Что изменилось за время реформирования науки в России и чего следует ожидать в будущем? Об этом корреспондент "РГ" побеседовал с основателем Уральского отделения РАН академиком Геннадием Месяцем.
Российская газета: Геннадий Андреевич, на ваш взгляд, уральская научная школа сегодня достаточно конкурентоспособна?
Геннадий Месяц: Надо сказать, что развитие науки в центре - в Москве и Санкт-Петербурге - довольно сильно отличается от того, что делается в регионах: на Урале, в Сибири, на Дальнем Востоке. Я бы сказал, что на периферии наука развивается лучше. Причин тому несколько. Первая состоит в том, что науке в регионе, особенно если его возглавляет хороший, я бы сказал, цивилизованный губернатор, оказывают еще некую дополнительную помощь, за ней приглядывают. Когда мы в 1987 году объединили все академические подразделения Урала, Перми, Башкирии в Уральское отделение академии наук, подразделения стали развиваться быстро именно потому, что местные органы власти оказывали довольно существенную поддержку. Вот только один парадоксальный факт: все институты Уральского отделения сегодня имеют свои площади, в то время как в Москве около 15 процентов институтов до сих пор арендуют помещения и рискуют внезапно оказаться на улице. У нас даже есть такая шутка: "Чем дальше от Москвы, тем лучше наука". Конечно, это только шутка, но доля правды в ней все-таки есть.
Как правило, во всех регионах наблюдаем очень хорошую связь между университетами и академией наук, поэтому проблемы кадров здесь не возникает. Фактически некоторые вузы и академические институты существуют как единое целое. Самый типичный пример - Новосибирский университет.
РГ: В 2005 году, когда планировалось существенно поднять зарплату ученым, вы также давали интервью "Российской газете". И высказали ряд опасений по поводу грядущих в науке перемен. Что изменилось за это время?
Месяц: Мы понимали, что если в науке не будет людей, то и науки не будет, каким бы современным ни было оборудование, какие бы ни ставились задачи. Поэтому было принято решение, что основную часть денег мы будем тратить на повышение заработной платы. Это стабилизировало ситуацию: люди стали дорожить местом, в академии наук возник довольно высокий конкурс на замещение вакансий. Но проблему закрепления молодых ученых мы до сих пор по-настоящему решить не можем. Академия стареет. Очень много сотрудников, которым за семьдесят лет. Но их нельзя сейчас отправить на пенсию - выдающихся ученых, докторов, которые буквально на своих плечах поднимали нашу науку. Пенсия ученого ведь немногим больше пенсии дворника. Таким образом, мы занимаем ставки и не можем принять на эти места молодых людей. Приходится всячески выкручиваться: брать молодых на полставки, на хоздоговорные работы, то есть любыми способами удерживать их, ожидая освобождения мест.
Но все же в решении этой проблемы наблюдается некая подвижка. На последнем собрании академии наук президент обещал в будущем году выделить 600 миллионов рублей дополнительно для того, чтобы мы смогли принять тысячу молодых кандидатов наук. Правда, и этого недостаточно. Желательно, чтобы такой набор был 4-5 лет подряд. Тогда РАН смогла бы существенно омолодиться, оздоровиться и двигаться дальше.
РГ: Существует мнение, что наука не сможет выжить без бюджетных вливаний. Вы согласны с этим?
Месяц: Конечно. Дело в том, что бюджетные ассигнования, в частности в академическую науку, сегодня очень низки. Газеты обычно не любят публиковать сравнительные цифры, но я все же назову их. Наша доля бюджетного финансирования науки среди стран "Большой восьмерки" - полпроцента. Академия наук в целом финансируется на уровне среднего американского университета. Конечно, кое-что делается и у нас. Президент, например, дал поручение строить жилье для молодежи. В будущем году нам выделят около 1,2 миллиарда рублей на строительство жилья для молодых ученых. Это уже говорит о том, что в нашей стране поняли, что если мы сейчас не сделаем несколько мощных рывков, то отстанем уже навсегда.
РГ: 217-й федеральный закон разрешил создавать при вузах малые инновационные предприятия. На ваш взгляд, это действительно заставит развиваться вузовскую науку?
Месяц: Закон остался недоделанным. Честно говоря, по существу он ничего не дал. Мы и так имели право учреждать малые предприятия, при условии взимания с них арендной платы. Нам сейчас необходимы льготы по аренде, потому что первые деньги, которые эти предприятия зарабатывают, идут именно на оплату занимаемых помещений.
РГ: По моим наблюдениям, на отделения, которые готовят кадры для фундаментальной науки, поступают абитуриенты, не прошедшие по конкурсу на другие - более престижные сегодня - специальности. Вас это не настораживает?
Месяц: Это неправильно. В фундаментальную науку, конечно же, должны идти самые способные и талантливые. Наверное, некий прагматизм заставляет людей идти на прикладные специализации. Здесь, кстати, и 217-й закон сыграл определенную роль: он подал идею о том, что из науки можно делать деньги.
РГ: Не случится ли такого, что вся наука кинется зарабатывать?
Месяц: Такого, конечно, не будет. В любом случае всегда есть три вида науки: фундаментальная, прикладная и внедренческая. И каждый ученый выбирает для себя, что ему ближе. Конечно, мы можем предположить, что на отделения фундаментальной науки в университеты поступило меньше абитуриентов, чем на все остальные. Но ведь уже есть отлаженные механизмы, как привлечь студентов. Например, поднять стипендии. Когда я в свое время был аспирантом физико-технического факультета, который готовил кадры для атомной отрасли, я получал стипендию в два с половиной раза больше, чем обычные студенты. Вы знаете, конкурс был такой, что не пробьешься. Однако мне кажется куда более важным вовремя заметить способного человека, предоставить ему возможность работать и публиковаться.