Художники быстрее слышат и распознают гул настоящего, чем ученые, журналисты, практики, обыватели. Автор недавней театральной премьеры, известный режиссер Владимир Мирзоев - об этических и идейных зернах, которые художники ищут в истории и метафорах актуального.
Российская газета: Ваш последний спектакль "Принцесса Ивонна" поставлен по пьесе Витольда Гомбровича, это пограничье современности и классики. Зачем и почему Гомбрович?
Владимир Мирзоев: К классическим текстам обращаешься, когда хочешь выйти на определённый уровень обобщения, взмыть под облака, когда есть желание услышать вечное в сиюминутном.
В нашем мире, трагическое, сделав сальто-мортале, становится смехотворным. И, как ни странно, сегодня это трагическое мироощущение легче артикулировать через комедию. Впрочем, это уже давно не новость: Чехов, Гоголь, Достоевский, - всё это авторы, у которых трагическое и комическое не только пересекаются, но свободно перетекают друг в друга, как инь и ян. Прислушайтесь - отовсюду теперь раздаются восклицания, шепоты и крики: "Это просто Гоголь какой-то", "А это уже Кафка, Салтыков-Щедрин". Иными словами - фантасмагория сопровождает повседневность, а иногда превращается в быт. Так и кажется, что на улицах запоют хором: "Славное море, священный Байкал!", и Булгаков пройдёт мимо Зачатьевского монастыря, кутаясь в клетчатое пальто.
Гоголя я не раз ставил в 90-е. Салтыков-Щедрин - хоть и не слишком сценичен, зато пугающе современен. Так называемые "абсурдисты" - Пинтер, Беккет, Мрожек - тоже просятся на подмостки. Наверное, происходящее с нами здесь и сейчас необходимо поместить в европейский контекст - иначе мы пропустим что-то очень важное… Ну, а пока - Витольд Гомбрович. Для меня это очередная попытка говорить о тайнах подсознания через комедию положений. В этой пьесе, конечно, есть толика абсурда, но есть и толика Шварца (домашнего чёрного юмора).
РГ: Эта европейская сказка - она тоже про нас?
Мирзоев: Для меня это дело принципа: если пьеса ощущается как занятная история "из их жизни", как нечто экзотическое "про иностранцев" - я за неё ни за какие коврижки не возьмусь. Понимаете, ставя англичанина Пинтера или поляка Гомбровича, я стремлюсь интерпретировать их так, чтобы у зрителя возникала мысль (или лучше - чувство): да, это про нас, про детей Адама и Евы.
Не всякий драматург дотягивает до такого уровня. Поэтому я предпочитаю тексты, просеянные через мелкое сито времени, истории театра.
РГ: Пьеса написана в значимом 1938-м, за год до начала Второй Мировой войны...
Мирзоев: Эта драматургия несет на себе каинову печать той бесславной эпохи. Пьеса насыщена ощущением близкой катастрофы. Европа, как под гипнозом, смотрела на склизкое чудище, выползшее из глубин коллективного бессознательного. Это новорожденное зло (немецкий и итальянский фашизм) казалось ей даже забавным. Европейские интеллектуалы изумлялись и не знали, что с этим "подарочком" делать. Вторая мировая еще не началась, но тонким натурам было понятно, что трагедия на пороге. В пьесе все вибрирует от предчувствия беды. Конечно, в "Ивонне" фашизм присутствует не как политическая доктрина, но как болезнь сознания, как интеллектуальная и духовная замутненность человека - умопомрачение.
РГ: В какой философский и духовный контекст вписана для вас эта история?
Мирзоев: Юрий Михайлович Лотман утверждал, что в главных поворотах нашей истории видна коллизия противостоящих, отрицающих друг друга христианства и язычества. Ведь язычество не обязательно рядится в милые фольклорные одёжки старичков-лесовичков, оно запросто может обретать иные формы - например, форму коммунизма, или фашизма. По-моему, наш российский неонацизм - это и есть неоязычество, в буквальном смысле - поклонение племени, почве и её вождю, поклонение ложным богам.
РГ: Насколько важна для вас в этом спектакле почти всегда актуальная тема отцов и детей, идейного и морального наследования, или его обрыва?
Мирзоев: Семейная карма - одна из центральных тем нашего спектакля и, я думаю, нашего времени. В ХХ веке население советской империи разделилось на жертв и палачей, многие из которых в свою очередь стали жертвами. Какова плата за миллионы невинно убиенных? Она у нас перед глазами: нравственная и культурная деградация страны. И выход из этой ситуации очевиден - говорить друг другу правду, во что бы то ни стало, 24 часа в сутки. Не мифологизировать реальность, не прятать голову в песок, но думать и расчёсывать раны. Нравственные раны необходимо расчёсывать, им нужна соль наших слёз и наших слов.
РГ: Большая часть спектаклей, которые вы сделали за последние 12-13 лет, вы сами как-то сказали - "крутились вокруг мужчин". Это все были мужские истории. На этот раз - преимущественно "женская история" - не про женщин, не для женщин, но на женском "материале".
Мирзоев: Первые мои спектакли были вполне себе "феминистские". И в "Праздничном дне", и во "Фрекен Жюли", и в "Полуденном разделе" - в центре событий была женщина, воительница и провокатор, фам-фаталь. Ту же "Ивонну" я поставил 20 лет назад в Торонто (хотя это был совсем другой контекст, и спектакль, конечно, был про другое)… Видимо, в "женской теме" неизбежна некоторая цикличность. "По кругу, по кругу, всегда по кругу", - говорит Ивонна, помните? Эта реплика, кстати, и про семейную карму тоже… Почему опять "женская история"? Нынешняя российская цивилизация победительно брутальна. Это цивилизация мужская. Не в том смысле, что в ней доминируют рационализм, прагматика и меркантильные интересы. Хотя этого добра тоже хватает. Я говорю о том, что социологи называют "неофеодализмом", "неототалитаризмом". Это мир, который всегда выбирает язык насилия. Неразвитый душевно, духовно, а часто и интеллектуально, патриархальный мир - мир грозных начальников и вождей, мир окостеневших отцов. Он уже не раз доводил страну до ручки, и всё равно не хочет сдавать своих позиций.
Мой друг, священник, человек достаточно просвещенный, любит повторять, что православию гораздо ближе ислам, нежели католицизм или протестантизм. Сначала я возражал, но потом понял, что он имеет в виду традиционное общество, традиционный уклад жизни, которого нет, и уже не будет никогда, уклад, который был стёрт с лица земли большевиками. Осажденная крепость архаичного сознания (патриархальная утопия) сопротивляется новой реальности, где женщина уже играет равную роль с мужчиной и является не менее важным персонажем истории.
Я бы вообще на некоторое время отдал управление в РФ в руки женщин, запретив мужчинам занимать руководящие должности. (Прекрасный, кстати, неологизм - "секс-люстрация"). Думаю, что через постоянное подавление женского (эмоционально тонкого) попирается наша национальная психея. Хотя именно она одушевляет и олицетворяет нашу культуру - единственную подлинную ценность, благодаря которой мы сохраняем свою идентичность во времени. По-моему, женщина - русский человек в кубе. Она еще больше отстранена от истории и от творчества в истории, чем среднестатистический мужчина. У неё ещё меньше права творить собственную судьбу…
Согласитесь, разговор об этом, о нашей национальной психее - исковерканной, аутичной, искореженной, униженной - сегодня как никогда уместен.
РГ: В главных ролях у вас молодые актрисы. Похоже на месте почти эмблематичного для ваших спектаклей и эстетически мощного Максима Суханова их спасает лишь пластичность женского начала.
Мирзоев: Почему же? Маша Бердинских и Лиза Арзамасова достаточно уникальные индивидуальности. Однажды я понял, что Маша сможет играть Ивонну, увидев ее в дипломной работе Щукинского училища ("Унтиловск" Леонида Леонова). Но мне хотелось, чтобы в спектакле было два состава актёров. Ненавижу так называемые "вводы", саму необходимость за пять дней слепить роль, которая по-хорошему требует полгода подробных репетиций. Поэтому стараюсь стелить солому там, где могу… С Лизой Арзамасовой меня познакомила художник нашего спектакля - Алла Коженкова. Конечно, театр всегда сопротивляется вторжению "чужих", новых людей со стороны. Тем более, у девочки-телезвезды нет высшего образования. В труппе сразу началось брожение умов: зачем да почему? О,кей, я объявил, что готов отсмотреть всех "правильных" претенденток. Мне нужна была юная исполнительница, субтильная, небольшого роста, пластичная, со сложной структурой психики, умеющая долго и содержательно молчать. Начался кастинг. Не буду называть фамилии актрис, но список получится внушительный. После этих проб стало очевидно, что индивидуальность Лизы, во-первых, уникальна, во-вторых, прекрасно вписывается в наш замысел и, хотя Лизе всего 15, на интуитивном уровне она понимает режиссёра лучше, чем многие профессионалы.