Телеоператор РЕН-ТВ получил тяжелое сотрясение мозга. Так служба безопасности одного из сетевых продуктовых магазинов отреагировала на требование убрать с прилавка просроченный товар.
Охранник другого места общественного присутствия - VIP-зоны аэропорта - предложил звезде мировой сцены покинуть престижный зал, видимо, сочтя, что легенда для охраняемого им объекта недостаточно "VIP".
Кто эти люди в полувоенной форме: радетели об общественном порядке или боевики, охраняющие частные интересы своих нанимателей и готовые ломать кости всем остальным? Кого и от кого они защищают? Об этом мы говорим с поэтом Юрием Кублановским.
Российская газета: Получается, что самые что ни на есть общественные места - баня, поликлиника, аптека, ДК, газета - отделены от общества человеком с неподкупным лицом. Это болезнь нашего мироустройства, какая-то ценностная извращенность?
Юрий Кублановский: Действительно охраны на редкость много, а чувства социальной и просто житейской защищенности у большинства из нас нет. Поэтому, наверное, среднеарифметический, классический охранник в представлении большинства граждан чем-то похож на тех, кого в 90-е годы прошлого века мы называли "качками". Это тип, балансирующий на грани законности. От охранника бесполезно ждать участия, такое ощущение, что он скорее противостоит обществу, чем старается нам помочь.
РГ: Если верить социологическим опросам, то в охране работает чуть ли не третья часть этого самого общества. Тогда вопрос: кого и от чего секьюрити защищают?
Кублановский: Кого? Бюрократов. От кого? От меня, от вас, от нас. Они защищают бюрократические предписания, защищают современную псевдобуржуазию, а не порядок и не законность в российском социуме.
РГ: Еще и от явных жуликов. Попробуйте проникнуть в офис обдурившей вас фирмы: вам попросту не выпишут пропуск. Часто такое бывает при покупке товара по Интернету. Дрянь, за которую вы заплатили немалые деньги, вернуть вряд ли получится.
Кублановский: Увы, очень многие наши граждане не без основания чувствуют в охранных структурах их некую подспудную мафиозность, которая никак не направлена на безопасность общества. Конечно, это явление корнями своими уходит в "лихие" 90-е годы. Ведь многие участники того беспредела потом перелицевались в охранников. И под соусом наведения общественного порядка по сути остаются приверженцами прежнего беззакония. Есть и другой тип секьюрити, пришедший из советских служб безопасности и в свое время настроенный системой бороться с инакомыслящими, выполнявшими свой общественный и культурный долг гражданами. А потом эти же "борцы" пошли в обслугу к олигархам. Например, тот кагэбист, который выдавливал меня из страны, тоже, кажется, ушел охранником высокого ранга в коммерческие структуры.
РГ: Современный охранник, получается, включен в какой-то технологический процесс, где нет места ни этике, ни хотя бы зачаткам культурных представлений. Все это не нужно профессионалу?
Кублановский: Это вопрос неоднозначный. Конечно, перед законом все равны: что известная актриса, что солженицынская Матрена. И человеку, широко известному, а быть может, даже гениальному нарушать его не годится. Однако в каждом конкретном случае должна присутствовать соответствующая мера человечности и просто здравого смысла. Если пожилая уставшая женщина находится там, где ей удобно в данный момент находиться, и это не во вред никому, то выгонять ее оттуда мне кажется большой социальной ложью, несправедливостью.
И еще. У нас очень мало высоких профессионалов в этой сфере. Я много жил в Европе, так вот там охранники вызывают скорее расположение, они и выглядят как защитники социума, защитники граждан. Они, как правило, стараются войти в твое положение и хотя бы по виду не выглядят равнодушными. Они не скажут тебе с порога "нет", а если и скажут, то объяснят почему. Поэтому и климат в обществе там другой, вежливый.
РГ: Отгородиться от людей забором и большим штатом охраны - это способ существования современной элиты? С вашей точки зрения, можно защититься от жизни, от улицы, от неприятностей?
Кублановский: Даже сочувствуя страшной трагедии с дочерью одного из первых лиц "ЛУКОЙЛа", я понимаю, что это исключение. В целом же этот слой достаточно защищен немереными деньгами: они предоставляют большие возможности для повседневной безопасности. От сиюминутных неприятностей, которым мы подвергаемся на улице, конечно, можно отгородиться. Но о долгосрочной перспективе никто не знает. Еще за три-четыре года до Октябрьской революции такой философ как Василий Розанов думал, что Россия крепка и будет стоять века. А она обрушилась в одночасье. Когда существует глубокая ложь в социальной повседневности, никто не застрахован от общественных катаклизмов.
РГ: То есть искусственная среда по типу Рублевки со своими школами, детскими садами и клубами не- жизнеспособна?
Кублановский: Тот, кто огораживает своих отпрысков здесь и посылает их на учение за рубеж, как правило, рассматривает нашу страну как место для "кормления", а не Родину в полном и всеобъемлющем смысле этого слова.
РГ: Вы живете в Переделкине. Заборы разъяли и ваш писательский поселок?
Кублановский: Недавно я написал вот такие горькие строчки: "Домосидение - вот сделался мой фетиш, а то на улице кого-нибудь да встретишь". Сейчас писатели перестали дружить домами, практически никто ни к кому в гости не ходит. Как ходили когда-то, например, к тому же хлебосольному Пастернаку. По-разному видят писатели и будущее Переделкина: одни надеются по сути приватизировать казенные дачи, другие отстаивают их прежнее положение. Но, конечно, это не единственная причина отчуждения: литераторы разъединены еще и по идеологическим и другим житейским мотивам. Боятся, подвыпив, ляпнуть лишнее и таким образом навредить себе в получении какой-нибудь премии или поездки на заграничный симпозиум. Такое впечатление, что многие писатели и живут-то в России от одной такой поездки до другой.
РГ: А нам казалось, что главная беда Переделкина - экспансия кошелька...
Кублановский: И это есть. У меня без спроса оттяпали пол-участка и на задах выстроили огромные виллы, которые по ночам светятся каким-то инфернальным светом. Я даже на могилу Пастернака не хожу, потому что помню, как пронизывал душу вид от его могилы к даче - Пастернаковское поле. А сейчас это поле застроено особняками. Я разговаривал с одним из прорабов. Для кого, спрашиваю, дом строите. А он: откуда я знаю, ему еще два года сидеть.
РГ: Надеюсь, это не мешает вашей литературной жизни?
Кублановский: Я ее перенес в основном в провинцию. Только что вышла моя книга "Посвящается Волге" - это все, что я написал о родных местах за четыре десятилетия. А инициировали ее издание власти Рыбинска - до недавнего времени в моем родном городе я был почти персоной нон-грата, потому что пытался защитить жемчужины старой верхневолжской архитектуры. Деревянные шедевры Рыбинска уже, к сожалению, разрушены полностью, от городского ансамбля практически ничего не осталось.
РГ: Вот что требует охраны, так это старорусские волжские города. Недавно была в левитановском Плесе. Впечатление ужасное, несмотря на новую пристань. Главная вывеска на новой набережной: "Плес - яхтклуб". Все выкрашено, огорожено. Где тут искать "Вечный покой"?
Кублановский: Уходит интимная лирическая красота из русских городов. Не повезло и Ярославлю. К сожалению, модернизация, которая была проведена к его 1000-летию, только ухудшила набережную... У Волги отвоевали почти 10 метров, расширили нижний променад, одели берега в чугун и камень, наставили фонарей. Ушла поэзия.
Я недавно побывал в Риме: какие там берега у Тибра, по-средневековому заросшие, поэтичные! Итальянцы понимают, что нельзя одевать их в камень. Там еще водяные крысы водятся и другая живность... А наши все закатали в камень, сделали дорогие решетки - "бабки", что ли, отмывали? В ярославской набережной не осталось лиризма.
РГ: Когда треть народа в провинции или работает в охране, или мечтает о том, чтобы туда устроиться, то дело не только в том, что наши мужики, те, что в самом соку, умственно и физически, хотят сидеть и ничего не делать...
Кублановский: Дело в общей несправедливости, которая разлита в обществе. Часто на поверхности жизни оказываются не трудолюбивые и добросовестные, а халявщики. Тем более когда стоят многие производства и хорошее рабочее место в дефиците. Вот и идут в вохровцы здоровые мужики, которые не могут найти себе другого достойного применения.
РГ: А откуда она взялась, эта повсеместная любовь к халяве?
Кублановский: А от того же нездоровья общества, отсутствия в нем гражданской солидарности и патриотической цели. Когда старый социум рассыпался и началась великая криминальная революция, каждый стал выживать сам, рассматривая своих сограждан как конкурентов. Александр Исаевич Солженицын это заметил сразу: "Мы должны строить Россию нравственную или же никакую, тогда уже все равно".