6 марта по новому стилю исполнилось 95 лет с начала Февральской революции, поставившей крест на 300-летнем правлении в России династии Романовых. Именно февральские протесты послужили катализатором первого развала супердержавы, дав старт путешествию по российской истории "красного колеса". Начиналась же революция со стихийных митингов и погромов на столичных площадях, мало изменившихся за минувшее столетие.
На краю бездны
В начале 1917 года для царствующей династии все было совсем не так очевидно. Воюющая на фронтах первой мировой армия готовилась к новой кампании, а значит, к новым кровопролитным боям и новым многочисленным жертвам.
К тому времени "снарядный голод" в войсках был ликвидирован. Во Владивостоке, Мурманске, Архангельске склады были забиты военным снаряжением от Антанты. Экономика была в достаточной степени милитаризирована, чтобы выполнять все заказы армии. Как показала практика, вооружения и техники в избытке хватило на последующие четыре года мировой и Гражданской войны. Под ружьем находилось восемь миллионов человек.
К началу февраля 1917 года русская армия удерживала на своем фронте 187 вражеских дивизий - 49 процентов всех сил противника, действовавших на европейских и азиатских фронтах. Второго Брусиловского прорыва Австро-Венгрия бы не выдержала, да и Германии вряд ли бы удалось выстоять от сдвоенного наступления с Западного и Восточного фронтов. Как в то время говорил видный военный теоретик Генерального штаба генерал-майор Александр Свечин, "к сожалению, мы безнадежно выиграли эту войну", имея в виду то, что победа не сулит России перемен - только консервацию ее проблем в политике, в армии и тылу.
Кто знает, как пошла бы война дальше, не будь Февральской революции и не прояви себя последний Романов последним капитулянтом. Ссылки последних лет на то, что император попросту не желал проливать русской крови, абсолютно несостоятельны. На Ходынке ее была река, в войне с Японией за лесные концессии на Ялу - море, в Первой мировой войне - океан. Да и прямо скажем, не собирался Николай II спокойно смотреть на начавшиеся беспорядки в столице - послал туда карательный отряд во главе с генералом Николаем Ивановым с отнюдь не миротворческими целями. Другое дело, что выбор карателя для падающего самодержца был на редкость неудачен - Иванов уже достаточно показал себя в ходе войны, чтобы не доверять ему важные военные экспедиции.
Впрочем, и сама армия была уже другой. Не та, которая в массе своей в 1905 году не пошла за революционерами, подчиняясь приказам офицеров и данной присяге. В начале 1917 года, после трех лет изнурительной, полной грандиозных потерь и разочарований войны, она очень преобразилась.
Потеря авторитета в войсках началась как всегда с головы - сказалась слабая подготовка генералитета и высшего офицерства. За три года войны пришлось отрешить от должности четырех главнокомандующих фронтами (из них один вообще оказался с параличом мозга), нескольких командующих армиями, массу корпусных командиров и начальников дивизий. В одной из лучших, 8-ой армии, Брусилов с первых же дней боев снял с командования трех начдивов и одного комкора.
Самые смелые кадровые офицеры, особенно в пехоте (в кавалерии, артиллерии, инженерных войсках, на флоте дело обстояло лучше), были выбиты еще в начале войны, а заменившие их офицеры из интеллигенции и разночинцев, а зачастую и из инородцев (в виду больших потерь национальность офицерского корпуса уже не имела значения) не связанные с военными традициями и вековыми понятиями о долге, ни в какое сравнение не шли, ни по боевым, ни по моральным соображениям. Среди выпускников военных училищ времен мировой войны (около 80 тысяч человек) доля дворян не превышала 10 процентов. А в 1916-1917 годах 60 процентов офицеров вышли из училищ, имея на плечах погоны, а за плечами - крестьянское происхождение. Среди прапорщиков этот процент был еще выше. Из-за огромной убыли личного состава в офицеры зачисляли всех, кто окончил гимназию или реальное училище, то есть фактически любого мало-мальски образованного человека. Сословная каста оказалась размыта напрочь. Идея "доблестно умереть за Россию" уже мало кого волновала.
В значительной степени крестьянская солдатская масса за все три года так и не смогла поверить, что эта война - Вторая Отечественная (первой Отечественной называли войну 1812 года), а не чуждая им "война за Дарданеллы". Убедить ее в этом было попросту некому, в верхах на проблему не обращали внимания, считая, что "серая скотинка" и так беспрекословно должна исполнять свой долг. Там никто так и не понял, что времена изменились. Столыпинские реформы принесли крестьянству не только землю и собственность, но и грамотность. Это в плохих фильмах солдатам под нос совали счет из ресторана и те принимали его за нужный "мандат". На самом деле грамотность среди низших слоев населения в предвоенные годы значительно возросла. С 1908 по 1914 годы бюджет народного образования удалось увеличить втрое (с 45,9 до 97,6 миллиона рублей), в России было открыто 50 тысяч новых школ (всего функционировало свыше 100 тысяч начальных школ). Согласно статистическим очеркам "Население России за 100 лет", процент грамотных среди принятых на военную службу во 1913 году составил 67,8 процента.
Так что "человек с ружьем" отнюдь не был таким забитым, каким его хотели бы предъявить в пропагандистских целях различные политические группировки. Соответственно, поражения солдатская масса стала приписывать уже не бездарному командованию, а изменам в генеральской среде, многие из которой носили немецкие фамилии. Особенно остро это проявилось во флоте, что вскоре вылилось в ряд кровавых расправ над офицерами и адмиралами.
К тому же в воюющей солдатской среде широкое хождение получили подробности придворной жизни и похождений Григория Распутина, приукрашенные до размеров гротеска. Очень старались пропагандисты всех мастей - от либералов до большевиков. Понятно, что к началу 1917 года авторитет царской власти в широких солдатских кругах упал ниже окопа, а царицу, вслед за видными думцами, солдаты открыто обвиняли в "глупости и измене". Вряд ли на этом фоне у многих из служивых просыпался энтузиазм подставлять грудь под германские пули.
Следует подчеркнуть еще одну немаловажную деталь. Авторитет православия, то, чем столько веков гордилась Россия, серьезно пошатнулся. Причиной этого были не только стяжательство и пьянство низшего духовенства. Активное участие святых отцов в погромах времен первой русской революции, в скандалах, связанных с распутинщиной, в коммерческих делах крепнущего промышленного капитала уважения им не добавили. Достаточно вспомнить персонажей из этого сословия, принадлежащих перьям Антона Чехова, Максима Горького, Льва Толстого, Леонида Андреева, Александра Куприна. Душа солдатская с одной стороны черствела под воздействием деградации этого сословия, с другой, под влиянием военных испытаний, не способствующих развитию гуманизма и богобоязни.
Как писал генерал Антон Деникин: "Религиозность русского народа, установившаяся за ним веками, к началу 20 столетия несколько пошатнулась. Как народ-богоносец, народ вселенского душевного склада, великий в своей простоте, правде, смирении, всепрощении - народ поистине христианский терял постепенно свой облик, подпадая под власть утробных, материальных интересов, в которых сам ли научался, его ли научали видеть единственную цель и смысл жизни... Как постепенно терялась связь между народом и его духовными руководителями, в свою очередь оторвавшимися от него и поступившими на службу к правительственной власти, разделяя отчасти ее недуги... Я исхожу лишь из того несомненного факта, что поступавшая в военные ряды молодежь к вопросам веры и церкви относилась довольно равнодушно.
Казарма же, отрывая людей от привычных условий быта, от более уравновешенной и устойчивой среды с ее верою и суевериями, не давала взамен духовно-нравственного воспитания. В ней этот вопрос занимал совершенно второстепенное место, заслоняясь всецело заботами и требованиями чисто материального, прикладного порядка. Казарменный режим, где все - и христианская мораль, и религиозные беседы, и исполнение обрядов - имело характер официальный, обязательный, часто принудительный, не мог создать надлежащего настроения… Война ввела в духовную жизнь воинов два новых элемента: с одной стороны моральное огрубение и ожесточение, с другой - как будто несколько углубленное чувство веры, навеянное постоянной смертельной опасностью. Оба эти антипода как-то уживались друг с другом, ибо оба исходили из чисто материальных предпосылок".
Нельзя сбрасывать со счетов активную подрывную деятельность либеральных кругов, рвущихся к власти. Обделенные своим местом у кормила Империи кадеты, народные социалисты, октябристы, эсдеки, националисты сами мечтали дорваться до министерских портфелей, дабы поуправлять страной так, как они сами считали нужным. Каждый из них "любил Россию" в свою пользу и полагал, что именно его обошли справедливым распределением материальных и политических благ.
В офицерских собраниях и кают-компаниях уже не шептались, а открыто говорили о предстоящем думском перевороте, в окопах травили байки про царицу и Распутина, кляли на все лады высшую власть, правительство, помещиков и отцов-командиров, заставляющих их за эту власть проливать кровь. Отсутствие решающих побед на фронтах и громадные потери сеяли уныние и нежелание идти в бой. Брошенный в окопы лозунг любой политической силы о мире мог стать решающим для штыка в землю и анархии на фронте.
Ситуацию подогревали письма из дома. Восемь миллионов оторванных от сохи и станка кормильцев семей - слишком много даже для обильной людскими ресурсами России. Обнищание и нерешенность земельного вопроса нервировали больше слухов об "изменах в верхах". В самих "верхах" властвовал уже не разум и воля, а лихо отплясывала "нечистая сила", выдавившая из власти (или уложившая в могилу) все самое умное, конструктивное, позитивное. Наглядный пример этому - последний министр внутренних дел Александр Протопопов, угодивший в итоге с министерского кресла в психушку. Но даже этот "псих" свидетельствовал: "Финансы расстроены, товарооборот нарушен, производительность труда на громадную убыль… Пути сообщения в полном расстройстве, что чрезвычайно осложнило экономическое и военное положение… Наборы обезлюдили деревню, остановили землеобрабатывающую промышленность. Деревня без мужей, братьев, сыновей-подростков была несчастна. Города голодали, деревня была задавлена, постоянно под страхом реквизиций… Товара было мало, цены росли, развилась продажа из-под полы, получилось мародерство… Искусство, литература, ученый труд были под гнетом… Упорядочить дело было некому. Начальства было много, но направляющей воли, плана, системы не было. Верховная власть перестала быть источником жизни и света".
Поэтесса Надежда Тэффи так охарактеризовала этот период: "Поезд опаздывает, исправник берет, общество возмущается, министерство сменяется, дело откладывается, танцовщица живет с…, отечество продают, цены вздувают, комиссия выделяет подкомиссию, женщина добивается, молодеешь увлекается, курица дорожает, свинья торжествует".
Не надо быть особо прозорливым, чтобы понять, что "масоны" или "пламенные революционеры" здесь не при чем. "Революционную ситуацию" создал один человек - Николай Александрович Романов, последний русский монарх.
Без царя в голове
"К началу 1917 года… в государстве не было ни одной политической партии, ни одного сословия, ни одного класса, на которое могло бы опереться царское правительство. Врагом народа его считали все: Пуришкевич и Чхеидзе, объединенное дворянство и рабочие группы, великие князья и сколько-нибудь образованные солдаты". Это мнение будущего главы белого движения генерал-лейтенанта Антона Деникина, так увидевшего крушение царской власти с румынского фронта.
Беспорядки в Петрограде, вспыхнувшие 6 марта под предлогом "голода" с разгрома булочных и лавок и усугубившиеся открытым мятежом 12 марта с подачи унтер-офицера Волынского запасного полка Тимофея Кирпичникова (взбунтовавшиеся волынцы прикончили начальника своей учебной команды штабс-капитана Ивана Лашкевича), прокатились по всем подразделениям столичного гарнизона. Они были поддержаны населением города и наиболее активными членами оппозиции в Государственной Думе, что в итоге привело к цепной реакции, которую уже не мог контролировать никто. Ни власть, ни люди, на нее покушавшиеся. Джинн революции был выпущен из бутылки и быстро превратился в тот самый знаменитый русский бунт, бессмысленный и беспощадный. "Великая бескровная революция" только в Петрограде стоила 1443 убитых и раненых, среди которых значились 60 офицеров и 809 нижних чинов.
К середине марта апокалипсический хаос в столице достиг апогея - уже никто ничем не управлял. Полиция и жандармы на улицу носа не показывали, банды мародеров сновали средь бела дня, запросто грабя и убивая. Забастовки, митинги, демонстрации, флаги, крики "Долой!". Солдаты бегали из казарм на митинги, и не думая слушаться приказов офицеров. Те сами в казармах не рисковали появляться - участились случаи самосуда. Власть валялась под ногами, к ней уже потянулись десятки рук, но никто не знал, продержится ли он у власти хотя бы больше суток.
Впоследствии несколько офицеров - участников событий в своих записках вспоминали, что "растерянность и всеобщее непонимание положения в столице были так велики, что один твердый батальон, во главе с начальником, понимающим чего он хочет, мог повернуть вверх дном всю обстановку".
Видимо, эти офицеры сами плохо разбирались в обстановке. В громадном Петроградском гарнизоне (всего 460 тысяч штыков и сабель, из которых 200 тысяч в городе) не нашлось НИ ОДНОГО верного правительству батальона. Даже опора трона - казачество - отказалось выступать на подавление беспорядков. Вся гвардия была на фронте. Крошечный отряд полковника Александра Кутепова (еще один будущий лидер белого движения), который попытался было восстановить порядок в районе Адмиралтейства, не видя поддержки от войск округа, вскоре разбежался. Сам император получил только две телеграммы с предложением реальной поддержки - от командира 3-го конного корпуса графа Федора Келлера и командира гвардейского кавкорпуса генерала от кавалерии хана Гусейна Нахичеванского. Однако стояло ли за этим что-либо реальное, кроме личных чувств отважных кавалеристов?
"Каратели" генерала Иванова, посланные из Могилева в Петроград на усмирение, изо всех сил не спешили в столицу, правдами и неправдами саботируя собственное движение, пока окончательно не застряли далеко от Невы. Сам помазанник божий, которому все командующие фронтами отказали в вооруженной поддержке, сумел доехать только до псковской станции Дно, где его встретили видные думцы Василий Шульгин и Александр Гучков, фактически в ультимативной форме потребовавшие от него отречения. Утомленный сплошными невзгодами Николай сложил с себя корону, подписав отречение за себя и за сына Алексея (на что, кстати, не имел права), спустив "на Дно" не только династию, но и всю империю...
Власть в России юридически перешла к Временному комитету Государственной Думы, тут же образовавшему Временное правительство во главе с князем Георгием Львовым и с министрами, представляющими либеральные партии.
Интересно, что в 1920 году, когда Деникин в Лондоне беседовал с одним из самых активных думцев Павлом Милюковым, генерал спросил у него, почему премьером сделали именно князя Львова, которого всерьез никто не принимал. На что опытный политик ответил по-солдатски: "Выдвигались два кандидата: один - заведомая жопа, а другого хорошо еще не знали".
Под откос
Однако к этому времени в Петрограде уже функционировал Совет рабочих и солдатских депутатов, составленный из эсеров и меньшевиков (во главе - меньшевик Николай Чхеидзе), который также претендовал на всю полноту власти. А поскольку влияние левых на толпу было не сопоставимо с влиянием буржуазных партий, Временному правительству пришлось "проглотить" и первый же фортель Петросовета - так называемый "приказ №1", пустивший под откос всю военную машину рухнувшей империи. Заметим, подготовленный до того, как в России появилась легитимная власть в лице Временного правительства, утвержденного лишь на следующий день - 2 марта. "Вся власть Советам" стала реальностью за сутки до установления столь ругаемого всеми двоевластия.
Это было неслыханно. В разгар войны вводить в армии выборность командования, отменять чинопочитание, согласовывать приказы вышестоящего начальства с комитетами, представители которых и слышать не хотели о боевых действиях - об этом не могли и мечтать в немецком генштабе. По сути вся структура военной власти России оказывалась парализованной. Армия покатилась под откос.
В Германии вздохнули спокойно. "Я часто мечтал об этой революции, которая должна была облегчить тяготы нашей войны, - писал в своем дневнике генерал Эрих Людендорф. - Вечная химера! Но сегодня мечта вдруг исполнилась непредвиденно. Я почувствовал, что с меня спала очень большая тяжесть". Хотя уже в позднейших его изданиях он вынужден был признать: "Но я не мог предположить, что она станет могилой для нашего могущества".
Кто именно был автором "приказа №1", установить так и не удалось. Специальное расследование его не обнаружило. В Петросовете быстро одумались, и Керенский с Чхеидзе на всех углах начали кричать, что не имеют к "приказу №1" никакого отношения. Сам Александр Керенский по-актерски заламывал руки и утверждал, что "отдал бы десять лет жизни, чтобы приказ не был подписан".
Потом конечно в Петросовете говорили, что якобы "приказ" был подписан перед толпой солдат, собравшейся перед Таврическим дворцом, и которая-де могла в любой момент растерзать отказавшихся пойти им на уступки. К примеру, товарищ председателя вновь возникшего Совета рабочих и солдатских депутатов Матвей Скобелев писал: "должен сознаться, что когда я в начале революции вышел на крыльцо Таврического дворца, чтобы встретить кучку солдат, пришедших первыми в Государственную Думу, и обратился к ним с речью, я был почти убежден, что я говорю одну из своих последних речей, что пройдет несколько дней и я буду расстрелян или повешен".
Все тщетно. Приказ был быстро спущен в войска, где солдаты обомлели от таких неслыханных послаблений и лихо кинулись выбирать в комитеты удобных им офицеров, фельдшеров, писарей из "социально-близких". Само собой, что составленный из таких кадров комитет ни за что бы не проголосовал за наступление или за оборону "до последней капли крови".
По утверждению Брусилова: "Корпус офицеров, ничего не понимавший в политике, мысль о которой была ему строжайше запрещена, находился в руках солдатской массы, и офицеры не имели на эту массу никакого влияния; возглавляли же ее разные эмиссары и агенты социалистических партий, которые были посланы Советом рабочих и солдатских депутатов для пропаганды мира "без аннексий и контрибуций". Солдат больше сражаться не желал и находил, что раз мир должен быть заключен без аннексий и контрибуций и раз выдвинут принцип права народов на самоопределение, то дальнейшее кровопролитие бессмысленно и недопустимо. Это было, так сказать, официальное объяснение; тайное же состояло в том, что взял верх лозунг: "Долой войну, немедленно мир во что бы то ни стало и немедленно отобрать землю у помещика" - на том основании, что барин столетиями копил себе богатство крестьянским горбом и нужно от него отобрать это незаконно нажитое имущество. Офицер сразу сделался врагом в умах солдатских, ибо он требовал продолжения войны и представлял собой в глазах солдата тип барина в военной форме".
С другой стороны далеко не все даже высшие чины в армии сами поняли произошедшие перемены. Деникин писал: "Было бы ошибочно думать, что армия являлась вполне подготовленной для восприятия временной "демократической республики", что в ней не было "верных частей" и "верных начальников", которые решились бы вступить в борьбу. Несомненно, были. Но сдерживающим началом для всех их являлись два обстоятельства: первое - видимая легальность обоих актов отречения, причем второй из них, призывая подчиниться Временному правительству, "облеченному всей полнотой власти", выбивал из рук монархистов всякое оружие, и второе - боязнь междусобной войной открыть фронт. Армия тогда была послушна своим вождям".
К тому же само отречение освобождало офицеров от присяги, данной им последнему самодержцу.
Вместе с актом отречения Николай II вернул на пост верховного главнокомандующего популярного в войсках великого князя Николая Николаевича, руководившего до этого самым успешным Кавказским фронтом. Даже дядя падшего самодержца поначалу не разобрался в февральской свистопляске, приняв командование и издав свой первый приказ: "Установлена власть в лице нового правительства. Для пользы нашей родины я, Верховный главнокомандующий, признал ее, показав тем пример нашего воинского долга. Повелеваю всем чинам славной нашей армии и флота неуклонно повиноваться установленному правительству через своих прямых начальников. Только тогда Бог нам даст победу".
Однако, прибыв в Ставку в Могилев, он обнаружил там другого главковерха, назначенного Временным правительством, генерала Михаила Алексеева. Того самого, который убедил всех командующих фронтами отказать в поддержке государю. Все понял и отбыл в отставку в свое имение Чаир в Крыму.
Королевство кривых зеркал
Первые дни новой власти можно смело характеризовать одним термином - лицемерие. Врали все - от премьер-министра до последнего площадного оратора. Лицемерили отчаянно, талантливо и расчетливо. Используя самые низменные струны темных масс и играя на чувствах большинства "людей с ружьем". Заигрывали с погромщиками, смутьянами, бунтарями, дезертирами, уголовниками.
Премьер князь Львов с трибуны вещал: "Процесс великой революции еще не закончен, но каждый прожитый день укрепляет веру в неиссякаемые творческие силы русского народа, в его государственный разум, в величие его души". Однако в разговоре с главковерхом Алексеевым он же на чем свет стоит костерил "невозможные условия работы Временного правительства, создаваемые все более растущей в Совете и стране демагогией".
Министр иностранных дел Временного правительства Павел Милюков клялся в патриотизме, в верности союзникам и в войне до победного конца "за Дарданеллы", при этом признаваясь в частной беседе: "Вы знаете, что твердое решение воспользоваться войною для производства переворота было принято нами вскоре после начала этой войны. Заметьте также, что ждать больше мы не могли, ибо знали, что в конце апреля или начале мая (1917 года) наша армия должна была перейти в наступление, результаты коего сразу в корне прекратили бы всякие намеки на недовольство и вызвали бы в стране взрыв патриотизма и ликования".
Присяжный поверенный Александр Керенский, ставший в 35 лет министром юстиции, обрушивался на патриотически настроенное офицерство, как на "осколки старого режима", продвигая власть в солдатские комитеты. Сам же, когда его никто не слышал, истерически швырял своему адъютанту: "Гоните вы эти проклятые комитеты в шею!".
Лидеры Совдепа Николай Чхеидзе и Матвей Скобелев, рвавшие рубаху на митингах и заседаниях Временного правительства за "полную демократизацию армии", а в перерывах заседаний в частном разговоре за стаканом чая признающие необходимость суровой военной дисциплины и жалующиеся на свое бессилие провести эту идею через Совдеп.
Популярный в войсках и считающийся "своим" для солдатской массы генерал Брусилов, ставший главкомом, заигрывал с могилевским советом, приглашал к себе для бесед, убеждал, что не допустит в Ставке проявления контрреволюционного движения. Ратующий за освобождение армии от "консерваторов" генерал потом признавался Деникину: "Антон Иванович! Вы думаете, мне не противно махать постоянно красной тряпкой? Но что же делать? Россия больна, армия больна. Ее надо лечить. А другого лекарства я не знаю".
Даже любимец и надежда офицерского корпуса генерал Лавр Корнилов, назначенный 5 марта "первым революционным командующим" Петроградского военного округа не побрезговал популизмом. Будущий глава белого движения повел себя более чем революционно. Сначала он явился в Царскосельский дворец и арестовал царскую семью, затем лично вручил Георгиевский крест 4-й степени унтеру Кирпичникову, как "первому солдату революции", присвоив ему чин подпрапорщика.
Кстати, это не помешает менее чем через год полковнику Кутепову выволочь за шиворот за ближайший сарай явившегося наниматься добровольцем подпрапорщика Кирпичникова и пустить "в расход". В память о бунте Волынского полка.
Врали интернационалисты во главе с Львом Троцким, проповедуя "мир без аннексий и контрибуций", тем временем пытаясь сколотить вооруженные отряды для откровенной Гражданской войны. Врали вошедшие в состав Временного правительства эсеры, ратующие за "порядок в стране", а на деле закрывавшие глаза на буйства своих главных избирателей - крестьянства, кинувшегося жечь помещичьи усадьбы и делить "буржуйское" имущество и землю. Врали большевики, называющие себя "пролетарской партией", а на деле устами своего лидера Ленина объявлявшие мелкобуржуазным и "контрреволюционным" весь без исключения "сельский пролетариат" - крестьянство.
Лицемерили и врали все, ибо речь шла о власти. А в борьбе за нее ни чести, ни совести быть не может.
Такой была "февральская Россия" эпохи "бульварной революции", погрузившаяся в самый кровавый период своей истории и отправившаяся в ад по дороге "благих намерений".
По гарнизону Петроградского округа всем солдатам гвардии, армии, артиллерии и флота для немедленного и точного исполнения, а рабочим Петрограда для сведения.
Совет рабочих и солдатских депутатов постановил:
1) Во всех ротах, батальонах, полках, парках, батареях, эскадронах и отдельных службах разного рода военных управлений и на судах военного флота немедленно выбрать комитеты из выборных представителей от нижних чинов вышеуказанных воинских частей.
2) Во всех воинских частях, которые еще не выбрали своих представителей в Совет рабочих депутатов, избрать по одному представителю от рот, которым и явиться с письменными удостоверениями в здание Государственной думы к 10 часам утра 2 сего марта.
3) Во всех своих политических выступлениях воинская часть подчиняется Совету рабочих и солдатских депутатов и своим комитетам.
4) Приказы военной комиссии Государственной думы следует исполнять, за исключением тех случаев, когда они противоречат приказам и постановлениям Совета рабочих и солдатских депутатов.
5) Всякого рода оружие, как-то: винтовки, пулеметы, бронированные автомобили и прочее должны находиться в распоряжении и под контролем ротных и батальонных комитетов и ни в коем случае не выдаваться офицерам даже по их требованиям.
6) В строю и при отправлении служебных обязанностей солдаты должны соблюдать строжайшую воинскую дисциплину, но вне службы и строя в своей политической, общегражданской и частной жизни солдаты ни в чём не могут быть умалены в тех правах, коими пользуются все граждане. В частности, вставание во фронт и обязательное отдание чести вне службы отменяется.
7) Равным образом отменяется титулование офицеров: ваше превосходительство, благородие и т.п., и заменяется обращением: господин генерал, господин полковник и т.д.
Грубое обращение с солдатами всяких воинских чинов и, в частности, обращение к ним на "ты" воспрещается, и о всяком нарушении сего, равно как и о всех недоразумениях между офицерами и солдатами, последние обязаны доводить до сведения ротных комитетов.
Настоящий приказ прочесть во всех ротах, батальонах, полках, экипажах, батареях и прочих строевых и нестроевых командах.
Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов.