"Пушкинская школа" при Пушкинском театральном центре в преддверии своего десятилетия привезла в Москву восемь спектаклей. Среди них - не только Пушкин, но и Блок, Мольер и Шекспир. Гастроли окончатся 19 апреля премьерой "Гамлета" на сцене театра "Школа драматического искусства".
О том, что такое "Пушкинская школа", мы беседовали с ее создателем, актером, режиссером и поэтом Владимиром Рецептером.
Российская газета: Что вами руководило, когда десять лет назад вы создали театр "Пушкинская школа"?
Владимир Рецептер: Энтропия культуры, захватившая все пространство! Консерватизм в сущности - это художественная объективность, консерватор - это охранитель той связи, которую рвут и которая рвется сама по себе. Из этих соединительных усилий и состоит культура. Иначе... Зачем мне этим заниматься, когда целесообразней сидеть и писать, выпить чашечку кофе и вернуться к прозе (стихотворение по заказу не рождается). Четыре повести начаты, и театр не дает мне вернуться к ним. Театр не оставить, потому что без соединительных усилий вообще ничего не останется.
РГ: Как ваш "консерватизм" отразился на прочтении "Гамлета"?
Рецептер: Если убрать или сократить хоть один монолог, все разрушится. Это все равно, что убрать куски из Пятой симфонии Бетховена, а потом сыграть ее как ни в чем не бывало. Или играйте что хотите, но не зовите меня слушать и не выдавайте это за Пятую симфонию. Но к этому все привыкли! Есть три дивных современных театра - польский, немецкий и литовский, но зачем, "задрав штаны", бежать за ними?..
РГ: Что вас ведет к тайнам пьесы, ее структуры?
Рецептер: Может, любимая филология. Мне интересны бесконечные поиски "природы чувств", говоря словами Товстоногова.
РГ: Но вы предлагаете - вослед за символистами - играть "Гамлета" почти как монопьесу. Это разве не перемена структуры?
Рецептер: Нет, это пристальное внимание к герою, и прежде всего - к нему. Когда, боясь утратить своего Гамлета, которого я сыграл в Ташкенте, я строил собственную композицию, собрав все сцены и все монологи Гамлета, выяснилось, что остальные вполне успевают проявить себя - и в действии, и как характеры во взаимоотношениях с героем. Я сравниваю Гамлета с Лаэртом. Трагедия того и другого начинается со смерти отца. Но главная черта, сближающая героев, - это его склонность к рефлексии, его раздвоенность личности, им самим осознанная. Оказывается, Лаэрт рационально, активно мыслит и этим очень похож на Гамлета, каким мы его воспринимали. А Гамлет на поверку - это человек сердца. "С тех пор, как для меня законом стало сердце, и в людях разбирается..." Да где вы видели такого человека, для которого законом стало сердце?!
РГ: У Христа законом стало сердце.
Рецептер: Пять с плюсом за ответ. Поэтому-то "Гамлет" и величайшая пьеса. Но ее задача - вовсе не отразить время, как многим кажется. Это происходит само по себе. Гамлет всегда - наш современник, Гамлет постоянно - нынешняя "новая драма".
РГ: Но разве "Гамлета" каждый раз не ставят для того, чтобы отразить время?
Рецептер: Я уже сказал - не надо стараться! Время отразится само! Неизбежно! Надо понять структуру вещи, надо сыграть Пятую симфонию, и все случится само собой! Чем больше ты стремишься туда и только туда, внутрь, тем больше ты отразишь время. Нет ничего глупее, чем рассказывать времени о нем самом. Оно знает про себя больше, чем мы. Есть вещь и есть художник; а время... "время дано, это не подлежит обсуждению, подлежишь обсуждению ты, разместившийся в нем". Так сказал поэт Коржавин. Мне кажется, этим и отличается театр будущего от театра нынешнего. "Ни наших университетов, ни наших театров он не любил", - сказал Нащокин о Пушкине. Но он любил какой-то иной театр. И мы попытаемся понять, какой именно - для этого мы, Пушкинский центр, издаем книги, ставим спектакли, для этого проводим Пушкинские фестивали.
РГ: Почему в репертуаре "Пушкинской школы" есть непушкинские сюжеты - "Гамлет" и "Роза и крест"?
Рецептер: Для меня эти две вещи связаны с Пушкиным, с его судьбой. Да и моей тоже. "Гамлет" - пьеса, которая, как выяснил недавно Сергей Фомичев (его доклад прозвучал на Пушкинском фестивале этого года в Пскове), во многом образует Пушкина как драматурга. А что касается "Розы и креста", нет никакого иного сюжета, более тесно связанного с рыцарскими предположениями Пушкина, чем эта пьеса Блока. Все это образует некое единство. А внутренний мотив для меня прост: время катится к закату, и ничего рыцарского или благородного скоро нельзя будет найти и днем с огнем. Видимо, поэтому и Пушкин, и Блок оглядывались на рыцарские времена. Из этих оглядок возникает художественный и временной объем.
РГ: Открылось ли вам что-то новое в нынешнем обращении к "Розе и кресту"?
Рецептер: Все пьесы, в которые мы заглядываем, заглядывает и наш новый опыт, новая радость и новое страдание. Достоевское "пострадать надо" и блоковское "радость - страдание" - явление одного, пушкинского корня. В основе этих размышлений лежат страсти Христовы, страдания на кресте - Роза и Крест. Но это все у них, конечно, от Пушкина.
РГ: Вы играете на двух площадках - у Петра Фоменко и в "Школе драматического искусства". Почему?
Рецептер: Никто, кроме двух фанатиков Петра Фоменко и Анатолия Васильева, так серьезно не относится к театру Пушкина. Оба они были постоянными гостями Пушкинского фестиваля, "васильевцы" играли у нас, мы у них. Не Пушкин не сценичен, а театр не пушкинизирован.
РГ: Вы хотите объявить всеобщую "пушкинизацию" страны?
Рецептер: Это нам не грозит. Проект будущего театра был создан Пушкиным. В пушкинской простоте, в театральной аскезе я вижу наш путь, путь Пушкинской школы. Сама речь его героев, текст Пушкина выстроен ритмически гениально, исключает искусственность и велеречивость, рождает естественную интонацию.
РГ: Но не все ее слышат, как вы.
Рецептер: Это, конечно, похвала. Но, подходя к Пушкину, нужно самому становиться хотя бы несколько, хотя бы на время поэтом. Чем ближе подойдешь, тем лучше. Нужно становиться хотя бы немного ученым, филологом, чем больше, тем лучше. Но для этого нужно почувствовать праздничность его речи. "Пушкинская школа" в широком смысле - это путь. Не стыдно и здорово поступить в нее и заново поучиться.