Завтра в Екатеринбургской картинной галерее открывается приуроченная к 80-летию персональная выставка Миши Брусиловского - единственного уральского художника, чьи работы продаются на "Сотбис". Выставка юбилейная, представлено около 70 полотен: 13 - из фондов музея ИЗО, остальные - продукт натурально каторжного труда: все лето Брусиловский не вылезал из мастерской, работая едва ли не сутками.
В Екатеринбурге мастер увековечен бронзовым монументом в полтора своих роста в компании бронзовых же своих друзей и коллег..
- Ты не боишься, что этот памятник сдадут в утиль? - спросили как-то художника.
- Нет, нас перельют на пушки! - гордо ответил Брусиловский.
Из привилегий, соответствующих масштабу его творчества и возрасту, Брусиловский имеет мастерскую от Союза художников, более полувека не видевшую ремонта, где обветшавшие рамы создают угрозу пешеходам - дребезжат и собираются выпасть с шестого этажа. В общественном транспорте художник покупает билеты, потому что социального проездного у него нет.
Накануне вернисажа Миша Брусиловский ответил на вопросы корреспондента "РГ".
Российская газета: Сколько картин Вы написали?
Миша Брусиловский: Кто это может знать? Все они существуют помимо меня, не знаю где. В Америке осталась моя большая коллекция - сто больших картин и листов 20 больших рисунков, в Париже - 40 картин... Тогда на Запад вывозили не только мои картины. В свое время из Челябинска увезли два вагона живописи. Константин Фокин за 13 больших полотен получил 50 долларов. Тогда художники продавали свои этюды по червонцу, потому что был такой слух, что картины уже никому не нужны - и появился человек, который пообещал купить, но незадорого. Даже из Москвы вывезли многих замечательных художников, и из Оренбурга, и соцреализм из Свердловска. А до этого из этой страны вывезли еще Веласкеса и Тициана из Эрмитажа и многих других. Вывозили и вывозили. И еще осталось столько, что девать некуда.
Картины имеют свою биографию, свою жизнь. Может, где-то они висят, кому-то нравятся... По поводу своих картин я никогда не волновался - я не жадный. Вообще, к жизненным проблемам надо относиться философски: случилось, прошло - и вперед, если возможно. Оглядываться и страдать не имеет никакого смысла. Так что из-за картин, которые писались всю жизнь (а это, надо сказать, очень тяжелый труд, если кто понимает), - об этом совершенно нет никаких переживаний.
РГ: Но Вы их помните?
Брусиловский: 98 процентов не помню, только кое-что. Помню, как работал, чего хотел, что смог... Ты не красишь и не представляешь, какое наслаждение испачкать холст. На вопрос, почему ты красишь картины, невозможно ответить: случилось так в твоей жизни, и все.
РГ: И часто замысел совпадал с конечным результатом?
Брусиловский: Никогда не совпадал. По этому поводу существует много легенд. Говорят, что Суриков увидел ворону на снегу - и написал "Боярыню Морозову". Все это байки. Иному художнику может померещиться, что он может написать картину - белое на белом, а начнет писать, и только кляксы наставит... Нет, старые мастера так и работали: делали грамотный эскиз, пунктуально и гениально раскрашивали его от линии до линии. А современный художник начинает мазать, а потом его рука ведет туда, куда ему и не хочется...
Когда я учился в Ленинградском институте живописи, был у меня дружок Виктор Голявкин. Он спрашивал: "Миш, ты знаешь, что такое живопись?" - "Да вроде говорят, что борьба теплого с холодным". - "Чушь! Картина должна иметь вес - тогда это живопись: упала тебе на голову картина - и убила!"
РГ: С Вашей картиной "Совхоз Голубковский" до убийства не дошло, но с трибуны ее осудил секретарь обкома Ельцин.
Брусиловский: Так ему же потом письмо прислали, что зря художника обидел, и как-то вся эта история рассосалась. Нам тогда хотелось заработать, и нас послали в совхоз. Две недели мы сидели там без дела, потому что председатель никак не мог нас принять. Я должен был писать свиней, а для этого - получить пропуск на свиноферму. К свиньям художников без пропусков не пускали. Наконец, председатель повез нас на беседу. Завез нас на поляну, к громадному стогу - в полкилометра длиной, а на поляне человек двести колхозников, скатерть, водка, картошка и прочие радости. Мы там до вечера пили-ели с председателем, пока его не увезли. Потом он три дня болел, но проникся к нам любовью и уважением и выдал пропуск. Мне разрешили срисовать самую главную свинью Ударницу, у которой было 150 детей-свинок. Я с нее набросочек сделал. Но картинку сделал немножко другую.
Гонорар я за нее получил. Тогда, в основном, мы зарабатывали мозаиками и росписями. Во всех колхозах и совхозах вокруг города Свердловска мы с Геной Мосиным делали изображения вождей и колхозников, не представляющие абсолютно никакой художественной ценности. Мы их делали неправильно - старались, чтобы вожди были похожи на вождей.
Да что мы! Тогда были художники, которые назывались сухачи. Знаешь, что это? На всех праздниках носили одноразовые портреты вождей, написанные по простынке краской, которая просто растиралось сухой кистью.
У нас был совершенно гениальный в этом плане художник Зюмбилов, который мог за раз, по памяти, написать два больших портрета. Скажем, к празднику ему надо было написать шесть портретов. У него в мастерской было шесть углов, он в каждый ставил по бутылке водки и полотну. К нему приводили милиционера, потому что он один пить не мог... И к утру все портреты были готовы. Милиционера увозили на машине, потому ходить он уже не мог, а Зюмбилов спокойно шел домой. Такая была художественная выучка - просто фантастика.
Потом Зюмбилов на аэродроме писал портреты Иосифа Виссарионовича - 200 на 400 метров, которые над городом поднимали на дирижабле. Ездил на машине по полотну, писал, конечно, по клеткам. Ошибиться на две клетки нельзя - расстреляют тут же, на машине.
РГ: Почему Вы не пошли таким путем?
Брусиловский: Я шел другим путем - верной дорогой. Тогда было счастливое время для художников, не то что сейчас, при этом капитализме с волчьим оскалом. Сейчас мало кто художниками интересуется, но раньше, по крайней мере, ими интересовалось КГБ. Никому большого вреда художники не делали, красили картинки, их воспитывали обкомы, горкомы. Были большие заказы, и кто хотел - зарабатывал хорошо. И была молодость, когда все проблемы проще. Хотя сейчас, в этом возрасте, тоже хорошо - потому что вообще никаких проблем нет.
РГ: Почему Вы после института не вернулись в Киев, а поехали на Урал?
Брусиловский: В Киеве - прекрасном самом по себе городе - художнику сложно. Когда я кончил институт, думал: да я уеду в Магадан - но только не в Киев.
После школы я помогал парализованному художнику. У него была репродукция портрета Иосифа Виссарионовича с огромным количеством печатей, и для выживания ему позволено было делать копии - не чаще, чем раз в два месяца. Он лежал в постели, я красил, а он командовал: "Миша, правее! Миша, левее! Сюда чуть-чуть больше красного!" Потом я эти копии сдавал худсовету. Это был Олимп: в огромном зале полукругом сидели 20 хлопцев в вышитых рубахах, к ним стояла очередь из стариков, которые сдавали копии. Все они стояли, понурив голову, потому что смотреть в глаза этим людям - это вызов. Меня научил: "Миша, голову до долу, очи до долу! Антисемиты страшные - это ж Украина"...
РГ: У Вас было тяжелое детство?
Брусиловский: Счастливое. Мы были здоровые и веселые. Ну и что, что сапоги чистили: работа была, за которую очень прилично платили.
Мы с тетушкой приехали в Киев, который только что взяли, в 43-ем. Солдаты уже ушли, а за армией шли бандиты - и они заняли город. Вокзальной площадью правил мой бандит Кот - двухметровый красавец с фиксами. Мы, человек 15 огольцов, там работали - чистили сапоги. Ящички, бархатки... Ставит офицер ногу, ему штанишки-то запачкать нельзя, красивой бархаткой их замотаешь - и чистишь сапоги, чтобы солнышко в них сверкало. Денег офицеры давали, не считая. Мы их отдавали этому бандюге Коту, и он немножко нам возвращал. Хлеб дорогущий был, я покупал две буханки, приходил во двор и раздавал - это праздник был. Так что я в какой-то степени занимался благотворительной деятельностью.
Этот Кот, когда я его портрет нарисовал, привел меня в интернат для одаренных детей. Благообразный седоватый дядечка нам сказал, что конкурс уже прошел, всех распределили, коек нет. А Кот подошел к столу, вытащил кучу мятых денег: отвечаешь, говорит, за него, - повернулся и ушел. Дядечка деньги взял, коечку мне нашел. Хороший он был, заставлял нас рамочки красивые рисовать. А потом я поступил в школу. А потом... Хорошее тогда время было.
РГ: А сейчас?
Брусиловский: Сейчас страшнее. В то время между людьми не было таких непробиваемых стен, которые существуют сегодня, когда есть богатые и бедные, которые "не сойдутся вовек". Тогда чисто человеческие взаимоотношения были другие. А время, в котором мы сейчас, в этом смысле очень странное.
Время вообще вещь противная и удивительная. Когда ты молодой, кажется, что впереди много интересного, что ты много что сделаешь. И вдруг неожиданно и незаметно ты понимаешь, что ничего уже не случится, что уже все было и все прошло, что, слава Богу, тебя терпят, что ты никому или мало кому нужен... И в этом, кстати, большая прелесть.
Сейчас я, слава Богу, не работаю - выставку готовлю, которую мне сделали за то, что я стал старый. Неловко: уже памятник нам поставили, а мы все еще ходим по этой земле. Безобразие! Все уже ушли, только мы задержались.
Мой возраст - время покоя, а не время каких-то телодвижений и суеты. Время собирать камни. Хотя нет, пусть они остаются на своем месте.
Справка "РГ"
Миша Шаевич Брусиловский - заслуженный художник России, лауреат премии имени Г.С.Мосина, премии губернатора Свердловской области (2001).
Миша Шаевич родился в Киеве. В войну семью эвакуировали в Троицк. Обратно в Киев Миша вернулся через две недели после ухода Красной армии, беспризорничал, пока не попал в интернат для одаренных детей. В 1953-ем отправился в Москву "хоронить Сталина", до столицы добрался поездом, привязавшись под вагоном. Год проработал на ВДНХ художником-оформителем, после чего поехал поступать в Ленинград. В 1959-ом окончил графическое отделение Ленинградского института живописи имени Репина. По распределению поехал в Свердловск. Тогда этот город остро нуждался в дипломированных художниках: во всяком случае, "свежим" выпускникам сразу обещали работу в издательстве и мастерскую - как раз тем, в чем нуждается всякий станковый живописец. Молодой специалист получил мастерскую площадью два на четыре метра, преподавал в художественном училище и писал картины.