Театральный парадокс нового времени: чем ближе к первоначальному замыслу автора режиссер ставит себе задачу оказаться, тем больше у его спектакля шансов попасть в списки крутого авангарда на столичных сценах.
До такой степени перекормивших публику новейшим модным прочтением и креативным трактованием классических произведений, что сейчас, похоже, срабатывает эффект противоположного: нормой становится перевернутое вверх тормашками, а к авангарду приписывается самое что ни на есть традиционное.
...Помещик Гаев, Леонид Андреевич, приблизительно пятидесяти двух лет от роду, чистейшей детской души человек, если соглашаться с последней трактовкой Юрия Стоянова этого классического чеховского образа, был страстно увлечен игрой в бильярд.
И на воображаемом бильярдном столе в "Вишневом саду" LA'Театра Вадима Дубровицкого он мастерски разыгрывает вымышленную партию в то время, как жизнь совершенно реально бьет чеховских интеллигентов друг о друга, точно бильярдные шары. В победителях оставляя, увы, лишь тех, кто с закрытыми глазами владеет всеми возможными типами ударов, но играет в общие игры исключительно по собственным правилам...
Наглядная метафора, превращающаяся в лейтмотив спектакля Вадима Дубровицкого, чеховскую историю с ее родными персонажами с ног на голову не переворачивает. Если не считать несуществующего бильярдного стола, все остальное в новом "Вишневом саду" - абсолютно подлинное. И нешуточные страсти, в которые оказываются вовлечены не только актеры на сцене, но и зрители в зале (добиться чего на первых же премьерных показах - большая режиссерская удача). И чеховское настроение, которое, как запахи, описанию словами поддается долго, а улавливается мгновенно. И безупречная точность спектакля, вплоть до малейшей эмоции, до миллиметра движения, до самой незначительной связки мизансцен. И крепкая впечатляющая сценография (художник - Владимир Максимов), с любопытными декорациями, масштабы которых позволить себе могут далеко не все стационарные театры: два паровоза, "многоуважаемый" шкаф-трансформер, "летающая" мельница, церковь...
Констатировать это я могу со всей ответственностью, пропутешествовав с "Вишневым садом" на украинских предпремьерных гастролях LA'Театра от Днепропетровска до Киева, побывав на первом прогоне спектакля в Иваново и став свидетелем более чем теплого приема постановки Вадима Дубровицкого в Москве. На прославленных сценах (от киевского Национального академического драмтеатра имени Ивана Франко до московского Театра им. Маяковского), видавших уж столько "вишневых садов", что, казалось бы, ну чем еще возьмешь, как удивишь?
Гениальное оказалось, как всегда, просто. Спектакль уже нарекли как самый авангардный "Вишневый сад" в Москве. С обязательной здесь ремаркой: что в главном театральном авангарде сейчас, как уже отмечалось, ходит самая что ни на есть классика, когда сюжет не редактируют, персонажей до неузнаваемости не маскируют, и "кастинг" проводят так, что, кажется, лучшего распределения ролей на сию секунду и не придумаешь. Первый по списку Гаев - Юрий Стоянов. Это его вторая чеховская роль (после сыгранного еще на последнем курсе Театрального института Тригорина в студенческой "Чайке"). Столь богатая на яркие краски и такая трагикомичная, что многие "почему", по современной логике возникавшие к его персонажу (ну почемумудрый образованный мужчина оказывается клинически недееспособен в финансовых вопросах сохранения имения?), отпадают сами собой: ну какой спрос с ребенка? А в том, что он сумел остаться ребенком в душе, не возникает никаких сомнений. Спектакль этот получился вообще невероятно щедр на глубокие актерские работы. Здесь не жаль и не стыдно эпитетов самых высочайших степеней. Ради монолога Алексея Серебрякова - Лопахина (после "я купил вишневый сад"), стоит бросать все дела и отправляться за спектаклем по российским и зарубежным городам и весям (гастрольный график расписан уже на полгода вперед). Я не первый десяток лет в профессии, но не помню, чтобы на монологе о том, как битый мужик Ермолай купил имение, краше которого нет ничего на свете, в зрительном зале так бы рыдали чуть ли не в голос, - столь яростно и с таким надрывом исполняет свою партию Алексей Серебряков, вкладывая, кажется, всю вековую чеховскую боль в эту пляску смерти на косточках погибшего вишневого сада.
А после сцены приезда Раневской - Анны Дубровской - в имение (в спектакле ей сначала устраивают живописную встречу на вокзале, потом действие переносится в дом, в детскую комнату) стоит пересмотреть свое давнее отношение к Раневской как гранд-даме, на склоне лет разорившейся и запутавшейся в поздних любовях. Как ни странно, здесь тоже нет никаких противоречий традициям. Ведь по несложным арифметически расчетам, по пьесе Раневской должно быть от силы 37-38 лет, и не вина Чехова, что эту роль часто получали фактически за выслугу лет, когда накопленный опыт позволяет передать трагедию положений, а уже утраченные формы, увы, мешают во все происходящее верить. Раневская Анны Дубровской хрупка, молода, хороша собой и невероятно соблазнительна. И мелодика ее речи так пронзительна, что о трагедии ее Раневской уже никогда не забудешь, даже если очень захочешь, чтобы все оголенные нервы и пробивающиеся наружу экзальтированные истерики оказались лишь видением в прошлом, как фигура той женщины в саду на месте склонившегося дерева, почудившаяся Раневской. Когда же трагедия таки-свершается, то рисунок роли Анны Дубровской потрясет воображение даже самых искушенных чеховедов. Раневская после приговора "вишневый сад продан" не плачет, не кричит и, кажется, вообще не дышит. Она беззвучно сходит с ума прямо у нас на глазах. А чтобы понять, насколько тяжелейшая для актерской психики подобная задача, попробуйте провести тренинг: встать перед зеркалом, и одними глазами передать: ваш внутренний и внешний мир рухнул. Окончательно и бесповоротно.
Весь ужас положения обитателей чеховского вишневого сада, никак не вписывающихся в благополучную новую жизнь Лопахиных, будет сосредоточен всего в нескольких секундах, когда Раневская, еще до торгов, спросит Фирса, куда он пойдет, если имение будет продано. И Фирс - Станислав Любшин - покорно согласится: "А куда прикажете, туда и пойду". И у всего партера просто судорогой сведет горло: вот кому некуда идти, так некуда идти. Вот где трагедия подлинного одиночества... Ведь Раневская уедет в Париж, и там, быть может, беда со временем затушуется. Гаев поступит на службу в банк в городе - удержится на должности, не удержится, - но примет же предложение. Аня с Петей Трофимовым уже начнут витать в мечтах о новой свободной жизни (блестящие работы Александры Розовской и Ивана Колесникова). И только Фирс, отдавший всю свою жизнь господам и не принявший волю, до последних своих мгновений останется с вишневым садом. Совершенно один, забытый, как рецепт сушеной вишни, про которую он все толкует, что раньше его знали, а теперь вот забыли... Возраст позволяет ему слышать только то, что хочется слышать, и говорить то, про что нельзя молчать. "А силушки-то у тебя уже нету... Эх ты, недотепа", - успеет он вымолвить, когда со старым домом все попрощаются, и имение опустеет... Когда к репетициям "Вишневого сада" только приступали, режиссерская позиция была принципиальная: Фирса не забыли, он сам решил остаться. Но традиции всегда побеждают новации. И в хороших чеховских спектаклях на все воля Божья, успеть бы только, как Фирс, договорить молитву и до конца осенить себя крестом...
Хроники создания "Вишневого сада" - читайте скоро в "Российской газете".