Странная рукопись появилась в журнале "Новый мир" осенью 1961 года: печать с двух сторон, без полей, без пробелов между строчками, название - "Щ-854", и без имени автора.
Редактор отдела прозы Анна Берзер сразу поняла цену удивительной новинки и передала её главному редактору Александру Трифоновичу Твардовскому со словами: "Лагерь глазами мужика, очень народная вещь". "В шести словах нельзя было попасть точнее в сердце Твардовского, - оценил позже Солженицын. - К этому мужику Ивану Денисовичу не могут остаться равнодушны верхний мужик Александр Твардовский и верховой мужик Никита Хрущёв... Как Твардовский потом рассказывал, он вечером лёг в кровать и взял рукопись. Однако после двух-трёх страниц решил, что лёжа не почитаешь. Встал, оделся. Домашние его уже спали, а он всю ночь, перемежая с чаем на кухне, читал рассказ - первый раз, потом и второй. Так прошла ночь, пошли часы по-крестьянскому утренние, уже Твардовский и не ложился. Он звонил и велел узнавать: кто же автор и где он. Особенно понравилось ему, что это - не мистификация какого-нибудь известного пера, что автор - и не литератор, и не москвич".
С той ночи задался Твардовский недостижимой, казалось, целью - опубликовать рассказ об одном дне Ивана Денисовича в своём журнале. "Печатать! Печатать! Никакой цели другой нет. Всё преодолеть, до самых верхов добраться... Доказать, убедить, к стенке припереть. Говорят, убили русскую литературу. Чёрта с два! Вот она, в этой папке с завязочками. А он? Кто он? Никто ещё не видал".
"Он" оказался школьным учителем. Последние пять лет - в Рязани, преподаёт физику и астрономию. А прежде? Математику преподавал, в сельской школе под Владимиром. А до того? В ссылке был, в Казахстане. (И сослан притом "навечно" - но в 1956-м хрущёвская оттепель растопила ту "вечную мерзлоту".) Однако по порядку.
Детство и юность Солженицын прожил в Ростове, там окончил среднюю школу, потом физмат Ростовского университета, совмещая с заочной учёбой на литературном факультете Института истории, философии и литературы (МИФЛИ). Война застала его в Москве во время летней сессии.
Начав войну рядовым, прошёл краткосрочный курс артиллерийского училища и с декабря 1942-го стал командиром батареи звуковой разведки, в звании лейтенанта. Командуя своей батареей, был непрерывно на фронте до февраля 1945-го, когда - уже в Восточной Пруссии, в звании капитана - был арестован за перехваченную цензурой переписку со школьным другом. В письмах молодые офицеры именовали Сталина - за "измену делу революции", за коварство и жестокость - Паханом. Расплата была неминуема. Ему было 26. Он получил 8 лет лагерей и "вечную ссылку" по отбытии срока.
В заключении Солженицын, переполненный впечатлениями предвоенной юности, картинами войны, рассказами однополчан, жестокими буднями следственных тюрем и первых лагерей, начал писать, вернее - сочинять в уме, без бумаги. На вопрос: "Как вы стали писателем?" Солженицын ответил: "Глубоко - уже в тюрьме". Часть срока он провёл на "шарашке", где заключённые специалисты разрабатывали средства радио- и телефонной связи. На этом жизненном материале написан роман "В круге первом".
С 1950-го по 1953-й Солженицын - в каторжном лагере Экибастузе (Казахстан), где заключённые лишались имён, их выкликали по номерам, нашитым на шапку, грудь, спину и колено. Там он работал в бригаде каменщиков, потом в литейке, этот лагерь и описан в рассказе "Один день Ивана Денисовича".
За год до конца срока обнаружилась у Солженицына раковая опухоль, его оперируют в лагерной больнице, но рак успел дать метастазы. Сосланный в аул Кок-Терек Джамбульской области, он преподаёт в средней школе математику, физику, астрономию - и пишет. Однако метастазы разрастаются, боль мучает неотступно, и Солженицын, с трудом получив от комендатуры разрешение, едет в онкологическую клинику Ташкента "почти уже мертвецом". Вопреки безнадёжным прогнозам мощные дозы рентгенотерапии возвращают его к жизни. Лечение длится несколько месяцев. (Позже этот опыт умирания и выздоровления напитает повесть "Раковый корпус".) Чудом излечившись, Солженицын расценил это как данную свыше "отсрочку".
И только в мае 1959-го, уже в Рязани, сел и написал задуманный рассказ. Написал - и спрятал. А рискнул предложить в печать - лишь спустя два с лишним года, после заливистой атаки Хрущёва на "культ личности" Сталина на ХХII съезде. И Твардовский теперь, начав битву за "Ивана Денисовича", стал собирать для передачи на властный Олимп рецензии самых авторитетных писателей. К.И. Чуковский назвал свой отзыв "Литературное чудо": "Шухов - обобщённый характер русского простого человека: жизнестойкий, "злоупорный", выносливый, мастер на все руки, лукавый - и добрый... С этим рассказом в литературу вошёл очень сильный, оригинальный и зрелый писатель... Мне даже страшно подумать, что такой чудесный рассказ может остаться под спудом." - С.Я. Маршак, сверх официального отзыва: "По простоте и мужеству [автор], пожалуй, от протопопа Аввакума... В его вещи народ от себя заговорил..." Прочитав рукопись, Анна Ахматова отчеканила: "Эту повесть о-бя-зан прочи-тать и выучить наизусть - каждый гражданин изо всех двухсот миллионов граждан Советского Союза".
И вот спустя год как "пещерная машинопись" попала в журнал, венчая одиннадцать месяцев усилий, манёвров, отчаяний и надежд Твардовского, в ноябрьской книжке "Нового мира" рассказ напечатан, тиражом более 100 тысяч. Это было чудо.
Хрущёвская "оттепель", однако, скоро кончилась, и уже во второй половине 60-х "Один день Ивана Денисовича" тайным распоряжением изымали из библиотек, а в январе 1974-го распоряжением Главного управления по охране государственных тайн в печати был введён директивный запрет на все произведения Солженицына, напечатанные в СССР. Но к тому времени рассказ был прочитан миллионами наших граждан, переведён и издан на десятках европейских и азиатских языков.
А главное - публикация "Ивана Денисовича" будто прорвала плотину: "Письма мне, письма, уже сотни их, - ошеломлён Солженицын, - и новые пачки доставляют из "Нового мира", и каждый день притаскивает рязанская почта - просто "в Рязань", без адреса... Взрыв писем от целой России, нельзя вобрать ни в какие лёгкие, и какая же высота обозрения жизней зэческих, никогда прежде не достижимая, - льются ко мне биографии, случаи, события..." Так Солженицын стал доверенным летописцем народного горя.
* * *
Нелегко, однако, найти способ обработать огромный, неожиданно приходящий, незапланированный, неорганизованный материал. Нужно принять всё, что сохранилось, и каждому эпизоду найти место: "Я никогда не думал о форме художественного исследования, а материал "Архипелага" мне её продиктовал. Художественное исследование - это такое использование фактического (не преображённого) жизненного материала, чтобы из отдельных фактов, фрагментов, соединённых, однако, возможностями художника, - общая мысль выступала бы с полной доказательностью, никак не слабей, чем в исследовании научном".
Но и вольно, спокойно расположиться с этим взрывным материалом было невозможно. Скрывать приходилось даже сам факт, что идёт работа над такой книгой. Писатель никогда не держал, не совмещал на одном столе всех собранных материалов. А главный корпус "Архипелага" написал в потайном месте, в Укрывище, как его называл. Он работал там две зимы кряду - 1965-66-м и 1966-67-м. Но лишь через четверть века, в 1991-м, смог назвать - без опасности для верных друзей - место своего Укрывища и рассказать, как шла работа. То был хутор под Тарту, в Эстонии, зимой пустовавший; в доме - большие окна, старинные печи, запас дров. "В любимый Тарту я приехал в снежно-инеистое утро, когда особенно была изукрашена его университетская старина и особенно казался город - полной заграницею, Европою... и посетило меня впервые в жизни ощущение безопасности, будто совсем я уехал из-под треклятой облавы ГБ. Это успокаивающее чувство облегчило начало моей работы".
В первую зиму писатель пробыл в Укрывище 65 дней, во вторую - 81. За это время сотни разрозненных заготовок превратились в жгучий текст, в машинописную книгу, больше тысячи страниц. "Так, как эти 146 дней в Укрывище, я не работал никогда в жизни, это был как бы даже не я, меня несло, моей рукой писало, я был только бойком пружины, сжимавшейся полвека и вот отдающей... Во вторую зиму я сильно простудился, меня ломило и трясло, а снаружи был тридцатиградусный мороз. Я всё же колол дрова, истапливал печь, часть работы делал стоя, прижимаясь спиной к накалённому зеркалу печи вместо горчичников, часть - лёжа под одеялами, и так написал, при температуре 38 , единственную юмористическую главу ("Зэки как нация"). Связи с внешним миром я себе не оставил никакой... но то всё, во внешнем мире, и не могло меня касаться: я соединился со своим заветным материалом, и единственная и последняя жизненная цель была - чтоб из этого соединения родился "Архипелаг"... а воротясь во внешний мир, принять хотя б и казнь. Это были вершинные недели и моей победы, и моей отрешённости".
Ещё год дописывался, добавлялся, доправлялся "Архипелаг", наконец в мае 1968-го в дачном домике под Москвой - пока соседей нет, и стук машинок не слышит никто - собрались писатель с помощницами в три пары рук печатать и выверять окончательный текст. "От рассвета до темени правится и печатается "Архипелаг", а тут ещё одна машинка каждый день портится, то сам её паяю, то вожу на починку, - вспоминал Солженицын. - Самый страшный момент: с нами - единственный подлинник, с нами - все отпечатки "Архипелага". Нагрянь сейчас ГБ - и слитный стон, предсмертный шёпот миллионов, все невысказанные завещания погибших, - всё в их руках, этого мне уже не восстановить... Столько десятилетий им везло - неужели попустит Бог и теперь? неужели совсем невозможна справедливость на русской земле?"
И вот "Архипелаг" закончен, отснят, плёнка скручена - так хранить будет легче, а когда-то и переслать в недосягаемое, надёжное место. И в этот самый день приходит новость: есть возможность на днях отправить "Архипелаг"!
Приехал в Москву на неделю с группой ЮНЕСКО Саша Андреев, русский парижанин, внук писателя Леонида Андреева - друзья Солженицына хорошо знают всю семью. Просить его, не просить? И согласится ли? А если на таможне досмотрят? - гибель и книге, и автору, и ему самому. Но и - будет ли другой такой случай? Прошла мрачная, тревожная, давящая неделя, пока пришла весть об удаче. Солженицын был счастлив: "Свобода! Лёгкость! Весь мир - обойми! я - разве в оковах? я - зажатый писатель? Да во все стороны свободны мои пути!
* * *
В октябре 1970-го - радио-взрыв из Стокгольма: Солженицыну присуждена Нобелевская премия по литературе! "За нравственную силу, с которой он продолжил извечную традицию русской литературы".
"Премия свалилась, как снегом весёлым на голову!" - вспоминал то время Солженицын. Уж какое, казалось бы, веселье? - пять лет как имя его под запретом, личный архив - изъят и арестован, не печатается в СССР ни единая строка, - да всего-то и было напечатано после "Ивана Денисовича" четыре рассказа, а роман, повесть, пьесы, даже стихотворения в прозе - перед ними стена непрошибаемая, только Самиздат благодарно впитывает их. Год назад Солженицына исключили из Союза писателей. А он - с упоением кончает, кончает "Август Четырнадцатого", первый "Узел" заветной своей эпопеи о русской революции. В Стокгольм получать премию - не едет, боится, что не пустят обратно.
Но в том удача, думает Солженицын, что премия пришла, по сути, рано: "Я получил её, почти не показав миру своего написанного, лишь "Ивана Денисовича", "Корпус" да облегчённый "Круг", всё остальное - удержав в запасе. Теперь-то с этой высоты я мог накатывать шарами книгу за книгой, утягчённые гравитацией... Главный-то грех ныл во мне - "Архипелаг". Сперва я намечал его печатанье на Рождество 1971-го. Но вот оно и пришло, и прошло... уже Нобелевская премия у меня - а я отодвигаю? для тех, кто в лагерные могильники свален, как мороженые брёвна, с дрог по четыре, мои резоны - совсем не резоны. Что было в 1918-м, и в 1930-м, и в 1945-м - неужели в 1971-м ещё не время говорить? Их смерть хоть рассказом окупить - неужели не время?.."
Но ведь Архипелаг - только наследник, дитя Революции. А о ней у нас - ещё больше искажено, перевёрнуто, скрыто, и следующим поколениям докопаться будет трудней. Открыть "Архипелаг" - голова на плаху, эту книгу - автору не спустят, и зэкам-свидетелям не поздоровится. После "Архипелага" уже не дадут писать роман о революции - значит как можно больше надо успеть до.
"В мирной литературе мирных стран - чем определяет автор порядок публикации книг? Своею зрелостью. Их готовностью. А у нас - это совсем не писательская задача, но напряжённая стратегия. Книги - как дивизии или корпуса: то должны, закопавшись в землю, не стрелять и не высовываться; то во тьме и беззвучии переходить мосты; то, скрыв подготовку до последнего сыпка земли, - с неожиданной стороны в неожиданный миг выбегать в дружную атаку. А автор, как главный полководец, то выдвигает одних, то задвигает других на пережидание".
И Солженицын - с головой погружён в "Октябрь Шестнадцатого", и материалы собирает для Узлов следующих, и в Тамбовскую область едет, ища наглухо втоптанные следы Антоновского восстания, - а появление "Архипелага" окончательно назначает на май 1975-го. Но судьба распоряжается иначе. В августе 1973-го, после долгой слежки за одной из помощниц Солженицына, в череде трагических событий КГБ обнаруживает и захватывает промежуточный машинописный экземпляр "Архипелага". Писатель узнаёт об этом "совсем случайным фантастическим закорочением, какими так иногда поражают наши многомиллионные города", - и тут же, 5 сентября, шлёт в Париж распоряжение: немедленно печатать! И чтоб на первой странице стояло:
"Со стеснением в сердце я годами воздерживался от печатания этой уже готовой книги: долг перед ещё живыми перевешивал долг перед умершими. Но теперь, когда Госбезопасность всё равно взяла эту книгу, мне ничего не остаётся, как немедленно публиковать её".
Книгу тайно набирают и печатают в старейшем русском эмигрантском издательстве "ИМКА-пресс" - и 28 декабря 1973-го мировое радио и пресса сообщают: "Архипелаг ГУЛАГ", первый том, вышел в Париже. Сначала - полное обомление и тишина, да ведь Новый год, - но с середины января распаляется шумная газетная травля, с каждым днём накалявшая градус "народного гнева". Навстречу ей несутся европейские отклики: "Огненный знак вопроса над всем советским экспериментом с 1918 г.". "Может быть, когда-нибудь мы будем считать появление "Архипелага" отметкой о начале распада коммунистической системы". "Солженицын призывает к покаянию. Эта книга может стать главной книгой национального возрождения, если в Кремле сумеют её прочесть". И на травлю: "Против вооружённых повстанцев можно послать танки, но - против книги?" "Расстрел, Сибирь, сумасшедший дом только подтвердили бы, как прав Солженицын". Западные журналисты в Москве пробиваются к писателю: "Как, вы думаете, поступят с вами власти?" - Он отвечает: "Совершенно не берусь прогнозировать. Я выполнил свой долг перед погибшими, это даёт мне облегчение и спокойствие. Эта правда обречена была изничтожиться, её забивали, топили, сжигали, растирали в порошок. Но вот она соединилась, жива, напечатана - и этого уже никому никогда не стереть". Он объявляет, что отказывается от гонораров за "Архипелаг": "они пойдут на увековечение погибших и на помощь семьям политзаключённых в Советском Союзе".
Власть лихорадочно ищет, как избавиться от Солженицына. Раздавить его на глазах у мира, уже читающего "Архипелаг", не решились. 12 февраля 1974-го его арестовывают, привозят в Лефортовскую тюрьму, предъявляют обвинение в "измене родине", на следующий день зачитывают Указ о лишении гражданства, везут под конвоем в аэропорт и высылают из страны.
* * *
"Эта книга уникальна ещё и тем, что она мгновенно стала международным бестселлером и расходится миллионными тиражами (такого до сих пор не смог достичь ни один писатель, классический или современный), но при этом так и не опубликована на родине автора", - писали на Западе.
Вот уже на десятки языков переведен "Архипелаг", множество раз переиздан, в сотнях статей обсуждён, - а в СССР за подпольное чтение слепых отпечатков можно и срок получить. И всё же отчаянные множат и множат, на машинках и на фотобумаге, и один смельчак ухитрился нелегально ксерокопировать с парижского издания, а другой в своей столярной мастерской режет и переплетает, получаются самодельные книжечки, и одну такую переслал автору с запиской: "С радостью посылаю Вам в подарок здешнее издание Книги. (Тираж - 1500, первый завод - 200 экз.) Верю, что Бог не попустит пресечь это дело. Издание - не только и не столько для московских снобов, а для провинции. Охвачены города: Якутск, Хабаровск, Новосибирск, Красноярск, Свердловск, Саратов, Краснодар, Тверь и более мелкие..." - "Чувство было необычайное: здесь, за границей, получить такую книгу из России! - записал Солженицын. - Невероятное издание, смертельно опасное для своих издателей... Так - кладут головы русские мальчики, чтобы шагал "Архипелаг" в недра России. Нельзя представить их всех - без слёз..."
...Прошло 16 лет. Наша страна изменилась. "Архипелаг ГУЛАГ" напечатали. С автора сняли обвинение в "измене", он смог вернуться на родину. Многое, хоть и не всё, рассекретили. И пишет исследователь, долгие месяцы просидевший в наших архивах: "Когда через пятнадцать с лишним лет после крушения СССР перечитываешь "Архипелаг ГУЛАГ", поражаешься не тому, что в книге есть фактические ошибки, а тому, насколько их мало, учитывая, что у автора не было доступа ни к архивам, ни к официальным документам... Именно благодаря своей правдивости "Архипелаг" не утратил актуальности и значимости, которых у него не отнимешь" (Энн Эпплбаум, автор книги об истории ГУЛАГа (2003), получившей Пулитцеровскую премию).
Да как бы не сбылось печальное пророчество Л.К. Чуковской в её письме Солженицыну по прочтении "Архипелага": "Это чудо, воскрешающее людей, меняющее состав крови, творящее новые души. И вот беда: Вы дожили до войны, тюрьмы, каторги, славы, любви, ненависти, изгнания - до всего. Есть только одно, до чего Вы не доживете: до художественного анализа. Восхищения и возмущения мешают людям оценить художественную гениальность и постичь природу её... Когда же родится критик, который объяснит фразу Солженицына, абзац Солженицына, главу Солженицына? Легче всего с особенностями словаря, а синтаксис? Скрытый ритм, при отсутствии явного? Ёмкость слова? Новизна движения, развития мысли? Кто поднимет такую работу или хоть бы начнёт её? Для того, чтобы анализировать, надо привыкнуть, перестать обжигаться - а мы прикованы к смыслу, сведениям, обжигаемся болью..."
И может быть, недаром опасался Иосиф Бродский, наш пятый Нобелевский лауреат: "Если советская власть не имела своего Гомера, в лице Солженицына она его получила... Возможно, что через 2 тысячи лет чтение "ГУЛАГа" будет доставлять то же удовольствие, что чтение "Илиады" сегодня. Но если не читать "ГУЛАГ" сегодня, вполне может статься, что гораздо раньше, чем через 2 тысячи лет, читать обе книги будет некому".
* * *
Живя в изгнании в североамериканском штате Вермонт, получал Солженицын письма от американских профессоров - мол, не могут наши студенты одолеть все три тома "Архипелага", хорошо бы сделать для них сокращённое английское издание. Автор противился, но в конце концов профессор Эдвард Эриксон убедил его и представил на рассмотрение однотомный вариант. Александр Исаевич со вздохом согласился и сказал мне: "Что делать? раз не могут полный одолеть, пусть будет этот. Но уж в России, когда время придёт, сокращать не понадобится". ("Архипелаг", сокращённый Эриксоном, был издан в Соединённых Штатах в 1985 году, затем в Англии, вослед и в других европейских странах, им широко пользуются на Западе преподаватели и студенты.)
И вот спустя 20 лет, в последние годы жизни Александра Исаевича, пришлось нам признать, что и в России современная жизнь не оставляет возможности - если не студентам, то школьникам - прочесть полный "Архипелаг". И, не без горечи, поручил мне Александр Исаевич составить однотомный "Архипелаг", "школьный". Задача эта отличалась от задачи профессора Эриксона в той степени, в какой отличаются от американских - не столько знания, сколько "генетический опыт" и "коллективная память" российских школьников.
Я задалась целью, при максимально возможном сокращении объёма, сохранить структуру, архитектуру книги, чтобы она не превратилась в собрание эпизодов и осколков, но осталась непрерывным путешествием по островам Архипелага. И чтобы нашим лоцманом оставался сам Автор, проложивший для этого плавания свою непревзойдённо выверенную траекторию.
В предлагаемом тексте сжаты, но сохранены все 64 главы полного "Архипелага" (только 3 из них сокращены "радикально": представлены лишь своим названием и несколькими конспективными строками). Добавлены поясняющие подстрочные примечания. Дополнены словари тюремно-лагерных терминов и советских сокращений. Впервые составлен словарь значимых имён.
На конечном этапе работы важные поправки, советы и предложения дали мне многолетняя помощница и друг Солженицына Е.Ц. Чуковская, учителя-словесники Т.Я. Ерёмина, Е.С. Абелюк, С.В. Волков. Я сердечно благодарна им и своим сыновьям, чья постоянная поддержка много значила для меня в этом ответственном и непростом труде.
Презентация новой книги "Архипелаг ГУЛАГ" состоится 28 октября в "РГ".