Московский музей современного искусства показывает ретроспективу ТОТАРТ. ТОТАРТ - проект художников Натальи Абалаковой и Анатолия Жигалова, длящийся с конца 1970-х чуть ли не всю их совместную жизнь и, собственно, ставший почти синонимом жизни.
Вопрос, чем отличается "тотальное искусство", оно же ТОТАРТ от жизни, отнюдь не академический. Наталья Абалакова и Анатолий Жигалов отвечают на него живописью и перформансами, инсталляциями и видео в течение тридцати лет с хвостиком. Поначалу, в пору самиздата и квартирных выставок, ТОТАРТ выглядел как ответ официозу. Он был похож на бегство - не столько в частную жизнь, сколько на территорию, где вопросы экзистенциальные важнее идеологических. В этом смысле ТОТАРТ отличался от соц-арта с его опорой на "персонажей" и обыгрыванием лозунгов как товарных брэндов. Абалаковой и Жигалову, похоже, интереснее не ирония над осмеянной утопией, а печаль по ее невозможности и попытка сотворить ее заново, двигаясь от "печки" авангарда.
По крайней мере, они пытаются сохранить его вектор - от искусства к жизни. Правда, в отличие от конструктивистов и производственников 1920-х годов ТОТАРТ не может рассчитывать всерьез на возможность изменить жизнь с помощью искусства. Но их "встреча" становится "болевой точкой", позволяющей узнать больше и о жизни, и об искусстве. Вряд ли художники предполагали, насколько драматичным может оказаться это столкновение. В начале 1980-х Анатолий Жигалов устраивается работать комендантом кооперативного дома, объявив эту работу частью проекта ТОТАРТа. В рамках этого проекта он и устроил в 1985 "Золотой воскресник", на который пригласил друзей-художников вместе с местными пенсионерами. Все вместе они красили скамейки-урны-ограду и все-все-все в золотой цвет. Благо цвет этот рождает разные ассоциации, от самых высоких до самых низких. В результате Жигалова арестовали (между прочим, в читальном зале "Иностранки", где он готовил реферат для Библиотеки им. В.И.Ленина) и отправили… лечиться в психиатрическую клинику. Отзвуками того страшного опыта выглядят инсталляции "Спи спокойно, дорогой!" (1989) - подушка, аккуратно обмотанная колючей проволокой и украшенная красным бантиком, и "Белые ночи" (1991) - шар из бинтов рядом с огромным шприцем и яичной скорлупой.
Но при том, что Абалакова и Жигалов были одними из самых активных участников "неофициальной" художественной жизни 1970-1980-х годов, они, похоже, очень естественно вписываются в контекст европейского актуального искусства. Минималистская эстетика их перформансов отсылает не только квадратам Малевича, но и к итальянских художникам arte povera, умевшим извлекать красоту из угля и листа металла, морских канатов и зеркал… Иногда кажется, что ТОТАРТ даже перещеголял итальянцев. Например, в перформансе "Praesence, praesence" (1984). Казалось бы, ну, что тут особенного? Сидят на стульях в разных концах комнаты мужчина и женщина. У мужчины - клубок шерсти, нить которого тянется к женщине, вяжущей шарф. Весь набор ассоциаций вроде бы очевиден: нить времени, античные богини, прядущие нить судьбы и обрывающие ее, когда заблагорассудится… Но перформанс-то назывался не "вечный двигатель" и не "встреча с Паркой"… Длительность времени, того, что здесь и сейчас, не просто была включена в действие, она становилась его осью, стержнем. Вместо расхожего возвышенного набора - суховатая отсылка к грамматике. Этакая лингвистическая дистанция, которая отделяет наблюдателя (да и художника) не только от мифа, но и сиюминутного телесного присутствия в этом месте. Не так ли Чехов, умирая, сказал: "Ich sterbe"? Не потому, конечно, что немецкий ему был ближе, чем русский, но чтобы последним усилием сохранить дистанцию саморефлексии.
На мой взгляд, именно эта готовность к рефлексии художников ТОТАРТа и сближает их с европейскими художниками. Прежде всего с движением "Флюксуса". Впрочем, Наталья Абалакова в давней беседе с Юрием Соболевым говорила: "Когда мы делаем перформанс на Западе, и кто-нибудь говорит: "Ну, это совершенно русский перфораманс!". И добавила, что для нее это высший комплимент: "Спасибо, значит я действительно человек мира".