Этот род - из числа тех, что держат страну. Дядя нашего героя был правой рукой Сталина, а сам он прошел фронт и лагерь, работал в ЦК, вел первую аналитическую передачу на советском ТВ, создавал первую в СССР пресс-службу... В эти дни ученому и публицисту Льву Вознесенскому исполняется 85 лет.
Как-то вечером, в бараке, Гумилев как-то задумчиво посмотрел на меня и сказал:"Левушка, я хочу вам погадать - древним буддийским гаданием". Мы заварили полную пачку чая, Гумилев выпил этот чифирь, сел, закрыл глаза, потом взял мою ладонь, пошел по ней пальцами, и я почувствовал что-то вроде уколов тончайшими иголками. Он говорил о моем будущем, все это потом сбывалось, а в конце открыл недоуменно глаза и сказал: "Левушка, в конце жизни вы будете кем-то вроде известного проповедника, религию, что ли, какую-то будете проповедовать...". Я, студент, подумал тогда - какую религию я могу проповедовать? Разве что марксизм-ленинизм?
Семья "под нож"
Российская газета: Лев Александрович, как вы оказались на фронте? Неужели отец, ректор ЛГУ, не обеспечил вам бронь?
Вознесенский: Какую еще бронь? В 43-м начали выборочно призывать 26-й год, и в военкомате мне сказали, что с таким фундаментальным образованием - я тогда окончил 9 классов - только в авиации дальнего действия служить. Но медкомиссия обнаружила, что у меня один глаз видит на полдиоптрии хуже другого... В конце концов попросился в артучилище, там выпускали быстро.
РГ: Этот пафос сегодня близок немногим. Как и то, что ваш отец в свое время не хотел уезжать в Москву, когда его назначили министром образования РСФСР.
Вознесенский: Одному из знакомых он после переезда сказал: "Ни одного гвоздя из министерства!" То есть сразу дал понять, что не собирается пользоваться служебным положением. Когда отец приносил зарплату, мы садились за стол и он начинал считать: так, это бабушке отправь, это маме, это туда, это сюда... С сомнением посмотрит на то, что осталось, и скажет - ну, а это нам с тобой.
РГ: Ваш дядя, экономист Николай Вознесенский, стал в конце сороковых центральной фигурой "ленинградского дела".
Вознесенский: Начнем с того, что Николай Алексеевич был человеком колоссальных знаний, памяти, способностей. Мне чудом досталось несколько десятков книг из его библиотеки, и это не только экономика, а и артиллерия, астрономия, металлургия, история, литература... Он считал, что должен был быть в курсе всего, что происходит в стране, иначе, по его мнению, невозможно было планировать экономики.
РГ: Сталин ему очень доверял.
Вознесенский: То самое доверие его и погубило. Окружение вождя не могло смириться с тем, как тот приближает Вознесенского к себе! В 34 года - председатель Госплана, заместитель председателя Совнаркома, по словам Сталина, - "финансовый гений", "человек, как никто знающий толк в управлении государством" и так далее. А уж когда Сталин при свидетелях назвал Вознесенского своим преемником на посту главы государства - с этого и началось "ленинградское дело".
РГ: B "под нож" пошли все Вознесенские.
Вознесенский: Четыре семьи от стара до мала. Отец, Николай Алексеевич и их сестра были расстреляны, остальные посажены и сосланы, даже бабушку 84-х лет отправили в Туруханский край.
Жизнь с изнанки
РГ: В лагере у вас был статус "особо опасного"...
Вознесенский: Потому меня отправили на самые тяжелые работы. Мы укладывали железнодорожные пути, тягая вверх по насыпи по колено в снегу тяжеленные рельсы и шпалы, долбили ломами глину в 50-градусный мороз, ночи напролет грузили цемент... Но мне и этот опыт был важен.
РГ: А Шаламов считал, что лагерь ничему не может научить.
Вознесенский: Я узнал изнанку жизни, то, чего не мог бы даже представить, находясь на свободе. И волосы вставали дыбом от рассказов, например, организатора подполья в немецком лагере, в нашем лагере получившего 25 лет. Я еще острее понял, что в обществе далеко не все в порядке, но моя личная судьба при этом ничто по сравнению с судьбой страны.
РГ: Гумилев чувствовал то же?
Вознесенский: Конечно. Мы много спорили, обсуждали и теорию пассионарности, проблемы мироустройства, истории... Это был постоянный диалог, в котором участвовал небольшой круг друзей, я помню какую-то особую атмосферу общения, хотя мы больше слушали Гумилева, чем говорили сами. Но и он слушал нас, приходил советоваться, например, о том, что делать, выйдя на свободу.
Ревность к свободе
РГ: Как вас встретили там?
Вознесенский: Те, кто меня знал, отнеслись с пониманием - ушел нормальный человек и вернулся нормальный человек. Конечно, куда бы я ни устраивался, лагерный шлейф за мной тянулся, и даже через десять с лишним лет при устройстве в ЦК меня все-таки спросили, за что я был арестован.
РГ: А сами вы за собой этого шлейфа не чувствовали?
Вознесенский: И да и нет. Раньше я думал, что моя жизнь будет совершенно прозрачной, я закончу аспирантуру, защищу одну, другую диссертации, буду читать лекции и писать книги. Лагерь, показав подлую сторону жизни, наверное, заставил понять, что бесконечное повторение чего-то с кафедры одного и того же - это не для меня. И я ушел с экономического факультета МГУ в журнал "Коммунист", чтобы пусть через теорию, но менять жизнь!
РГ: В начале 60-х это был серьезный журнал.
Вознесенский: По крайней мере там родилось много важных для того времени определений, например, "развитой социализм". Я писал о необходимости критически осмысливать существующий строй, там, кажется, впервые в официальной литературе говорилось о необходимости созидательной критики, о том, что мы должны смотреть на общество не через призму лозунгов, а через призму реальной жизни.
Конституционные тезисы
РГ: А как вы оказались в ЦК? Туда уж точно не брали бывших заключенных.
Вознесенский: По прямому указанию Суслова, главного идеолога партии, в свое время приложившего руку к травле "ленинградцев"! Я работал в отделе международной информации, а потом в отделе пропаганды.
РГ: И там приложили руку к Конституции 1977 года.
Вознесенский: К сожалению, только косвенно и задолго до ее принятия. Александра Яковлева назначили руководителем группы по пересмотру Конституции, и он попросил меня изложить свои мысли по поводу того, что мы могли бы там изменить. Я поговорил со специалистами, подумал и написал аналитические тезисы. Решил выдать все давние мысли о том, как перестроить наше общество, как, по моему разумению, направить его в действительно социалистическое русло. Писал о необходимости свободных выборов, о новой роли партии, о гласности, экономической реформе, расширении прав союзных республик...
РГ: Вас не уволили за эти мысли?
Вознесенский: Как ни странно. На официальное обсуждение их вынести не решились, но некоторым членам Политбюро тезисы были известны и оценивались высоко.
"Я - и перед народом отчитываться?"
РГ: Насколько я понимаю, работа в ЦК тоже со временем перестала вас устраивать
Вознесенский: Она стала ремеслом, все тонуло в согласованиях и не могло принести практической пользы. А тут возникла идея ввести на Центральном телевидении должность политобозревателя по вопросам внутренней жизни страны, чтобы с экрана отвечать людям на самые острые вопросы. И я понял, что это мое - сближать слово и дело.
РГ: По-моему, вы первый начали приглашать в телестудию больших начальников.
Вознесенский: А я понял, что у меня нет выхода - зрители стали требовать от телеобозревателя наведения порядка в тех или иных отраслях! Однажды пригласили мы в эфир первого заместителя председателя Совета министров по сельскому хозяйству - он отказался. Тогда я попросил переговорить с ним Николая Кручину, заместителя заведующего сельхозотделом ЦК. "И знаешь, что он сказал? - возмущался потом Кручина. - "Что?! Я - и перед народом отчитываться?!"
РГ: Понятно, отчего так долго вам не давали прямого эфира.
Вознесенский: Это было шесть лет жуткой борьбы! Однажды я в эмоциональном разговоре все-таки вырвал у Лапина согласие на прямой эфир, но с его условием, что это будет передача на безусловную тему и с безусловными участниками. На первый эфир в студию пришел президент Академии наук Анатолий Петрович Александров, и все 5 телефонов прямого эфира звонили в этот вечер не умолкая!
РГ: В перестройку вы тоже начали новое дело - организацию первой в СССР пресс-службы.
Вознесенский: На следующий день после назначения заведующим Отделом информации Совета министров я в интервью "Шпигелю" сказал, что хочу сделать кремлевскую стену прозрачной в обе стороны. И Совмин, и Госплан были совершенно закрытыми организациями, мы входили в них с камерой и на столах в кабинетах не видели ни одной бумажки!
РГ: Но вы проработали там меньше трех лет...
Вознесенский: Понимаете, всю жизнь человек проверяет, кем он в своих глазах является - то ли на все всегда согласным болванчиком, то ли у него есть стержень. Мы тогда, как могли, боролись за демократизацию в партии и обществе, организовывали в ЦК совещания с участием бастовавших шахтеров, открывали для телеаудитории всей страны заседания Совмина... Так что мне и за работу на последнем своем официальном посту не стыдно. А ушел я с телевидения и из Совмина, только поняв, что в тех условиях я сделал все, что мог.
* * *
43-й год. Учебная батарея возвращалась в училище после строевой подготовки. Старшина дал команду "Запевай!", и все запели кроме одного курсанта ("ну не могу я петь по приказу!"), который шел и просто шевелил губами. Старшина остановил строй: "Вознесенский, шаг вперед! За непение песен в строю два наряда вне очереди!"