Конкурентоспособность нашего кино и особенности русской ментальности - две главные темы "Делового завтрака", который состоялся в "РГ" с участием режиссера кино и театра Андрея Кончаловского. Этой встречей наш гость продолжил разговор, начатый им в "Российской газете" полгода назад.
1. Кино как жизнь
Российская газета: Вы не раз говорили, что европейский кинорынок зависит от кино Голливуда. Вы видите способ разумной защиты национальных культур?
Андрей Кончаловский: Есть успешный опыт Франции, где для зарубежного кино установлены квоты, а национальным фильмам в прокате дается фора. Защищают свой рынок китайцы: они в прокат выпускают не более 12 американских картин в год. Мало того, они это делают на паритетных началах: в обмен на купленную голливудскую картину американцы должны купить китайскую.
РГ: В свою очередь, европейское кино с трудом проникает на американский рынок. Тоже квоты? Или американцы менее любопытны?
Кончаловский: Американский рынок - огромное поле, где играют пять-семь крупных игроков - мейджоров, больших прокатных компаний. При этом слова "американское кино" уже не выражают суть явления. С тем же успехом можно кока-колу назвать американским напитком. Кока - транснациональный напиток, а Голливуд - транснациональное кино. Американское кино, говорящее об Америке и ее проблемах, - это сотни молодых режиссеров, снимающих независимое кино. Его можно видеть на фестивалях в Сандансе или "Трайбека", но его не увидит широкий зритель: рынок контролируется мейджорами! На фестивали приезжают продюсеры из Голливуда в поисках свежих талантов - и несколько счастливчиков получат предложения попробовать силы в "большом кино". В Голливуде 20 лет назад производилось по меньшей мере 100 - 150 картин - теперь 15 - 30! Там уже давно поняли, что выгоднее снять одну картину за 200 млн, чем 20 - по 10 млн. Ведь на каждую картину надо потратить от 30 до 50 миллионов на "промоушн" - рекламу и прочее. Дорого, никаких денег не хватит.
РГ: Выпуская "Щелкунчик", какой процент бюджета вы отвели на рекламу?
Кончаловский: Денег едва хватило на картину - по русским масштабам она дорогая. В Голливуде фильм стоил бы не менее 150 млн. У нас этого не понимают. Я вообще думал, что качество важнее рекламы. Это ошибка: реклама важнее качества! Именно поэтому у русского кино никаких шансов на американском рынке нет, не было и не будет. Зато у американского кино на русском рынке шансы колоссальные: оно практически захватило наш прокат, и скоро молодые зрители вообще не будут смотреть русское кино. Это серьезная проблема для нашего кино, которое не может развиваться без национального рынка! И для государства, граждан которого должна интересовать жизнь в России, а не фантазии про американскую идею.
РГ: Все это глобальные процессы. А как насчет света в конце туннеля?
Кончаловский: Все меняется быстро и катастрофично. Еще недавно американское кино было искусством. Теперь в Голливуд пришли люди, которых интересует не искусство, а прибыль. Вот умер один из последних дельцов, которых интересовало искусство, - Дино Ди Лаурентис. Теперь в голливудских кабинетах сидят в основном молодые люди в серых костюмах, они пришли с Уолл-стрит и занимаются инвестициями, а инвестиции должны приносить прибыль. Их экономический расчет правильный: зачем выпускать 40 картин, когда можно выпустить две и их раскрутить!
РГ: Но академические премии сейчас в основном получают фильмы не коммерческие - вспомним "Повелителя бури", блокбастер "Аватар".
Кончаловский: Киноакадемия состоит из пожилых людей, которые от Уолл-стрит не зависят. Два года назад они дали "Оскара" "Миллионеру из трущоб", и это был шок для продюсеров картины: они-то думали, что провалились. В 2010-м была гигантская раскрутка "Аватара", а премию получил "Повелитель бури". Почему? Кино про людей исчезает! Голливуд снимает некие формулы, которые безошибочно зарабатывают деньги. А что касается зарубежных картин, то Голливуд предпочитает сделать свой ремейк, чем купить фильм.
РГ: Но сообщалось, что наш "Ночной дозор" там шел.
Кончаловский: Российская сторона потратилась на дубляж, но все равно заработала там 1,5 млн. При таких-то усилиях! Американский рынок герметичен. Даже если русская картина получит "Оскара" - это ничего не значит: это для американца всего лишь зарубежное кино на иностранном языке. Американцы не дублируют иностранные фильмы на английский, а фильм с субтитрами не сделает кассу! Кино там - вторая по прибыльности индустрия после автомобильной. Они защищают свой рынок, но хотят получить доступ к мировому рынку. Доминировать всюду не получается, зато в России - получается очень здорово. Нашим прокатчикам выгоднее взять американскую картину: в комплекте с ней идут и рекламные материалы, не надо тратиться.
РГ: Сейчас успехом пользуются блокбастеры. Может, надо их делать и у нас?
Кончаловский: Блокбастер - кино не про людей, кино без запаха. Заметьте, Коппола больше не снимает в Голливуде! Как ни странно, но "Крестного отца" он сегодня там не снял бы! И я бы уже не смог снять Runaway Train - "Поезд-беглец". Новых зрителей интересуют видеоигры.
РГ: И новым продюсерам не нужны фильмы про людей...
Кончаловский: Им нужно сохранить свои места, нужно быть уверенными, что студия не потерпит урон. Психология менеджера в Голливуде напоминает ЦК КПСС: если ты что-то запретишь, никто тебя не упрекнет, но могут выгнать, если ты дал зеленый свет рискованному проекту.
РГ: Где выход? Как вернуть наше кино на наш же рынок?
Кончаловский: Этого я не знаю. Ну, мы с вами заявим: пусть в России кваса продается больше, чем кока-колы. Или пусть вместо "Макдоналдса" будет русская фирма "Иванов". Это все не просто, нужны государственные усилия, продуманная политика. Почему французское кино еще живо как искусство? Там правительство думает о том, как противостоять Голливуду. У нас вопрос о квотировании зарубежного кино ставился много раз и каждый раз отклонялся нашей неподкупной Государственной Думой! Как ни печально, но я думаю, русское кино ничто не спасет.
РГ: А может, в русском кино дефицит талантов?
Кончаловский: Таланты есть всегда. Но мне кажется, что национальное кинопроизводство не должно ориентироваться на мировой рынок. Китайцам, индусам, французам безразлично, что происходит на американском рынке. Они думают о своем кино, развивают свой рынок, говорят о своих проблемах и воспитывают своего зрителя! Русский рынок огромен и очень перспективен. Поэтому за него идет война. Чтобы в ней победить, нужна НАЦИОНАЛЬНАЯ государственная сеть кинотеатров, в противовес частным. У французов или корейцев до 23 процентов налога на американское кино идет на поддержку национального кинематографа. Нужна квота хотя бы на дублированные фильмы: пусть в год выходит 12 американских картин в дубляже, а остальные - с субтитрами. И люди предпочтут русскоговорящее кино.
РГ: Как вы относитесь к новой системе финансирования кино?
Кончаловский: Не могу сказать, что эта система даст толчок развитию национального кино. Ну перераспределят деньги. И в прозрачность трат я не верю - в России прозрачности нет ни в чем. Да дело и не в этом! Деньги нужны не столько на создание картины, сколько на ее "продавливание" на конкурентный рынок. На кинотеатры, на рекламу. Потому что ей трудно конкурировать с американским гигантом. Наши прокатчики заранее считают, что ее смотреть не будут. Но если им дать денег - они картину возьмут.
РГ: Но вот Федор Бондарчук каждый четвертый доллар из 36 миллионов потратил на раскрутку "Обитаемого острова". Как же вы вышли со своим "Щелкунчиком" почти без рекламы?
Кончаловский: Картина Бондарчука не планировалась для американского проката, и она на русском языке. А во-вторых, это блокбастер, он сделан, как "у них". Но эта философия губительна. Так, как "у них", мы не сделаем. Для нас нужно делать, как у нас. И первое, на что должны обратить внимание руководители государства: у нас нет режиссеров, которые бы стали финансово успешными, сделав успешный русский фильм. Если бы Леонид Гайдай жил при капитализме, он был бы богат и ездил в "Бентли". Но он не получал денег от проката. И сегодня режиссер тоже не получает. Поэтому у нас кругом "экономика РОЗ" - "Распил, Откат, Занос"! Эта экономика вообще не думает о прибыли от проката. И режиссер, зная, что ничего не получит, предпочтет сделать картину не для проката, а для фестиваля - хоть слава будет.
2. Жизнь как кино
РГ: Итак, искусство подчинилось рынку и хочет соответствовать его требованиям. Это хорошо?
Кончаловский: У Маркса главные идеи - прибавочная стоимость и отчуждение. Отчуждение человека от самого себя - это индивидуальная ответственность. А отчуждение денег от сущности - это победа рынка. Отчуждение денег от искусства привело к тому, что сегодня акулу маринованную можно продать за 13 миллионов - как шедевр. Люди не произведения искусства покупают, а инвестируют в них. Не Энди Уорхола вешают на стенку, а инвестицию. Покупатель знает, что это вещь сомнительной художественной ценности, но он заплатил за нее 10 млн, а через три года этот мусор будет стоить уже 12.
РГ: Многие ваши коллеги с горечью признаются, что забыли, когда наши власти упоминали слово "культура". Не кажется ли вам, что невнимание к вопросам культуры приводит к таким событиям, какие произошли на Манежной?
Кончаловский: Я думаю, что достоинство государства зависит сначала от уровня дохода на душу населения. Сегодня экономическое процветание провозглашено идеалом развития человечества. Но это, по Джону Грею, может привести к деградации всей цивилизации. Солженицын писал, что материальный успех обогнал потребность в духовном развитии. Правительству напоминают о культуре, а оно думает о том, чтобы пенсионерам хватило денег на лекарства. Глубокий социолог Кара-Мурза проницательно отметил, что Россия, как страна повышенного исторического риска имеет все шансы перейти от архаичного варварства сразу к варварству ультрасовременному, - туда, куда и движется западная цивилизация. А если говорить о вопросах культуры, то надо говорить о культурном коде. Культурный код - это этический код. Он и определяет государственную структуру. Государство - отражение культуры, а не наоборот. Государство улучшить культуру не может. Зато культура определяет государственную форму. Я в статье "Страна братков" пытался это выразить: нельзя изменить милицию тем, что всех выгнать и поставить новых людей. Или снимут губернатора, поставят другого, но пройдет пять лет, и все вернется на круги своя. Любая государственная форма у нас, сама того не желая, становится коррумпированной! Не потому, что люди плохие, а потому, что иначе невозможно - не выживешь! У меня приятель был председателем одного комитета. Он сказал: меня скоро снимут, потому что я взяток не беру, а это опасно - вокруг меня все берут. Сняли!
РГ: В нашей газете был материал: женщина еще пять лет назад поднимала вопрос о беспределе в Кущевской. Ее спрятали в психиатрическую больницу, и теперь она не может обходиться без посторонней помощи. А рядом ученый совет Ставропольского университета присуждал Цапку степень кандидата социологических наук. И тогда вопрос: должен ли частный человек бороться с беспределом?
Кончаловский: Борьба индивидуума с беспределом, борьба с нравами, с этическим кодом неизбежно кончается трагедией.
РГ: Тогда мы - трава?
Кончаловский: Зачем трава? Надо понять причину, почему так происходит. В XIV веке в Европе было именно то, что происходит в Кущевской и во всей России. Этический код средневековой Европы был продуктом трех классов: землевладельцев, землепашцев и рыцарей. Рыцари грабили крестьян, но защищали их от посторонних грабителей - то, что сегодня называется "крыша". Крестьяне их кормили и отдавали излишки землевладельцу. Это и есть средневековый уклад и его этический код.
РГ: Российский XIX век - это другой этический код?
Кончаловский: Мне кажется, что тот же. К концу XIX века так и не возникло буржуазии. Главный владелец всего на свете - император. Ни помещик, ни крупный индустриалист не требовали себе юридической или политической свободы. А гражданское общество означает личную независимость от властей, которой у нас не было и пока не может быть. У нас устойчивый, глубоко освоенный этический код крестьянина, пусть даже этот землепашец работает на заводе или в Кремле. В чем этот код? Низкий уровень доверия: за пределами семьи - все враги. Успех соседа - угроза моему благополучию: у меня что-то отняли! Это крестьянское сознание. И труд - наказание, а не освобождение. Плеханов это понимал: исторических условий и предпосылок для возникновения демократического общества в России нет. Если не думать, как изменить этический код, никакая модернизация ничего не даст - мы по-прежнему будем использовать изумительно эластичное определение "несовершенная демократия".
РГ: Выхода нет?
Кончаловский: Выход есть всегда. Мы не задумываемся о том, как современное государство может формировать российскую ментальность. Мне возразят: вы хотите у русских отнять их русскость?! Но нельзя у русских отнять их самобытность! Петр варварскими способами боролся с варварством, и ничего не получилось. В Китае культурный код уже 2,5 тысячи лет все тот же. Мао пытался его сменить - ничего не вышло. Менять культурный код - самое сложное. Чехов писал: "Между "есть Бог" и "нет Бога" лежит целое громадное поле, которое проходит с большим трудом истинный мудрец. Русский же человек знает какую-либо одну из этих двух крайностей, середина же между ними не интересует его; и потому обыкновенно не знает ничего или очень мало".
И вот Александр Чудаков, выдающийся филолог и лингвист, дал анализ этой чеховской мысли. "Есть Бог", "нет Бога" - эти два понятия по отдельности либо ничего не значат, либо значат очень мало. Они обретают значение только тогда, когда есть это поле, через которое проходит только мудрец. Кому это поле неинтересно - тому неинтересно думать. Ключевский говорил подобное: русское сознание принимает только крайности. Либо есть Бог, либо нет. Человек или свинья, или святой. Или дубина, или икона. Крайности - свойство русского этического кода. Они пришли с византийским православием без греческого багажа. Нам внушали: надо верить, верить, верить, отучали мыслить еще до того, как у нас появилась охота к этому занятию. А вера без мысли - фанатизм, а мысль без веры - недомыслие, любая крайность недостаточна. Мне видится в этом что-то очень важное - именно отсутствие желания размышлять, страх перед сомнением во многом определяют образ мысли русского человека. Отсюда его нетерпимость к инакомыслию, неготовность к диспуту.
РГ: Если национальный код таков, то исчезает надежда.
Кончаловский: Это все тот же русский эсхатологизм - ожидание конца света! Мы думаем: еще немного - и за углом ждет демократия. Да нет за углом демократии! И это не страшно, надо просто постараться понять. Философ Джон Грей сказал: люди отличаются от животных тем, что они не могут жить, если у них нет цели жизни. Мы не можем понять, что это и есть цель жизни - жить. Все время к чему-то стремимся, а к концу жизни понимаем, что это все были глупости, суета. Лучше бы думали о простых вещах. Но так жизнь устроена: людям нужны высокие цели. Александр Зиновьев говорил, что возникает новое общество - сверхобщество, что западная демократия кончается. Самая демократическая страна, США, потеряла демократию: вводят микрочипы, ставят камеры слежки, про персональную свободу нужно забыть. А после скандала с "ВикиЛикс" не исключено, что надо будет, как это ни противно, признать правоту китайцев: информация должна быть регламентированной. Абсолютная демократия недостижима. Зиновьев интересно писал о сращивании законодательной, юридической и исполнительной власти, плюс четвертая власть - масс-медиа. Они сливаются в одного политического спрута.
РГ: Но если без цели нельзя, вы можете обозначить самую примитивную, но достойную цель?
Кончаловский: Повторяю: просто жить и видеть. Жить и стараться понять себя. В чем сила китайской философии? Там думают о двух вещах: забота о родителях и воспитание детей. Посмотрите, как учатся китайские дети! Они не хотят опозорить родителей. И это великая философия, которая, кстати, близка иудеям. Они говорят: "Нельзя каравану идти быстрее, чем старики и дети". Западная философия личной свободы привела к распаду семьи. Дети и родители друг друга не слышат. Парень делает что хочет, а родители говорят: он свободный человек.
РГ: Вообще-то мы пошли дальше, и события с футбольными фанатами это доказывают! Но ваши теоретические построения пессимистичны: получается, что мы и тут идем своим путем.
Кончаловский: Я не вижу пессимизма в том, что у нас средневековый этический код. Если прислушаться к Плеханову, у нас нет исторических предпосылок к возникновению буржуазии. Есть крестьянин, владеющий "Бентли", и политическая свобода ему не нужна. Олигархи ходят в Кремль посоветоваться, как истратить два миллиарда. Мы дискутировали с Евгением Ясиным: демократия - не причина, а следствие нашего этического кода, где нет для нее предпосылок. И философы, как и антропологи, и культурологи, должны его анализировать, чтобы понять возможность нашего развития.
РГ: А что способно изменить этический код?
Кончаловский: С появлением масс-медиа появилась возможность индоктринировать идею в массы. Но никто не думает о том, как в русский этический код индоктринировать новый элемент.
РГ: Потому что те, кто должны это делать, - носители того же этического кода.
Кончаловский: Не только поэтому. Они просто не знают, что это надо делать. Петр I брил бороды - пытался менять не код, а костюм. У нас сейчас думают примерно так же. Меняют руководителей, а код тот же. Чтобы думать о его смене, нужна политическая воля. Нужно воспитать поколение родителей. Это 15 лет. На пропаганду двух-трех базовых постулатов, и прежде всего индивидуальной ответственности. Пусть в школе не будет уборщиц - дети должны убирать за собой сами. Я фантазирую, но мне кажется, что с этого может начаться новая эпоха в России - с воспитания чувства индивидуальной ответственности.
РГ: Европа шла к этому веками!
Кончаловский: Правильно: триста лет насилия - Ночь длинных ножей, столетние войны... Раньше понимали ответственность перед Богом. Но сегодня германский атеист точно так же не перейдет улицу на красный свет, как и верующий. Время ускоряется, а у русской нации колоссальные потенции. Мы богатая страна: огромные невостребованные таланты, терпение феноменальное. И такую огромную экологическую структуру, как русская ментальность, надо менять с большой бережностью
РГ: А вам не кажется, что как раз тех представителей русского народа, которые это все понимали, у нас последовательно уничтожали - итог мы сегодня видим?
Кончаловский: Инакомыслящих в Европе уничтожали не хуже чем на Руси. Но у нас это делалось с особым усердием. Еще Герцен заметил, что в Европе никому в голову не приходило послать Спинозу на поселение, а Лессинга высечь и отдать в солдаты. У нас непременно сделали бы и то и другое! Как ни печально, здесь нельзя не вспомнить фразу великого Шаламова: "Русская интеллигенция без тюремного опыта - не вполне русская интеллигенция". Нетерпимость к инакомыслию - часть этического кода, который мешает возникновению демократии и гражданского общества. Это свойство русского темперамента - бескомпромиссность. А, может быть, способность к компромиссу и есть предпосылка к возникновению демократии?