Это - едва ли не единственный случай за последние десятилетия, когда человек рано уходит из жизни, а интерес к его стихам с годами растет и растет, когда его имя становится "культовым", короткая жизнь - легендарной, а ранняя смерть начинает восприниматься не просто как знак судьбы, но и своего рода поэтическая доблесть, вроде "точки пули в конце" у Владимира Маяковского.
Впервые стихи Рыжего в Москве были опубликованы ровно двадцать лет назад у нас в "Российской газете". Это довольно странно, что стихи такого поэта впервые появились именно в правительственном органе, как странно и другое, что в правительственном органе вообще появились стихи тогда никому не известного свердловского стихотворца. Но в судьбе Рыжего много странного и, на первый взгляд, даже искусственно странного. Например, тот образ поэта-забулдыги, слегка по-есенински приблатненного, общающегося запанибрата с урками и ментами, который Рыжий явно культивировал в стихах, вступает в резкое противоречие с его "Краткой биографией", изложенной в конце книги. В 1988 году - чемпион среди юношей по боксу; в 1991-м поступил в Уральский горный институт и тогда же женился; в 1993-м у него родился сын; в 1996-м стал лауреатом Всероссийского пушкинского конкурса студентов; в 1997-м поступил в аспирантуру; в 2000-м окончил ее, опубликовав два десятка научных работ; принял участие в фестивале поэзии в Голландии. Но последняя строка путает на столе все счастливые карты: 7 мая 2001 года ушел из жизни...
Разбирать стихи - дело неблагодарное, а еще более неблагодарное дело - доказывать, что кто-то является настоящим поэтом. Но один аргумент все-таки приведу. Когда молодых ребят студии Петра Фоменко просто поставили перед фактом, что они будут играть в спектакле по стихам Рыжего, они поначалу смотрели на это с явным недоумением и обреченностью молодых подневольных актеров. Но идею спектакля принес в театр знаменитый бард Сергей Никитин, а это было предложение, от которого невозможно отказаться. И только в процессе постановки (а еще более "обкатки") спектакля "Рыжий" они "заражались" этими стихами, используя емкое определение Льва Толстого в статье "Что такое искусство?". А что такое искусство? Вот это оно самое и есть.
С другой стороны, исследователь поэзии Бориса Рыжего и один из его первооткрывателей (вместе с Ильей Фаликовым) Дмитрий Сухарев пишет об эффекте "скоростного пленения" стихами этого поэта, что тоже справедливо, но, видимо, не для всех. Например, ваш покорный слуга по-настоящему почувствовал обаяние этих стихов только после смерти Рыжего. Тут уж ничего не поделаешь, как бы жестоко и не по-христиански это ни звучало. Да, в полной мере сила звучания этих стихов мне слышится не "отсюда", а уже "оттуда". И это особенно чувствовалось на презентации книги в театре Петра Фоменко, где стихи Рыжего читали актеры и пели барды - сам Сергей Никитин и Андрей Крамаренко.
"Там, на ангельском допросе, / всякий виноват, / за фитюли-папиросы/ не сдавай ребят. // А не то, Роман, под звуки / золотой трубы / за спину закрутят руки / ангелы-жлобы. // В лица наши до рассвета / наведут огни, / отвезут туда, где это / делают они..."
Понимаете, в чем штука... Писать такие стихи на земле, даже если они обращены к покойному другу, это, конечно, кощунство, безобразие и т. д. Но когда они начинают звучать "оттуда", то и ты начинаешь понимать, что еще большее кощунство - это осуждать за кощунство. Именно потому, что ангелы не "крутят руки", а допрашивают нас как-то по-другому... И, скорее всего, молча.
"Мне нравятся детские сказки, / фонарики, горки, салазки, // значки, золотинки, хлопушки, / баранки, конфеты, игрушки. / ...больные ангиной недели, / чтоб кто-то сидел на постели // и не отпускал мою руку - / навеки - на адскую муку". Стихотворение называется "Два ангела", хотя по смыслу речь в нем идет, очевидно, о родителях или о самых близких. Но название как-то иначе распределяет смыслы и заставляет стихотворение "аукаться" с другими стихами, что, кстати, тоже может служить аргументом в пользу того, что Борис Рыжий был одним из последних настоящих поэтов.
Мне дважды пришлось коротко пообщаться с ним, и я заметил тогда то, что, наверное, замечали все. Это был, конечно, человек без резьбы и без брони против мира. Но при этом в его стихах есть очень глубокая и надежная "резьба", о которой пишет в предисловии Дмитрий Сухарев. Рыжий знал русскую поэзию и не купился на модное в его время отрицание советского поэтического опыта по принципу: "Серебряный век - эмигранты - Бродский, а между ними никого". Любимыми его поэтами были Блок, Анненский и Георгий Иванов. Но, кажется, не меньше их он обожал Слуцкого и Луговского.
Поэтому именно Рыжему удалось почти невероятное: замкнуть на себе разные поэтические поколения. Его стихами восхищались Евгений Рейн и Александр Кушнер, но их высоко оценил и Сергей Гандлевский из самого разочарованного и самого "прозаического" поэтического поколения. Восторженную статью о нем написал и Дмитрий Быков. Романтики и скептики - все как-то единодушно согласились с его стихами.
Рыжий, видимо, искренне верил во всемогущество Поэзии. Что она может быть каким-то несокрушимым последним аргументом в твою пользу на будущем ангельском допросе. Что за Поэзию может проститься всё на свете. К счастью, мы пока не знаем, ошибся он или нет.