг и тащит его на себе, точно старая кобыла.
Казалось бы, марксистская закваска Касторфа (здесь то и дело ссылаются на Маркса) должна была превратить спектакль в вариацию на тему революционной ситуации, когда "низы не могут", а "верхи не хотят". Но отчего-то щемит сердце, когда Тузенбах обращает свои огромные голубые глаза прямо в зал и просит сварить ему кофе. То и дело видеокамера выхватывает судорожные объятия людей на соломе, по углам жмущихся друг к другу, не важно - мужики ли, господа, и транслирует их на экране. Деконструкция чеховского текста - только часть стратегии, главное для Касторфа - уловить зрителя там, где он готов подчиниться любой господствующей силе, будь это тотальность видеоизображения или правдоподобие социалистического/ психологического реализма (что для Касторфа одинаково нестерпимо).
Венчает спектакль и вовсе абсурдистское видение. Наташа (Катрин Ангерер) в красном сарафане, воссев на троне и назвав себя царицей, выкрикивает монолог Шатова из "Бесов" о русском народе-богоносце. Она единственная, кто владеет "истиной". В этот момент Касторф меняет перспективу своего разбора. Он больше не смеется над сестрами, которые точно на рок-концерте скандируют: "Если бы знать, если бы знать, если бы знать, если бы знать".
И это сомнение ему явно дороже любой доктрины.