"РГ" продолжает серию интервью с финалистами Национальной литературной премии "Большая книга". Сегодня мы беседуем с прозаиком Олегом Зайончковским, известным читателю как автор романов "Сергеев и городок" (шорт-лист премий "Русский Букер"-2004 и "Национальный бестселлер"-2005), "Петрович" (лонг-лист "Русского Букера"-2005), повестей "Люда", "Прогулки в парке". В финал "Большой книги" в этом году вышел роман в новеллах "Счастье возможно", главный герой которого - современный, не слишком удачливый писатель. У него нет ни славы, ни денег, ни семьи (жена ушла к крутому бизнесмену), зато есть спокойная уверенность, что "счастье возможно". И, как ни странно, так оно и получается...
Российская газета: Герой вашего романа рассказывает, как стал писателем: "В небе пел самолет, ранее неслышимый; привязанная у магазина, плакала безутешно собачка; дети щебетали воробьиными голосами... Огромный шум города... раскладывался на множество маленьких отчетливых музыкальных партий. И казалось мне, что еще немного, еще чуть-чуть, и, разбирая каждую из этих партий в отдельности, я постигну всю симфонию мироздания... Но собачка... все плакала, и никто не приходил, чтобы ее отвязать. Мухи жужжали, деревья шелестели листьями, город шумел и шумел... И однажды я наконец догадался, что ничего не изменится, симфония мироздания не сложится, если я останусь только в качестве слушателя. В ней, в симфонии, не хватало моего собственного голоса - вот о чем шептали мне листочки. Так я впервые по-настоящему осознал свое писательское предназначение..." А как осознали себя писателем вы?
Олег Зайончковский: В профессиональном смысле - никак. Для себя, про себя всякий, кто пишет хотя бы письмо бабушке, вступает в некие отношения с литературой и волен переживать их как угодно глубоко. Но профессиональный писатель - это культурная и в каком-то смысле производственная единица. Он понимает (и принимает) свои общественные, цеховые и разные прочие обязательства. Помимо знания Word и умения сочинять, он владеет еще кучей полезных навыков, необходимых в делании того, что мы расплывчато называем "писательской карьерой". Я же такими навыками не обладаю и никаких обязательств перед кем бы то ни было (кроме моей литературы) брать на себя не хочу. Несмотря на то что книжки мои пишутся и потихоньку печатаются, я продолжаю считать себя дилетантом.
РГ: "Счастье возможно" имеет подзаголовок "роман нашего времени". Значит, и главного персонажа - социального лузера и при этом оптимиста и даже романтика - можно назвать героем нашего времени. Но разве типичны сегодня люди, которые не борются за место под солнцем, а все у них получается само собой - эдакие "Емели на печке"?
Зайончковский: Подзаголовок роману давал не я, а издательство, но, по-моему, из него не следует, что и центральный персонаж тоже "нашего времени". Хотя, согласитесь, быть лузером-оптимистом в наши дни - в этом есть нечто героическое. Персонажи, подобные моему, никогда не соответствовали "современным образцам", но всегда были довольно живучи. Может быть, именно потому, что им хватало места под солнцем - своего собственного. "Господь знает, как все устроить", - думают они и часто оказываются правы.
РГ: Умение радоваться мелочам и вера в лучшее, видимо, присущи не только вашим героям, но и вам - автору. Такой взгляд на жизнь врожденный или благоприобретенный?
Зайончковский: Названные вами качества скорее свойственны моим литературным персонажам и тому персонажу, которого я пытаюсь играть в жизни. Но есть еще моя внутренняя жизнь, конечно, очень сложная и полная драматизма. Я держу ее при себе, близких стараюсь не пугать и не делаю свои экзистенции темой художественного творчества. Таким образом, получается, что свою внешнюю "позитивную" личность я построил искусственно - отчасти с защитными целями, отчасти из нравственных побуждений.
РГ: Не раз приходилось слышать применительно к вашей прозе слово "милая" - такое прилагательное вам не обидно? И вообще, насколько важно, что говорят о ваших книгах критики, коллеги-писатели?
Зайончковский: На такое прилагательное я не обижаюсь. Даже чувствую свою особенность - ведь в немилой прозе у нас, кажется, недостатка нет. Выше я сказал уже, что не имею обязательств перед обществом, а тем более перед каждым отдельно взятым рецензентом. В своей "милой" прозе я пытаюсь решать задание, до которого большинству читающего населения нет дела. Это задание я понимаю как сугубо литературное, и оно не состоит в том, чтобы обслужить чей-то социальный или даже умственный запрос. Впрочем, несмотря ни на что, среди обычных читателей и в рядах критиков мне попадались милые люди, находившие для моей прозы более уважительные определения.
РГ: Несколько лет назад поэт Игорь Шкляревский составил сборник "Держись!..", в который вошли стихотворения Лермонтова, Шефнера, Кушнера и др., призванные помочь читателю "в минуту жизни трудную". Книга получилось тоненькой: оказалось, в русской поэзии о радостном пишут редко. Составляй вы подобный сборник прозы - классической, современной ли, - что включили бы в него?
Зайончковский: Известный психиатр Бурно, который составлял подобные сборники для своих пациентов и даже включал в них собственные произведения. Я бы не стал этого делать. Качественная литература сама по себе есть радость великая - даже когда пишет не "о радостном". Вот от плохих текстов действительно становится грустно. Вообще же, повторюсь, литература служит не для поднятия настроения граждан. Всякое ее привлечение в лечебных и иных "непрофильных" целях кажется мне неправильным.