"Почему в России диаспоры ведут себя так безобразно! Почему нельзя назвать азиата - узкоглазым, гомосексуалиста - пидором, еврея - жидом, ведь они узкоглазые, пидоры и жиды!" Далее следовали требования освободить русский народ от оккупации и рабства, которые учинили выше названные (и не только) этнические и сексуальные группы. Это произошло на записи программы "Культурная революция", которая вышла в эфир в прошлый четверг и была посвящена проблемам политкорректности. Мои продюсеры вместе с редакторами канала "Культура" абсолютно справедливо проявили чудеса искусности, чтобы купировать самые резкие высказывания, которые позволил себе молодой человек, назвавший себя писателем, но здесь я постарался привести по памяти почти все им сказанное (впрочем, некоторые его заявления все-таки не рискую повторять). Делаю это не только для того, чтобы объяснить злость, вспыхнувшую во мне во время съемки, злость, как правило, мне несвойственную, и в общем-то непозволительную для ведущего ток-шоу, в котором развлечения должно быть не меньше, чем поучения. А для того, чтобы самому себе, - и тем, кому это интересно, - попробовать ответить на вопрос: "Почему нельзя?.." Почему нельзя публично произносить слова, оскорбляющие чувства других людей, даже зная, что твое высказывание неподсудно? Почему нельзя сжигать священные книги (да и просто книги) других народов? Почему в определенных обстоятельствах нельзя говорить то, что кажется тебе лично абсолютно непреложной правдой?
На этот вопрос проще всего ответить так, как отвечала пожилая учительница в фильме Ильи Авербаха "Чужие письма". Когда ее молодая коллега спросила, как объяснить своим ученикам, что чужие письма читать нельзя, она сказала вполне здраво: да никак не надо объяснять; надо просто сказать им, что чужие письма читать нельзя (передаю ее речь не дословно, но точно по смыслу).
Однако сегодня, спустя тридцать пять лет после того как впервые прозвучали эти слова, слишком многое изменилось. И вопрос, почему нельзя, звучащий на разных языках то с возрастающей агрессивностью, то с бесконечным инфантилизмом (его и наивностью не назовешь), покрывающий пространство не только от Камчатки до Калининграда, но, похоже, от Арктики до Антарктики, требует ежеминутного, ежесекундного ответа.
Казалось бы, все написано и на все отвечено. Есть великие священные книги - Библия, Коран, Тора. Есть сочинения Будды, Лао-цзы, Конфуция, других святых и религиозных мыслителей Востока и Запада. Есть сложившиеся правовые системы, определяющие пусть и на минимальном уровне этики, что можно и что нельзя делать человеку в обществе. Наконец, есть наследие великих писателей, для которых идеи гуманизма, любви и доверия к человеку сопряжены с пониманием неизбежности тех ограничений, которые предопределяются самим приобщением к культуре. Но почему снова и снова мы вынуждены объяснять, казалось бы, общеизвестное самым разным людям - от российских скинхедов до американских пасторов. Объяснять, почему нельзя говорить и делать то, что может причинить боль другим людям, за которыми нет никакой вины.
Истина конкретна. Я знаю, что многие наши российские проблемы связаны с непреодоленным большевистским миросознанием. С тем революционным подходом к человеческому бытию, когда из бесконечного множества возможностей развития выбирается лишь одна и доводится до своего абсурдного завершения. Большевистская прямота - это своего рода последняя прямота. Слово, способное воодушевить массы и поставить к стенке всех поименованных. Не случайно все публичные репрессии в нашей стране начинались с газетных статей, радио, а потом и телепередач. Замечу, что это вошло в плоть и кровь людей моего поколения. Тех, кто старше, да, боюсь, и тех, кто младше нас. По сей день меня завораживают строки Маяковского: "Я люблю сразу сказать, кто сволочь..." И строки Петра Когана 1936 года: "Я с детства не любил овал!/ Я с детства угол рисовал!" Это вера моей юности, которая по-прежнему определяет многие мои слова и поступки. Хотя с годами открываешь для себя и другую правду. Помните, у Коржавина в 1944-м: "Меня, как видно, Бог не звал/
И вкусом не снабдил утонченным./ Я с детства полюбил овал./За то, что он такой законченный". Впрочем, можно восхищаться красотой овала и тем не менее любить сразу сказать, кто сволочь. И эта противоречивость знания - тоже наше, родное.
Но вот ведь какая история вышла совсем недавно с людьми, которые не жили в Советском Союзе и, боюсь, не изучали сталинскую версию марксизма-ленинизма. Как известно, американских приверженцев ислама не волнует, что они задевают чувства своих сограждан других конфессий самим желанием построить культурный центр и молельный дом в нескольких десятках метров от места, где 11 сентября 2001 года от рук исламских радикалов погибли тысячи американцев. Равно как и некоторых протестантских пасторов из США не волнуют последствия того, что они сожгли священную для мусульман всего мира книгу. В данном случае действие носит символический характер и отражает отношение к слову - утверждая или отрицая его. Я уже писал о том, что Герт Вилдерс, лидер Партии свободы, третьей по числу депутатских мест в парламенте Нидерландов, требовал запретить Коран на территории королевства: "Я бы выгнал пророка Мохаммеда из Нидерландов, если бы он жил в наше время".
Так что дело не только в нашем постбольшевистском сознании, не только в нашей трагической истории, истощившей Россию материально и духовно. Лидеры самых разных стран сегодня вынуждены призывать своих сограждан к толерантности высказываний и политкорректности поведения, без которых самые устойчивые государственные системы пойдут вразнос. В первом десятилетии ХХI века образовалось слишком много желающих сразу сказать, кто сволочь, - даже из тех, кто не читал Маяковского. Как будто забыли катастрофы ХХ века.
О кризисе, больше - о крахе, поражении - слова, угробленного кошмарами исторической реальности, - писали великие мыслители середины прошлого столетия. Глубокий и всеобъемлющий кризис идеологий девальвировал слова и смыслы, окончательно, как казалось, оторвал смыслы от слов.
Но слово обладает огромной сопротивляемостью и, если угодно, магической материальной силой. В любых сообществах, даже в тех, где не утратили обыкновения читать между строк. И в этом смысле Томас Элиот, великий англоязычный поэт, был не прав, когда написал в 1940 году: "Мы были последним поколением, которое верило в дворянские привилегии слова". Как выяснилось, - не последним. Слово и в наше время сохранило способность упорядочивать хаос. Но одновременно - в который раз - обнаружило не менее властную страсть к умножению хаоса.
Не случайно на Востоке не только к слову, к невысказанной мысли относятся с предельной осторожностью. Ведь мир вокруг и внутри тебя, мир для тебя будет таким же, как твои слова и мысли. Это только кажется наивным идеалистическим прекраснодушием.
Сегодняшний мир так хрупок, что в человеческом сообществе компромисс становится одной из высших ценностей, своего рода платой за жизнь как таковую. Только вот граница между добром и злом - всегда внутри нас.
...А как иной раз хочется выкрикнуть вслед за Л.Н. Толстым: "Не могу молчать".