Споры новаторов и консерваторов периодически вспыхивают вокруг "великого и могучего". Но ни стихия свободы, ни сила запретов не имеют над живым языком никакой власти, считает известный лингвист, старший научный сотрудник Института русского языка имени В.В. Виноградова РАН Ирина Левонтина. С ней "РГ" пытается понять, какие векторы задают языку наши политики, кто у нас главный поставщик новых слов и почему в современной рекламе так много "перлов"?
Академик любил "черное кофе"
Российская газета: Ваша последняя книжка называется "Русский со словарем". Дело так плохо? Чтобы понять друг друга, нам нужен словарь или переводчик?
Ирина Левонтина: Скажите честно, когда разговаривают на интернет-сленге, вы все смыслы улавливаете? В русском языке появилось так много новых слов, что представители разных поколений, разных социальных слоев иногда плохо понимают друг друга. Но у названия книжки еще и другой смысл: русский человек со словарем. В нашей культуре, к сожалению, не очень принято заглядывать в словарь.
РГ: Словарь может объяснить, в чем разница между "реально" и "нереально"?
Левонтина: Слова эти во многих случаях означают почти одно и то же. Но для оценочных слов такие метаморфозы - нормальное явление. Скажем, положительно окрашенные слова могут становиться отрицательными или наоборот. Пример? "Чумовой", "ужасный", "страшный". Ничего тут нет противоестественного. И не сейчас такие явления в языке появились. Скажем, книжные слова - "истовый" и "неистовый" - мало отличаются по смыслу.
РГ: То есть реальной (или нереальной) опасности для языка нет. Однако разговоры о том, что русский язык испорчен и с потоком жаргонизмов нужно что-то делать, не на пустом же месте возникли?
Левонтина: Язык надо не охранять, а любить. Не думаю, что русский портится, он развивается. Сейчас, может быть, быстрее, чем в какие-то другие периоды, но это потому, что жизнь изменилась очень сильно. Не только вещи, но и идеи.
РГ: Но ведь поток новизны способен разрушить любую систему. Есть мера стихийности, которую способен переварить язык?
Левонтина: Сломать систему языка очень трудно. В ней есть внутренняя логика саморазвития. Конечно, работа над языком нужна. Скажем, Пушкин говорил, что в русском недостает слов для выражения "понятий самых обыкновенных" - понятий европейской культуры, например, связанных с чувствами человека. Тогда не хватало метафизического языка. Нужные слова придумывали или заимствовали, хотя и не все прижились.
А что касается ошибок, то ведь все новое в языке сначала возникает как ошибка, отступление от нормы. К примеру, современные словари уже признают глагол "довлеть" в значении "подавлять", хотя он сначала означал "быть достаточным". Практически на протяжении всей жизни этого глагола в русском языке люди плохо им владели, и в конце концов составители словарей махнули рукой. Как говорил Пушкин: "К чему бесплодно спорить с веком". Бесконечно бороться с народным словоупотреблением невозможно: у представителей образованных слоев нет монополии на язык. Это касается и ударений. Многие знают, что правильно "звонИшь", хотя очень многие говорят "звОнишь". Но тут норма пока держится.
РГ: "Кофе" среднего рода - это тоже система взбрыкнула?
Левонтина: Вся прошлогодняя буря вокруг нескольких слов возникла из-за недоразумения. "Кофе" как существительное среднего рода признавалось словарями вариантом нормы уже с середины прошлого века. Хотя вариант мужского рода остается предпочтительным. Но называть его более интеллигентным я бы не решилась: академик Топоров, один из самых интеллигентных людей нашего времени, признавал только "черное кофе". Мужской же род здесь противоречит системе. К слову, она переборола его в слове "метро". Помните, была песенка: "Но метро сверкнул перилами дубовыми, сразу всех он седоков околдовал". Что касается необычного ударения в слове "йогУрт", то до недавнего времени словари разрешали только такой вариант. И в классическом словаре под редакцией Аванесова 25-летней давности именно такое ударение. Новшество как раз состояло в том, что разрешено также ударение "йОгурт", которое сейчас только и существует. Словари ведь всегда немного консервативны, долго "думают". Произошла смешная вещь: когда словарь собрался разрешить новое ударение "йОгурт", уже поумирали все, кто помнил, что правильно считалось "йогУрт".
Шопинг не так прост
РГ: Кто у нас главный поставщик новых слов?
Левонтина: Это очень важная вещь, где находится творческая лаборатория языка. В XIX веке - в первую очередь в литературе. Огромное количество новых слов ввел в моду Белинский, например, "субъективный" и "объективный". А как над ним смеялись! Так сейчас не смеются даже над теми, кто говорит про "мерчендайзинг". Ничего, он был человек упорный, и смыслы эти были нужны, поэтому слова привились. Другой пример: слово "надрыв" в смысле психологического состояния. "Русский надрыв", "с надрывом говорить". Его ввел Достоевский как одно из ключевых слов в романе "Братья Карамазовы". Конечно, писатели работают над языком и сейчас, но более эффективно воздействуют на него совсем другие люди. Из сферы рекламы. Книжки современный человек может и не читать, а от рекламы не уйдешь. Причем какой-нибудь простенький слоган, повторяясь много-много-много раз, добирается до самого подсознания. Реклама устроена таким образом, что пропагандирует не только конкретные предметы, но и жизненные ценности. Через рекламу приходят и новые смыслы. Вот слово "шопинг". Говорили, что оно совершенно ненужное, а это не так. Ведь "поход по магазинам" выражает только идею удовлетворения потребностей. А в слове "шопинг" заложен другой смысл. Во-первых, получения удовольствия, а во-вторых, формирования потребностей. Человек приходит в большой сверкающий огнями торговый центр и понимает, что, оказывается, такая-то вещь существует и он ее, оказывается, хочет. И это идеология. И она пришла через слово. Скажем, "гламур", как ни издевались над этим словом, а оно свое дело делает, новую установку проводит: в повседневной жизни все должно быть красивенькое и хорошенькое. Язык общества потребления формирует свою идеологию.
РГ: Вот вы говорите о рекламе как источнике новых идей, жизненных ценностей и установок. Но нестареющие формулы типа "у России две беды: дураки и дороги" или "административный восторг" - все же от Гоголя и Достоевского.
Левонтина: Если быть точными, Гоголю первую фразу только приписывают. Но этого нигде в его текстах нет. Так же приписывают Достоевскому афоризм: "Все мы вышли из гоголевской шинели".
Амбициозно и с комфортом
РГ: А как вы оцениваете языковые способности современных политиков? Их лингвистическая работа заметна или не очень, она портит или украшает "великий и могучий"?
Левонтина: Безусловно, политики задают тон. Если первые лица употребляют жаргон или лексику на грани цензурности, то это знак политикам других уровней и обществу в целом. Но есть другая вещь, более интересная и не столь очевидная. В языке политиков появляются ключевые слова (не те, что прокламируются, например "инновации", "модернизация", "вставание с колен"), а другие, которые специально не подчеркиваются, но через них до общества доносятся некоторые очень важные ориентиры. Скажем, Владимир Путин несколько раз подчеркивал, что России нужно ставить перед собой "амбициозные цели". Раньше нам все время говорили о "великих целях". Но "великие цели" - туманны и недостижимы. И неизвестно, нужны ли. А вот "амбициозные" - хотя и труднодостижимы, но совершенно конкретны, не заоблачны.
Или вот в "тронной" речи Дмитрия Медведева прозвучала фраза о том, что Россия должна стать "комфортной" страной. Это новое прилагательное, которое принесло и новую для нашей ментальности идею: хорошо, когда человек, живя и работая, попутно получает удовольствие. Жить с удовольствием! Такой идеи в русской культуре еще не было. Вообще комфорт - это одна из тех новых ценностей, которые утвердились в современном русском языке.
РГ: Недавно читала работу о роли паузы в речи Путина... Исследование особенностей языка первых лиц государства - это новое в лингвистике?
Левонтина: Всегда были ученые, которых интересовало, как говорит отдельный индивид. Но попробовал бы кто-нибудь описать синтаксис Сталина или фонетику Брежнева, когда эти фигуры были у власти! В современной лингвистике есть работы о языке Хрущева, других политиков...
РГ: Считается, что у президента Медведева более нейтральный академический стиль речи, а у премьер-министра Путина - более эмоциональный.
Левонтина: У них обоих довольно гладкая речь, но при этом не академическая. Оба хотят в языке быть ближе к народу, но ориентируются на разные социальные группы. Сленг используется обоими, но у президента больше компьютерной лексики.
РГ: Язык, как одежда: использовал какой-нибудь аксессуар неправильно, и вот ты уже старомоден. Как вы относитесь к молодежному сленгу в устах взрослых дяденек?
Левонтина: Уследить за жаргоном очень трудно, и пытаться, видимо, не стоит. Человек все-таки должен говорить на своем языке, а уж писать на молодежном сленге и вовсе дело неблагодарное. Пока книжка выйдет, язык устареет. Впрочем, это не касается мемуаров, воспоминаний о собственной молодости. Если бы не Василий Аксенов, мы бы, наверное, хуже представляли себе сленг и субкультуру стиляг. Или интервью Бродского, которые недавно показывали по каналу "Культура". И даже если в них есть анахронизмы какие-то легкие, словечки, которые явно пришли из его питерской молодости, то это приятно и симпатично. Но эти люди и их язык - явления культуры. Когда же обычный взрослый человек пытается молодиться с помощью "преведов", то это выглядит жалко и смешно. Такое, кстати, случается в языке рекламы, потому что сочиняют ее часто "старые грибы", которые не знают точного значения сленговых слов.
РГ: Мы ничего не сказали про "творческую безграмотность". Она по-прежнему в моде?
Левонтина: Эта проблема уходит. Когда настала свобода, народ принялся бороться с тоталитарными проявлениями во всех сферах жизни. Отсюда возник культ антиграмотности. Но со временем стало понятно, что культуре удобнее существовать, когда есть орфографические нормы. Если написано абы как, то это мешает пониманию, мы медленнее читаем. Хотя игры с правописанием, конечно, остались в Интернете. Но вообще-то на разных этапах культуры - разное отношение к единому своду норм. Скажем, в пушкинские времена было гораздо свободнее.
РГ: Баратынский, например, в конце предложений ставил запятые.
Левонтина: Одна журналистка как-то написала: "Кровавое воскресенье на Ходынском поле". Для нее два события, произошедшие в разных городах и в разное время слились в один собирательный образ массовой гибели граждан из-за неорганизованности властей.