До сих выставок, посвященных Алексею Бродовичу (1898-1971) в России не было. И это на самом деле удивительно, учитывая его роль в развитии журнального дизайна ХХ века и тот интерес к русской эмиграции, который был у нас в 90-х годах. Бродович - одна из легендарных фигур в фотографии и дизайне. Ричард Аведон называл его своим единственным учителем. Ирвинг Пенн считал, что "в наше время нет дизайнера или фотографа, который бы не чувствовал влияние Бродовича".
Причина отчасти в том, что он известен гораздо более в США, чем в Европе. Несколько поколений американских фотографов, графиков, арт-директоров обязаны ему своим видением мира - хотя бы потому, что больше тридцати лет, с 1930 по 1966 годы он преподавал вначале в Школе промышленных искусств при музее в Пенсильвании, затем в Дизайн лаборатории в Нью-Йорке.
В США он был арт-директором журнала Harper’s Bazaar с 1934 по 1958 годы. В США же в 1950 и 1951 годах выходил знаменитый журнал для дизайнеров Portfolio, три номера которого были сделаны Бродовичем. Труман Капоте, который был знаком с Бродовичем (тот делал макет его книги "Наблюдения", где были использованы фотографии Ричарда Аведона), так определял роль Бродовича: "Чем Дом Периньон был для шампанского, Мендель для генетики, тем был этот сверхвозбужденный, слегка хаотичный, но всегда отменно вежливый американец родом из России для искусства фотографического дизайна и редакционного макетирования, профессии, в которую он привнес дерзость, граничащую с революционностью, непревзойденное видение и, если говорить ученым языком, вкус к авангардным экспериментам, которые более 30 лет внушали благоговение всем, кто когда-либо имел привилегию быть им руководимым".
Другая причина, видимо, в том, что документальных материалов о жизни Бродовича сохранилось очень мало. Впрочем, судьба его мало располагала к заведению архива. Все, что было до 1917 года: благополучная жизнь семейства петербургского врача Чеслава Бродовича, учеба в Тенишевской гимназии, затем Пажеский корпус, - сгинуло в огне революций и Гражданской войны. Бродович, впрочем, успел поучаствовать и в Первой мировой. 16-летним мальчишкой он дважды сбегает на фронт в 1914 году "бить германцев", откуда его возвращает отец, возглавивший один из военно-санитарных поездов.
В 1917 он, уже после Пажеского корпуса, все-таки оказывается на румынском фронте в гусарских частях. Но тут началась новая заваруха, в которую он ввязался со всем мальчишечьим пылом - защищать "царя и отечество". Во время Гражданской войны он был тяжело ранен и провалялся восемь месяцев в госпитале Кисловодска. Среди ужаса Гражданской войны он еще умудрился влюбиться - по крайней мере с Ниной, которая станет его женой в 1920 в Париже, он познакомился то ли в Кисловодске, то ли в Новороссийске. В эмиграцию они отправятся вместе. Там же в порту, он встретит отца, который обрадует его тем, что успел отправить мать и других детей в Константинополь.
Бродович запретил себе вспоминать о прошлом. Его любимый девиз: "Вчера - искушение. Сегодня - деятельность. Завтра - вызов". Но о том, что и память, и боль оставались, говорит один из последних снимков Бродовича, сделанных незадолго до смерти в 1971 Жан-Клодом Девольфом. В нижнем левом углу фото - темный квадрат кресла, в котором сидит Бродович, подложив руку за голову. В верхнем правом - русская икона Божьей Матери в старином серебряном окладе.
В Париже, где Бродович с женой прожили до 1930 года, им тоже было не до собирания архивов. Алексей посещал Академию Марии Васильевой - это, кажется, единственный повод упомянуть о его художественном образовании. Его университетами стали Ballet Russes, где он подрабатывал росписью декораций. Там, у Дягилева, он, видимо, имел возможность встретиться с Нижинским, Бенуа, Кокто, Пикассо, Дереном… От Дягилева он усваивает его знаменитое требование "Удивите меня!". От него же, возможно, перенимает умение не останавливаться в поиске, отбрасывать штампы. К тому же, судя по фотографиям 1935-1937 года, которые он сделал уже в Америке, снимая гастроли "Русских балетов Монте-Карло", балет для него был чем-то большим, чем просто танец. Трудно отделаться от мысли, что он был для него прочно связан с запретным "искушением" оглянуться в растворившееся прошлое. На выставке в "Гараже" можно увидеть удивительный балетный цикл Бродовича. Фотографии балетов, из которых Бродович сделал книгу в 1945, и съемка учителя, сделанная его учениками, от Ричарда Аведона до Лизетт Модел, пожалуй, главные раритеты выставки. Понятно, что на ней нет ничего о жизни Бродовича в России. Почти ничего нет о жизни в Париже. Ни афиши благотворительного бала "Le Bal Banal", который в 1924 году устраивал Союз русских художников в Париже. Был объявлен конкурс на лучший постер к нему, и Бродович получил первый приз. Ни иллюстраций к книгам Пушкина, Достоевского, Мильтона, Рамаяны, которые он делал для издательства "Плеяды". Ни рисунков и картин, которые выставлялись в галерее Povolozki в Сен-Жермен-Пре. Ни работ, участвовавших в Международной выставке в Париже в 1925 году, где он был награжден пятью медалями. Три золотых - за дизайн киоска и украшений, две серебряные - за рисунок тканей, и высшая награда за оформление павильона дома мод Becker Fils. На выставке не показан даже каталог парижской выставки 1982 года, по образцу которой сделан проект в "Гараже".
Но самое странное, что на этой выставке очень немного даже из американского периода жизни Бродовича. Ни раритетных журналов Portfolio, на которые очень хотелось бы взглянуть, ни книги Капоте с макетом Бродовича. Ни даже монографии о Бродовиче, написанной Келли Уильям Персел. Тем более нет страшных фотографий, которые Бродович делал в 1961 году, когда он, больной, спивающийся после смерти жены в 1959, естественно, уже без работы, оказался в психиатрической клинике. Сюда его положили друзья в надежде вылечить от алкоголизма. Бывший студент принес ему маленькую камеру Minox. Бродович спрятал ее в пустую пачку из-под Pall Mall и начал незаметно делать снимки собратьев по несчастью. Персонажи похожи на призраков, фигуры размыты, фрагменты реальности почти случайны. Среди этих осколков реальности можно было найти и его собственный портрет, застывший в зеркале.