На фоне невыразительного августовского репертуара трудно не обратить внимания на два телевизионных артефакта. Один - "Закрытый показ", на коем обсуждался фильм Рашида Нугманова "Игла. Remix" (Первый). Другой - тоже в каком-то смысле remix: "Исторический процесс" ("Россия 1").
Виктор Цой. Remix
Спустя год ТВ решило вспомнить о 20-летии со дня гибели Виктора Цоя. Отчего так вышло, трудно сказать. Может, это дело случая, что на "России" прошел документальный фильм "Виктор Цой. Легенда о последнем герое", а на Первом "последнего героя" попомнили в "Закрытом показе" в связи с фильмом "Игла. Remix", снятом и прокатанном для неглубокого зрителя, между прочим, год назад?..
А может, просто вновь пришло время этого парня - человека в черном с угрюмой отчужденностью и требовательной романтикой? К тому же романтикой, востребованной новым поколением детей?
"Глубокий и широкий" телеведущий Александр Гордон вроде бы и задался этими вопросами в своем глубоком и широком ток-шоу, но ответа не получил. Обсуждение шло по касательной к явлению по имени "Цой".
Обрывочные суждения участников о первой и о второй версиях "Иглы" перемежались с воспоминаниями о том, каким он, Виктор Цой, ушедший из жизни в 28 лет, парнем был в жизни (тусовщиком, по версии Артемия Троицкого), перебивались соображениями о характере его музыки, о контекстах того и этого времени...
Что-то глубокомысленное говорил широкий и глубокий киноартист Александр Баширов про онтологию поэтического вибрирования.
Про свою больную мозоль ("тоска по империи"), хотя на нее никто не наступил, говорил писатель среднего возраста Михаил Елизаров. Он говорил о разрушенной империи, о поруганных имперских чувствах. Он сознался, что сам, будучи из тех, кого называют "понаехавшими", "дико не любит понаехавших" и не воспринимает людей, "выглядящих не совсем в контексте славянского мира".
Это так русский писатель аккуратно и косноязычно выразил ксенофобские эмоции, идущие от сердца. Говорит, как чувствует. Тогда казахские лица, мелькавшие в кадре, были славянскими в имперском контексте. Теперь... они - чужие. А хочется единения, которого нет и быть не может. Писатель Елизаров душевно изнемог не только потому, что империя кончилась, но и потому, что оборвалась традиция советского героизма. Виной тому российский капитализм.
Гордон подхватывает мысль: значит ли это, что Цой был последним героем?
Тут же кто-то встревает: "Предпоследним". Последним оказался Данила Багров. И следом разговор перескакивает на особенности такого жанрового образования, как remix. Хорош он или плох? Нужен он или ни к чему? Это уж совсем был пустой спор.
Разве что только киновед Александр Шпагин зацепил нерв коллизии, связанной с явлением народу Виктора Цоя в конце 80-х годов прошлого века. Мысль о том, что Цой был одним из первых, кто в своей рок-кочегарке кожей учуял народившийся ветер перемен, кто первым вдохновился им и поплыл по течению тотальной свободы, так и осталась в шоу брошенной, а затем и заболтанной.
Между тем цоевская романтика абсурда: "Три чукотских мудреца
Твердят, твердят мне без конца: "Металл не принесет плода,
Игра не стоит свеч, а результат - труда", Но я Сажаю алюминиевые огурцы, а-а На брезентовом поле", предвещала бунт. По крайней мере, на молодежном уровне. А финал "Ассы" с ритмизированной кричалкой: "Мы ждем перемен" и "Перемен требуют наши сердца", являл эту накопившуюся энергию в потенциальном действии.
К слову, можно и согласиться с недоумевавшими по поводу "remix": зачем и кому сегодня Цой? Бард стал после обрыва жизни легендой. И пусть дальше живет в легенде. И я бы согласился с такой установкой. Да вот, посмотрев на Выборгском кинофестивале картину "Бездельники", в которой звучат ранние песни Цоя (хотя время ее действия - наши дни, хотя ее герои - сверстники сегодняшних молодых героев), передумал.
Вот из этой картины понятно, отчего сегодня Цой отнюдь не объект ностальгии, но субъект, заново и столь же остро чувствующий тупики абсурда нашего времени. Снова пора сажать "алюминиевые огурцы на брезентовом поле". Просто тот Цой пришел дать волю нашим инстинктам в пору единения людских масс. Этот Цой живет и сострадает нам на фоне их разобщения. И оттого теперь, как никогда, актуальны именно его ранние песни о бездельниках. "Нет меня дома целыми днями: Занят бездельем, играю словами Каждое утро снова жизнь свою начинаю И ни черта ни в чем не понимаю". Двадцать лет остались за поворотом, и дети тех детей, что требовали перемен, опять ничего не понимают. Может, им что-то объяснят Николай Сванидзе и Сергей Кургинян в проекте "Исторический процесс".
Сванидзе и Кургинян. Remix
"Исторический процесс", стартовавший на минувшей неделе на канале "Россия" и нов, и вместе с тем недостаточно хорошо забыт. Я имею в виду его первую версию "Суд времени", что шла на Пятом канале еще осенью этого года.
Не стану пока спешить с оценкой этого remix. Пока скажу лишь о направленности и надобности этого шоу. Опыт показал, что история страны - это едва ли не самая востребованная тема широким, но, увы, неглубоким телезрителем. Так мне кажется.
Еще мне кажется, что история - это поле битвы заинтересованных политических сил. Особенно в ситуации предвыборной страды. Только, основываясь на этих двух факторах, можно сделать догадку, что проекту "Исторический процесс" будет обеспечен довольно устойчивый зрительский успех.
Есть еще третий фактор; это процессуальные противники - Николай Сванидзе и Сергей Кургинян. Они получили определенный опыт в проекте "Суд времени" и наверняка преумножат его в новой версии проекта.
Уже "первый блин" подтвердил ожидание того, как станет развертываться дискуссия, независимо от обсуждаемого предмета. В этот раз речь шла о беззаконии в сталинские времена и о "деле Магнитского".
Схема такая: Кургинян готов признать преступления Сталина и не может их не оправдать. Сванидзе не готов их оправдать ни с моральной, ни с исторической точек зрения. Дальше - аргументы.
У Кургиняна главный резон - страна с ракетами и атомными бомбами.
У Сванидзе - миллионы человеческих жизней, перемолотых в репрессиях.
У Кургиняна: а в других странах бывали тоже репрессии и случалось такое же беззаконие.
Тропинки грядущих споров протоптаны, и, возможно, весь наш интерес будет фокусироваться не на публицистических декларациях, а на конкретных документах. Но и они, думаю, не станут истинами в последней дистанции. Ну хотя бы потому, что в телевизоре невозможно убедиться в их достоверности. И тогда опять на первый план выступают харизмы оппонентов и их риторические дарования.
С самого начала надо понять, в чем своеобразие этого противостояния. Оно не между истиной и ложью в первую очередь. Оно - между Мифом и Историей. Это подоплека. А на поверхности будут биться идеологические концепции и политические интересы.