Трехкратная смена названия - самая незначительная трудность, сопровождавшая дебют Анжелена Прельжокажа, живого символа танцевальной "новой волны", в Большом театре.
События, о котором говорили не одно десятилетие, но которое казалось неосуществимым в реальности, свершилось: на главную сцену страны пришел современный танец - не освеженная классика, не модернизированная неоклассика, а жанр, балансирующий где-то на грани хореографии и драмы, цирка и перформанса. Причем представил его не энтузиаст-самоучка, а человек, которого можно назвать эмблемой жанра - французский хореограф Анжелен Прельжокаж.
Заполучить его на постановку - задача для виртуозов театрального менеджмента. По статусу Прельжокаж существует уже в ряду небожителей, но в свои 53 остается одним из самых востребованных хореографов, бесперебойно выпускающим премьеры в своем Национальном хореографическом центре Экс-ан-Прованса (теперь у труппы есть и другое официальное название - "Балет Прельжокажа"), любимцем парижской Opera (для нее поставлен настоящий шедевр - "Парк" на музыку Моцарта) и гостем крупнейших классических компаний, таких как New York City Ballet и балет берлинской Staatsoper.
Приглашение Прельжокажа в Большой - последний проект, доставшийся театру от Алексея Ратманского. На посту худрука труппы он стремился расширить российские представления о возможностях танца и приблизить его к общемировым. И даже более сложно, чем увлечь московским спектаклем Прельжокажа, было убедить в его необходимости московскую публику и московских артистов - слишком уж рискованно прославленной труппе испытывать себя в роли новичка-дебютанта. От участия в кастинге, проведенном еще в позапрошлом сезоне, практически устранились ведущие солисты, а его результаты выглядели обескураживающими - среди одиннадцати артистов, выбранных Прельжокажем, почти не было и тех, кто обычно активно задействован в театральных экспериментах. Внимание хореографа сосредоточилось где-то в центре кордебалетного пространства.
Эту группу, летом освобожденную от репертуарных спектаклей и гастролей, Прельжокаж встретил на своей репетиционной базе в Экс-ан-Провансе. Там он объединил ее со своими танцовщиками, почти лишенными классической школы и опыта исполнения классического репертуара. В течение месяца он, не разделяя своих и чужих, ставил на них пластические эксперименты, сочиняя композиции, в которых пластиковые конструкции, металлические цепи, километры целлофана играли такую же роль, как и артисты, не посвященные в то, как все это будет выражать идею "Апокалипсиса", еще год назад объявленную сюжетом нового балета.
Вместе с хореографом над спектаклем работали популярный композитор-электронщик Лоран Гарнье, любимец галеристов Субодх Гупта и кутюрье Игорь Чапурин. И где-то на этапе этого совместного творчества "Апокалипсис", шокировавший московских балетоманов, превратился в Creation-2010, а незадолго до премьеры обрел третий вариант названия: "А дальше - тысячелетие покоя", сохранив при этом изначальный посыл текста Иоанна Богослова. Но Прельжокаж, некогда ворвавшийся в балетный мир "Ромео и Джульеттой", в которой легко узнавались реалии его родной Югославии, давно уже не склонен к разработанному либретто и литературным подробностям. Его спектакль оставляет почти неограниченное пространство для сотворчества, создавая лишь атмосферу напряжения между сценой и зрительным залом. Плотную безликую массу двух десятков человек он разбивает соло, дуэтами и трио, среди которых лучшее - это диалоги любви: подчиняющейся, ускользающей, воинственной. Танцы среди цепей, молниями обрушивающихся с колосников, и в платках-флагах, плотно заматывающих головы артистов, выглядят рядом композициями Ильи Репина, слишком буквальными и подробными. Но финальная библейская сцена, в которой белоснежная пара танцовщиков появляется с двумя агнцами, несмотря на актерский волюнтаризм юных артистов из зоопарка, возвращает спектакль на уровень условного обобщения. Дожить до него удалось далеко не всей публике - она начала утекать со спектакля после первых минут двадцати. Остальная несмело пыталась аплодировать после каждого номера, явно сбитая с толку необычным зрелищем, аналогов которого нет в репертуаре Большого театра. И все же до апокалипсиса не дошло и здесь - через час пятьдесят занавес закрылся под негромкие, но довольно продолжительные вежливые аплодисменты.