Ирина Прохорова - редактор журнала "Новое литературное обозрение" и владелица одноименного издательства - один из самых активных и, пожалуй, наиболее успешных культуртрегеров нашего времени. В ее активе, кроме известного журнала и издательства, вот уже несколько лет подряд проходящие "Банные чтения", где собираются представители передовой филологической и исторической мысли, а также литературная премия "НОС", решительно меняющая наши представления о премиях вообще.
С Ириной Прохоровой встретился и побеседовал наш корреспондент.
Российская газета: Как зародилась идея создания премии "НОС"?
Ирина Прохорова: Эта премия стартовала год назад, и она учреждена Фондом культурных инициатив. Учреждая новую литературную премию, мы ставили перед собой несколько задач. Во-первых, вопреки ритуальным сетованиям, что у нас "развелось тут много всяких премий", их на самом деле очень мало, их должно быть намного больше и по количеству, и по тематическому разнообразию. Во-вторых, формулируя цели и задачи "НОСа" ("Новой словесности"), мы пытались модернизировать сам жанр литературной премии.
Премия как культурный институт возникла около 150 лет назад. За эти полтора столетия изменились как статус, так и способ функционирования литературы, ее взаимоотношения со старыми и новыми видами искусства, ее язык и способ осмысления действительности. И, безусловно, институт литературной премии тоже должен эволюционировать. Мне кажется, извечное недовольство работой премий в наши дни усугубляется тем фактом, что закрытая экспертная оценка во многом себя изжила. Литературные премии остались в рамках модернистской традиции, где надменные профессионалы иногда снисходительно просвещают прессу, почему они выбрали то или другое произведение. А публике все больше хочется понять, какими художественными критериями руководствовалось жюри, какие ценностные приоритеты оно для себя ставило. Поэтому, создавая в год 200-летнего юбилея Гоголя наш "НОС", мы решили сломать эту жреческую практику и сделать процесс обсуждения и принятия решений публичным. После первичного отбора текстов наше жюри в открытом режиме, на глазах культурной общественности сначала подробно обсуждает принципы формирования шорт-листа, а потом публично выбирает лауреата. При этом зрители могут задавать вопросы, спорить с жюри, воздействуя таким образом на процесс принятия решения. Параллельно в Интернете идет открытое голосование, по результатам которого выбирается свой, "народный" победитель. В этом споре возникает новая литературная критика, которая нам так сейчас нужна.
РГ: Сейчас в СМИ часто можно встретить укор в том, что россияне перестали быть самой читающей нацией в мире.
Прохорова: С нашей публикой все в порядке! Более того, я активный противник псевдостатистических выкладок типа "количество прочитанных книг на душу населения". Хорошо бы кто-нибудь определил качество этих мифических книг. Мне важен вот какой вопрос: что мы ожидаем от людей, которые читают книги? Если кто-то полагает, что повальное чтение автоматически решает все социальные и этические проблемы общества, то это утопия... А то, что качественную художественную и специализированную литературу можно приобрети только в Москве и Петербурге, - печальная реальность. В этом и заключается вся проблема.
РГ: Что такое знаменитые "Банные чтения"?
Прохорова: В этом году были уже 18-е "Банные чтения", которые проходят ежегодно под эгидой "Нового литературного обозрения". И прошлогодняя, и нынешняя конференции были посвящены разработке большого гуманитарного проекта, дающего новый старт деятельности журнала. Тема этого проекта была сформулирована в сотом - юбилейном - выпуске журнала "НЛО" как "Антропология закрытых обществ". В нем мы поставили себе четкую задачу "понять умом Россию", т.е. объяснить драматический сценарий развития страны с позиции науки.
Мы выдвинули рабочую гипотезу о том, что страны, вступающие на путь модернизации, могут по-разному реагировать на вызов времени: одни в силу совокупности причин развиваются в сторону большей политической, экономической и культурной открытости, другие, наоборот, в большей или меньшей степени самоизолируются. Ко второй группе, несомненно, относится Россия, но сходный путь прошли и Португалия, и Испания, и Япония, и Куба, и Германия периода нацизма, и ЮАР времен апартеида. Тенденцию к закрытости можно обнаружить и в США в маккартистскую эпоху... Нас интересовала в первую очередь не политика репрессивной власти, а трудная и скрытая работа различных слоев общества и социальных микрогрупп по преодолению многолетней изоляции. Проводя подобный широкий сравнительно-антропологический анализ во временном диапазоне последних 300 лет, т.е. эпохи модерности, мы приходим к очень важным предварительным результатам.
Во-первых, перипетии российской истории перестают казаться загадкой, "эксклюзивным" переживанием, необъяснимым абсурдом, а вполне сопоставимы с драматическим опытом других обществ и логически объяснимы.
Во-вторых, признавая многообразие сценариев модернизации, мы тем не менее избегаем соблазна идеализировать темные пятна прошлого под спасительными знаменами "особого пути".
И в-третьих, вводя антропологическую оптику в изучение закрытых обществ, мы отрицаем идею исторического детерминизма, того порочного круга, в котором якобы обречено вращаться наше собственное общество. Демократические процессы в Португалии и Испании в 70-х годах прошлого века, а также события 1991 года в России, напротив, утверждают возможность позитивных перемен в разных авторитарных анклавах.