Умер писатель и журналист Андрей Иллеш
Иллеш всегда вылезал из палатки первым. На рассвете. Грел кофе, выкуривал сигарету и уходил рыбачить на ближнюю косу. Или на дальний порог. Или вверх по ручью, впадавшему в реку.
А через два часа из палатки, поеживаясь, выбирались мы. Разжигали костер, варили кашу. К этому времени туман поднимался над рекой, ошметки его безнадежно цеплялись за верхушки лиственниц. И солнце, показавшись бочком из-за сопок, ласково гладило наши небритые щеки. Лениво чавкая у костра, мы смотрели, как по берегу в лагерь возвращается Андрей. Он бросал в сторону садок, набитый добычей, подсаживался. "Клюет нормально, Андрюха? - Так себе. Ну, у вас и рожи!"
Обычный обмен утренними любезностями. И можно плыть дальше.
Каждое утро он обгонял нас на эти два часа. И успевал увидеть то, чего не видели мы. Как туман над перекатом висит белым пуховиком. Как вверх по реке стремительно проносится на бреющем утиный табун. Как, выгнув блестящую пятнистую спину, ленок бьет блесну и хватает ее со всей рассветной голодной дури...
Впрочем, я тоже все это видел. Только не знал, что это может быть прозой. Настоящей, без дураков.
А он взял и написал удивительную книгу - "Одинокий ловец на фоне быстрой воды". Совсем даже не про реку или тайгу, хотя это и готовое пособие для туристов-сплавщиков и рыбаков-любителей. Книжка - про нашу жизнь, в которой всегда есть место подвигу и подлости, дружбе и предательству, фальшивому и настоящему.
Андрей Иллеш и не мог написать другую.
Читателям прежних "Комсомолки" и "Известий" это имя о многом напомнит. Будничные репортажи о спасателях, пожарных и операх становились событием, потому что он всегда был рядом со своими героями - спасал, тушил, сидел в засадах. Его дотошное расследование гибели южнокорейского "Боинга" над Сахалином печаталось из номера в номер задолго до того, как откровенность была разрешена перестройкой, а фонящие трагической правдой чернобыльские заметки мгновенно переводились на десятки языков и разлетались по миру. Удачливый репортер с бульдожьей хваткой...
А оказалось, по одним суетливым коридорам с нами все эти годы бегал тонкий, искренний беллетрист.
Откуда он взялся?
Из ноября ли 41-го, когда его контуженный под Химками отец брел из госпиталя домой по пустой, брошенной Москве? Или из шпанистого послевоенного детства, где правда всегда была с кулаками? Или из этих упрямых побегов в тайгу, что Андрей совершал без единого перерыва больше тридцати лет?
Единственный пробел едва не случился нынешним летом. Сложная операция, постельный режим... И тогда назло врачам он рванул на сплав по волнам своей памяти. Не слезая с кровати. Тюкая долгими больничными ночами по клавишам ноутбука. Андрей многое сказал в этой книжке. Вчитайтесь. И вы тоже поймете, почему у костра с ним так хорошо молчать.
Он успел подержать ее в руках.