С 4 по 9 октября 2011 года в Москве проходит VII международный фестиваль "Биеннале поэтов".
В течение недели на разных площадках Москвы выступят поэты из США, Франции, Израиля, Австралии, а также из ближнего зарубежья. Как всегда, в Биеннале примут участие известнейшие современные русские поэты: Юрий Арабов, Сергей Гандлевский, Наталья Горбаневская, Тимур Кибиров, Александр Кушнер, Олег Чухонцев и другие.
В открытии "Биеннале" принял участие Вадим Месяц - поэт, издатель и переводчик. Его издательство "Русский Гулливер" представляет на "Биеннале" антологию израильской поэзии "Экология Иерусалима" и новый толстый иллюстрированный литературный журнал "Гвидеон", а также одноименный видеопортал, который является приложением к бумажному журналу.
Российская газета: Что вы имеете в виду под "апофеозом беспочвенности", который, по вашим словам, в России не состоится?
Вадим Месяц: Это название книжки Льва Шестова, которого я когда-то очень ценил - и для меня с давних пор это понятие стало синонимом какой-то счастливой оторванности. Было время, когда ощущение земли без культурного слоя под ногами давало мне чувство свободы. Я долго жил в Сибири, потом в Америке. Когда нет костей предков под ногами - ты меньше оглядываешься на предыдущие поколения, на их взыскующие взгляды. По молодости мне казалось, что это хорошо. Но с какого-то момента явно стало не хватать чувства сопричастности, преемственности, включения в какую-то, условно говоря, традицию. И потом я уже употреблял понятие "апофеоз беспочвенности" для описания постиндустриального общества, которое отреклось от своих корней. Человеческая история - вообще история отречений. В "Норумбеге" я попытался объединить ощущение полета, free-джаза, казалось бы, не связанного с глубокой культурной традицией - с "археологическими" изысканиями. Не только в архивном смысле (книжек по докультурным обществам пришлось прочесть много), но и в прямом. В детстве я мечтал стать археологом, играл в раскопки у себя во дворе. Это хорошо, когда у тебя существует личное отношение к земле, более сложное, чем купля-продажа.
РГ: Как в вашем миропонимании соотносятся вера и знание?
Месяц: Будда говорит: "Не верьте, пока не проверите". Если же вы говорите о современной науке, то и она в своих высших проявлениях связана с построением картины мира, граничит с философией и, может быть, с верой. Мой друг-каббалист (ученый-медик, кстати) считает, что мы стоим на пути великого объединения знаний. Я менее оптимистичен. В "Норумбеге" размышления об инволюции (деградации духа) немного смягчаются благодаря теории Шри Ауробиндо о параллельном существовании прогресса и регресса, причем оба явления необратимы. Но вообще-то это стихотворная книга, поэзия. Все остальное - контекст. Я писал книгу стихов и иногда позволял поговорить с читателем о волнующих меня вещах. О мифологии, основных легендах человечества. Ритуалы по-прежнему необходимы и нужны для регуляции тех иррациональных процессов, которые в человеке все равно происходят, загоняются в подсознание. Этот тысячелетний опыт связан с космическими циклами, он не возник из пустоты.
РГ: Как продвигается издательский проект "Русский Гулливер"?
Месяц: Наше издательство существует пять лет. Мы издаем поэзию, прозу, эссеистику. Это группа, объединенная лозунгом: поэты, печатающие поэтов. "Гулливер" для меня это не только издание книжек, но и попытка выправить ситуацию в литературе, привести ее в какое-то соответствие с реальностью. Норумбега - проект сокровенный, Русский Гулливер - публичный, у них много общего. Я даже иногда путаю, где что. Сейчас поэзия якобы теряет востребованность. Между тем, точки сборки, на которых держится европоцентричный мир, в котором мы живем, основаны на поэтическом вымысле. Первая точка - это Вавилонское столпотворение. Вавилонские зиккураты были достроены, о чем свидетельствуют археологические раскопки или, скажем, Геродот. От Вавилона пошло большое рассеяние, которое якобы определило состояние нынешней мировой раздробленности. Вторая точка - Троянская война. Опять-таки раскопки показывают, что все не так просто и Троянская война - пиар-ход Гомера (М.Л. Гаспаров с удовольствием рассказывает об этом в своей "Занимательной Греции", цитируя Диона Христосома). В общем, если мы считаем, что наш мир устроен неправильно, достаточно поменять эти фундаментальные мифы, что, в свою очередь, поможет изменить природу человека, вернуть его к высоте, к которой он призван. И это задача поэзии, на мой взгляд.
РГ: Чем должно быть искусство сегодня, чтобы выполнять эту творящую реальность, определяющую время функцию?
Месяц: Написать новую "Илиаду", я почти не шучу. Об этом у меня только что вышла книга, "Поэзия действия: опыт преодоления литературы". Искусство должно ставить себе масштабные задачи, пусть даже невыполнимые, поэт должен преодолевать себя как человека, вытаскивать из своего опыта какие-то невероятные пласты. Когда-то у меня была идея магического регионализма. Если посмотреть на карту России - ныне блеклую контурную карту - то за каждой землей можно увидеть ее историю. Это краеведение может быть невероятно увлекательным, всю эту землю можно раскрасить в яркие цвета, одухотворить ее, воспеть. Если взять Америку, то она изначально построена на мифе. Матросы Колумба, когда они туда плыли, были уверены, что найдут земной рай. И американцы до сих пор так считают. Мне бы хотелось, чтобы люди отвлеклись от частных проблем, вроде "кто тебя обидел", ушли от парада личностей в пользу более обобщающих идей. Я уверен, что путь от себя в сторону преодоления собственного "эго", расширения, в космос гораздо более продуктивен, чем усугубление своей индивидуальности. В народных песнях ярко выражен этот выход в коллективное бессознательное, и я пытаюсь писать песни, которые могут стать народными.
РГ: Говоря о народных песнях, приходится констатировать, что нынешнее поколение русских людей утратило традиции народного пения: мы не можем исполнять и даже с трудом понимаем то, что одно-два поколения назад свободно импровизировали наши предки.
Месяц: Надо учиться. А что, слезы лить, что ли? На Torrent-е полно народных песен, настоящих, деревенских. Во всем мире возобладала городская культура, массовые материальные ценности. Но я почему-то думаю, что у русских все равно потенциал самосохранения больше. Главное, чтобы не ушла тайна бытия, ощущение биения сердца мира, и не надо думать, что все основные вопросы решаются на Уолл-стрит. "Норумбега", на мой взгляд, очень русская книга. Просто русскость ее не ограничивается одним лишь евразийством, а пытается опираться на весь индоевропейский контекст. Отсюда: кельтские сказания, скандинавские саги, индийские веды… Это же родные русскому человеку вещи, родственные в смысле кровного родства. Варяги, по одной из версий, являются княжеской ипостасью русских. Я это к тому, что назвать себя "европейцем" или, скажем, "человеком мира" для меня невнятно и как-то даже провинциально. На эту тему можно говорить бесконечно. В сходстве мировых мифологий я находил нечто надысторическое, и, конечно, меня привлекал яркий героизм древности, ныне потерянный.
РГ: Всегда связанный со смертью…
Месяц: Да, связанный со смертью. В зависимости от того, как ты погибнешь, к тебе будут относиться и люди, и боги. Возвращение героики в поэзию и жизнь - тоже тема моей книжки.
РГ: Но европоцентризм иссякает? Куда сдвигается центр мира?
Месяц: Ну, надеюсь, что не в Дубаи. Центр мира, скорее, растекается, обволакивает планету, поднимается над землей. Но если раньше люди с уверенностью называли центром культурного мира Париж, потом - Нью-Йорк, то сегодня это, видимо, множество цивилизаций. Я бы заговорил и о невидимой Византии в наших сердцах. Ведь империя - это не только аппарат угнетения, это универсальность образа жизни, наличие дополнительных возможностей. С другой стороны, и Америка - это спящая царевна, которая еще может открыться. Абсолютно зачарованный материк. Идеи вообще-то имеют свойство материализоваться. Я поэтому стараюсь верить во что-то хорошее. Сейчас уже нет того пессимизма, который появился во время боевых действий в Ираке, а до того - при бомбардировках Югославии. Я прежде совсем политикой не интересовался, но когда стали бомбить церкви в Косово, и за одну ночь были уничтожены десятки храмов, стало весьма сомнительно, что это гуманитарная операция.
РГ: У вас в книге "Норумбега: головы предков" есть список мест, которые вы надеетесь посетить...
Месяц: Да, это места исторических событий, места пророков. Я собираю камни из этих мест и перевожу в другие. Оставляю частичку святой земли на другой земле. Объединяю почвы. Когда-то давно я перевез воду из Белого моря в Черное. И, может быть, благодаря этому слиянию Белого моря и Черного закончилась Холодная война.
РГ: Это серьезно?
Месяц: Конечно, я тогда об этом так не думал. Смысл был в том, чтобы сделать то, чего до меня никто не делал. Но потом - думал: а почему бы и нет?
РГ: Вы пишете субъективную историю мира, отбирая привлекательные для себя версии?
Месяц: Я создаю легенду о северном будде Хельвиге и его Норумбеге небесной (опубликована ведь лишь первая часть трилогии). В идеале может получиться что-то вроде "Заратустры" Ницше или "Цитадели" Экзюпери. Никаких версий истории не предлагаю, а лишь пытаюсь напомнить людям о важнейших вещах, которые могли бы вернуть жизни смысл. О понятиях "священного огня", жертвы, подлинности, вечного возвращения, цельности, органичности… Ищу пути не только для поэзии, но и для жизни. В книжке используются фрагменты интегральной или "абсолютной мифологии", как говорил А. Ф. Лосев - это не субъективные вещи. Другое дело, что на фоне этих Полярных гор и рек рая строится и личный миф. Отчасти, это книжка о "варварстве" - так что я продолжаю "скифскую" линию нашей словесности.
РГ: Вы пишете, что человека не всегда запоминают по основному делу его жизни. Расскажите о Бродском. Каким вы его запомнили?
Месяц: Мне нравилась его безапелляционность. Его самоуверенное сознание собственной правоты. Ощущение воли, рождавшее чувство, что он знает, как надо. От него шла идея масштабности замысла, смелости начинаний. Может быть, ему надо было доказать и себе, и другим, что он может и одно, и другое, и третье. Я не знаю, был ли он счастлив, верил ли во что-то, достиг ли того, чего хотел. Но внешне он держал, как он говорил, poker-face, чтобы все верили, что он такой вот толстокожий. Я когда-то очень любил его стихи, и давно их, увы, не перечитывал. Я очень благодарен ему за то, что он меня в свое время поддержал. У меня было чувство одиночества в России, казалось, что я пишу не то, что сейчас модно. Думаю, главное, что он мне дал - это ощущение того, как много может сделать индивидуальная воля. Хотя западная теория частного существования, то, что после Советского Союза казалось откровением, мне сейчас представляется пройденным этапом.
РГ: А сегодня для поэзии достаточно читателей? Вы их встречаете?
Месяц: Я их встречаю в разных местах. В Лондоне, где вот только что получал - уж не знаю, заслуженно или нет - комплименты за чтение и пение. Во Владивостоке. В Екатеринбурге. В Казани. В Норильске. В Амстердаме. В Берлине. В общем, я много путешествую. В Москве публика избалованная, процессы, которые здесь произошли, оттолкнули от поэзии многих людей, потенциально способных ее воспринимать. Мы сейчас сделали сетевой ресурс - что-то типа Youtube для видеопоэзии и просто записей читающих авторов. Он в свободном доступе - вы можете закачать туда запись своего чтения даже с мобильного телефона. Называется "Гвидеон". Это слово сочетает в себе образы Гвидона из сказки Пушкина, кельтского бога Гвидиона, тоже связанного с поэзией, и, главное, видео. Это поможет публике увидеть лица нынешних стихотворцев, услышать их голоса. Визуальный контакт помогает многое понять в поэзии.