"Жаль, что Питер Брук не смог приехать, хотя очень хотел: он ведь тоже сейчас ставит пьесу Шепарда", - сокрушался выдающийся американский режиссер Ли Бруер на премьере своего спектакля "Проклятье голодающего класса" в Саратовском ТЮЗе.
Само сочетание этих легендарных имен мирового театра в контексте российской глубинки еще пару лет назад вызвало бы улыбку недоверия. Между тем децентрализация культуры, которая казалась утопической мечтой, сегодня стала реальностью: в Омске уже второй раз подряд прошел международный фестиваль "Академия" с участием самых ярких имен европейской сцены, в Перми один за другим стартуют фестивали современного искусства, привлекательные для мировой артистической элиты, а в Саратовском ТЮЗе под руководством Валерия Райкова один за другим появляются самые амбициозные проекты.
Спектакль Ли Бруера появился в рамках программы сотрудничества, разработанной двусторонней комиссией, созданной президентами Дмитрием Медведевым и Бараком Обамой, а Саратовский ТЮЗ имени Киселева получил грант Госдепартамента США и посольства США в России на эту постановку. Если добавить, что российский режиссер гражданин Германии Георг Жено с огромным успехом недавно выпустил там "Три товарища" Ремарка и ослепительно жестокую пьесу Дороты Масловской "У нас все хорошо", а среди ближайших планов театра - работа с мастером французской и немецкой сцены Матиасом Ландхофом, то характер происходящих перемен станет очевиден.
Американский радикальный режиссер Ли Бруер, год назад поразивший московскую публику своим изобретательным и сложным спектаклем "Кукольный дом" по пьесе Ибсена в рамках фестиваля "Сезон Станиславского", заворожил своей харизмой саратовских актеров. Для своего спектакля он выбрал никогда не переводившуюся у нас пьесу Сэма Шепарда, написанную в середине 70-х.
Ясно, что, будь эта пьеса переведена именно тогда, ее бы никто не заметил. История про семью Тейтов, в которой отец - бывший солдат вьетнамской войны, спивается, ферма продается за долги, жена мечется в безвыходности, а дети становятся жертвами родительского сценария, тогда, кажется, не очень волновала нашу публику. Сегодня эта старая пьеса чем-то напоминает новую европейскую драму 90-х-нулевых годов, "Огнеликого" и братьев Пресняковых.
Но, кроме того, нынешняя российская публика отлично знает, что такое рухнувшая ипотека и невыплаченные кредиты. Кризис неожиданно быстро сравнял две страны: одну, начавшую жить в кредит в середине прошлого века, и другую, пристрастившуюся к этому лишь в его конце. Ли Бруер между тем не стремится заигрывать с публикой, хотя и делает свой спектакль явно с учетом молодой аудитории Саратовского ТЮЗа. Огромный и трудный текст он ставит с явной "памятью жанра", не уклоняясь от самых мучительных ее аспектов. Деревянная ферма, полусарай-полугараж, затерянная где-то посреди Техаса, заставляет ее обитателей мучительно теребить семейные язвы, обрекает на нескончаемое поражение, обрекает на неразрывную любовь-ненависть. Одним словом - полный дайджест американской драматургии и кинематографа ХХ века, начиная с О Нила и Уильямса.
Старомодность пьесы по сравнению с новой драмой заключается лишь в ее насыщеном символизме. Здесь сын, одержимый любовью и ненавистью к отцу, убивает овечку - предел папиной мечты о спасении. Здесь дочка-озорница хватает ружье, чтобы отомстить папиным обидчикам в баре. Здесь то и дело строят дверь, сломанную накануне, здесь над головой видят звезды, но не верят им, здесь знают, что убийство гнездится в самой сердцевине лживого мира, в котором страшно жить.
Вместе с великолепным художником Эмилем Капелюшем Ли Бруер создает такое пространство, в котором символы легко вырастают из плотной и плотской материи жизни. Вот из-под земли поднимается ванна, а в ней - кусочек той самой фермы, о которой мечтает вся семья: белые полевые цветы, трава и живая овечка среди них. Живое и виртуозное видео то и дело сопровождает монологи героев, становясь их двойником, их свидетелем, их мечтой.
Тончайшие актерские работы Елены Вовненко, Анастасии Бескровной, Алексея Карабанова и Андрея Быкова удерживают зал в напряженном внимании все три часа труднейшего театра. А это значит, Валерий Райков был прав.