Василий Андреевич Жуковский являлся многим людям как добрый волшебник или ангел-хранитель...
Иван Сергеевич Тургенев любил вспоминать, как в детстве нашел в кладовой родительского дома старый колпак с золотыми звездами, нахлобучил его на себя и появился в таком виде перед матушкой. И тут мать вспомнила об одном домашнем спектакле, где именно в этом колпаке выходил на сцену Вася Жуковский. Будущий поэт играл в детском спектакле волшебника.
Василий Жуковский и во взрослой жизни не оставил эту роль.
С отрадой возвращаюсь к переписке Авдотьи Елагиной и Василия Жуковского (первый раз я рассказывал о ней в выпуске от 22 апреля). Эти письма - свидетели того, как поэзией может быть исполнена сама жизнь. Вот до Авдотьи Петровны доходят слухи, что Жуковский был проездом в Москве. Ей не верится, что старый друг мог не появиться в ее доме, и она срочно пишет Жуковскому.
"Милая душа моя!.. Меня недавно уверяли, будто вы проехали Москву и пробыли здесь сутки, уверяли, будто вас видели..."
Елагина - Жуковскому,
29 июня 1828 г.
Жуковский в Москву не приезжал, о чем он мог бы с чистой совестью тут же сообщить, но Василий Андреевич не так прост. Как писал Елагиной однажды Евгений Баратынский, "я особенно люблю Жуковского в его шалостях: так утешительно видеть в человеке с отличным умом это детское простодушие, которое удостоверяет, что могущество мысли не препятствует сердечному счастию..."
Итак, получив недоуменное письмо Елагиной, 45-летний Жуковский вместо скучного опровержения слухов надевает на свою уже изрядно полысевшую голову колпак волшебника-невидимки. Зная доверчивость адресата, Василий Андреевич инсценирует в письме свой мнимый приезд, окутывая его романтической дымкой, на ходу сочиняя правдоподобные детали.
"Ваша правда, милая Дуняша, я был в Москве, но вы не видели меня. Вот как это случилось... Мне было поручено весьма важное дело, которое надобно было исполнить в тайне, так чтобы никто этого совершенно и подозревать не мог. Времени также не позволено было мне терять ни минуты. Я проехал через Москву. Если бы я к вам явился, то, вероятно, это как-нибудь сделалось бы известным <...> Я должен был отказаться от счастия вас видеть. Однако позволил себе взглянуть на вас хоть невидимкою. Я в сумерки подходил к вашему окну и видел вас; подле вас стояли, кажется, Маша и Ванюша (дети А.П. Елагиной. - Д.Ш.). Горница была освещена. Слышались милые голоса: разговаривали весело, смеялись. Я простоял около получаса..."
В конце письма Жуковский объясняется уже всерьез:
"В эту минуту... я проснулся у себя в Павловске на постели и очень обрадовался, что все это был сон... Наяву этого никогда не могло бы случиться, и вы хорошо сделали, что не поверили клевете на мою к вам дружбу..."
Жуковский - Елагиной, июль 1828 г. Из Петербурга в Москву.
Как хотелось бы и нам выйти из тени и сказать вослед этим голосам: мы те же, нам так же дороги и голоса друзей, и их тени в освещенном окне, и нам не надо ничего объяснять... Но, боюсь, мы что-то важное уже потеряли в пути. И, что еще печальнее, - не чувствуем утраты.
Мы слишком устали от "выживания", чтобы так щедро расточать себя в дружбе и любви, так соединять одно с другим; с такой нежностью писать письма. Что-то износилось в нас, истаяло. Мы уже и забыли, что кроме талантов земных, успешно применимых здесь, есть высшие дарования - дар любящей души, дар дружбы. Поразительно, как ранее люди умели ценить эти дары.
Вот что писала Екатерина Афанасьевна Протасова, тетушка Дуняши (запись в дневнике от 13 сентября 1812 года - это был самый трудный период для семьи Протасовых-Киреевских): "Я всякий день больше удивляюсь несравненному нраву бесподобной Дуняши... - всякий час вижу больше и больше ее бесподобное сердце и несравненное терпение..."
Фраза позднесоветского времени "хороший человек - не профессия" стала лукавой отмычкой расчеловечивания. Нужный человек, успешный - это нынешним детям понятно, а кто такой хороший?
Да, хороший человек - не профессия, но лишь в том смысле, в каком не профессия материнство или монашество. По сути это праведничество в миру.
Бесподобное сердце и несравненное терпение. Такими были Протасовы, Киреевские, Елагины... Недавно я сказал Виктору Ивановичу Лихоносову, своему старшему товарищу по литературе, что вот пишу о них, оставшихся в далеком ХIХ веке. Послушав меня, он вздохнул: "Это же родные люди..." И я сразу почувствовал, как это верно - родные.
А родные не уходят. Они всегда рядом или немножко впереди.
dmitri.shevarov@yandex.ru