Крейг Нельсон
Я принялся читать Александра Блока примерно в то время, когда начался мой развод. Допускаю, что влияние, оказанное им на меня, было отчасти вызвано потребностью, чтобы кто-то понимающий разделил мои страданья, ибо взрослая жизнь Блока и его поэзия пронизаны сложными и запутанными взаимоотношениями с возлюбленной невестой Любовью Дмитриевной и его непростым отношением к браку вообще. Ухаживая за нею, Блок избрал Любовь Дмитриевну своей музой для цикла стихов в восемь тысяч строк, она для него стала символом Вечной Женственности - или, как называл её Блок, его Прекрасной Дамой. Она была его "Российской Венерой", представлявшейся ему "бесстрастной в чистоте, нерадостной без меры". Он ждал её непрестанно и неотступно, словно раб:
Вхожу я в тёмные храмы,
Совершаю бедный обряд.
Там жду я Прекрасной Дамы
В мерцаньи красных лампад.
Она не имела имени, она была "Некто", тень, туманная, неясно различимая, более доступная чувствам, нежели зрению - и чем неуловимее был её образ, тем он был прекраснее. Блоку она часто являлась в лазури или озарённая светом, однако в реальности была воплощением его юношеской любви, живой девушкой, полной энергии и надежд. И всё же она была его недосягаемой возлюбленной, которую он был согласен ждать целую вечность. В самые мрачные часы моей жизни я читал эти возвышенные обеты романтического, оторванного от действительности юноши - потом закрывал книгу, выключал свет и неудержимо рыдал.
Их отношения до поры до времени были платоническими, но когда Любовь Дмитриевна нашла в Казанском соборе заброшенную молельню, где они могли прятаться и целоваться, у Блока началось отчётливое раздвоение личности. Возможно, материализация тёмных сторон его натуры - "образа дьявольского и дикого" - была связана с потребностью рассудка компенсировать чувство вины, которое он испытывал оттого, что вожделел девушку, возведённую им на столь высокий пьедестал. В то время, на рубеже двадцатого века, учение Фрейда было неизвестно, поэтому Блок мучился, считая, что такие грязные похотливые мысли донимают его одного. Но Блок хорошо сознавал своё подспудное лицемерие, оставив дошедшее до нас признание:
В своей молитве суеверной
Ищу защиты у Христа.
Но из-под маски лицемерной
Смеются лживые уста.
Брак Блока в течение целого года, по его настоянию, оставался платоническим и в конце концов дополнительно осложнился появлением соперника в лице Андрея Белого. Блок не мешал Любови Дмитриевне ответить ему взаимностью, соглашаясь таким образом на духовный (если не физический) союз троих партнёров. Однако Белый не увёз с собою Любовь Дмитриевну, как обещал, и вместо этого она вернулась к Блоку, который принял её, не задавая вопросов. Это воссоединение положило начало натянутой череде сторонних связей, уходов, возвращений, примирений - начало, не сулящее добра, однако в большей степени болезненное и честное, чем нынешние хрупкие браки.
Блок был бесспорным лидером Символизма эпохи Серебряного века, гением, подобным Моцарту, слагавшим в уме целые поэмы, которые, будучи перенесены на бумагу, выглядели безупречно. Его устные чтения погружали в транс целые залы, унося слушателей в мир, недоступный физическому ощущению. Таким мощным воздействием символизм Блока обладал благодаря его слиянности с музыкой. С течением времени идеализированная Прекрасная Дама в его стихах уступила место городскому реализму, но форма их осталась сложной, её ритм и пульсация ямба, выбор согласных, повторы, аллитерации завораживали слушателя, лишая его дара речи. Несмотря на то, что эти изыски теряются в переводе на английский, читатель всё же может оценить стиховые конструкции, особенно те, что заключают в себе символ, - начало этому искусству положил Эдгар Алан По, и Блок владел им исключительно мастерски, даже когда описывал реалии города:
Кто взманил меня на путь знакомый,
Усмехнулся мне в окно тюрьмы?
Или - каменным путем влекомый
Нищий, распевающий псалмы?
Блок принял революцию, написав свою известнейшую поэму "Двенадцать", в которой предсказал, что всё будет сметено. Аристократический класс, к которому он принадлежал, отрёкся от него. Поэма стала последней песней Блока, после которой началось его трёхлетнее угасание. Любовь Дмитриевна вернулась к нему и оставалась у его постели. Измученный многолетней болезнью, он нуждался в свежем воздухе, летнем отдыхе на природе в Финляндии, вдалеке от тифозного Петербурга, однако просьба его о разрешении на выезд за границу не была удовлетворена до тех самых пор, пока не стало слишком поздно: положительный ответ пришёл сразу после его смерти. Высказывались предположения, что власть намеренно затянула с выдачей разрешения на выезд, сделав Блока первым убитым ею интеллектуалом, первым мучеником Нового Порядка.
Жизнь Блока была столь же трагична, сколь прекрасным было его творчество. Это, однако, само по себе не объясняет всей его притягательности. Мне представляется, что Блок говорит о раздвоении, которое существует внутри каждого из нас, метаниях между нравственным и безнравственным, о наших навязчивых страстях, ведущих к срыву, о поиске счастья посреди жизненных перипетий. Он говорит о поколебленной вере и жажде нащупать точку опоры, в то время как всё больше истончаются привычные связи. В то же время в России увеличивался разрыв между богатыми и бедными, государственная Церковь увязала в коррупции, а самая большая на свете армия проигрывала войну в Азии.
Помимо параллелей, которые мы находим между временем Блока и нашим временем, существует ещё весь феномен эпохи Декаданса, который не может не восхищать всякого, кто соприкоснётся с ним. Серебряный Век буквально взорвался поэтами, писателями, художниками, скульпторами, композиторами, хореографами и учёными - все они начали работать примерно в одно и то же время, и все произвели на свет шедевры. А затем, так же внезапно, плеяда звёзд была погребена под вулканическим пеплом войны, революции и террора.
Я благоговею перед жизнью Блока, его мастерством и не сразу обретённым мужеством, которое спасло его и, в конце концов, сделало героем. Однажды, в один пророческий день за семь лет до революции, Блок присел на холм посреди луга, и к нему явились слова, которые, думается мне, взывают к нам через столетие, отрывая от сосредоточенности на себе и безразличия к несправедливости:
Как часто плачем - вы и я -
Над жалкой жизнию своей!
О, если б знали вы, друзья,
Холод и мрак грядущих дней!
Крэйг Нельсон сейчас работает над своей первой книгой об Александре Блоке и его времени.
Статья опубликована во вкладке Russia Now в The Washington Post (США) 20.10.2010