Жорж Нива - профессор, славист. Большую часть жизни проводит в своем доме под Женевой. Но несколько раз в году прилетает в Россию "за кислородом". Без которого не представляет своей жизни. Его считают лучшим в мире специалистом по изучению творчества Александра Солженицына.
Ваш главный парадокс - запреты
Первый русский человек, которого я встретил, будучи ребенком, - это эмигрант Георгий Никитин. Он был необразованный мужик, с Кубани, сильно гэкал. Я потом долго не мог избавиться от южного "г", даже когда приехал учиться в Москву. Георгий Никитин был очень добрый. Так часто бывает у русских, человек выглядит сурово, даже иногда держится грубо, а в сути своей он очень душевный.
Знаете, какой самый большой парадокс в России? Это запреты. Сюда нельзя, туда не ходите, сейчас не время. Но почти все эти запреты можно преодолеть. Во Франции такого быть не может. Если нельзя, то нельзя. В России можно решить практически все моменты.
Как-то мы с женой были в Псково-Печерском монастыре и хотели попасть в знаменитые пещеры, где лежат нетленные мощи монахов. У входа сидела огромная, сурового вида монахиня, которая строго глянула на меня и сказала: "Нельзя, у вас нет заявки". Я стал просить ее, объяснять, что мы из Парижа и нам очень хочется спуститься в пещеры. Не действует. Жена моя растерялась и захотела уйти.
Но мы остались и стали кротко сидеть в сторонке. Через некоторое время эта строгость поворачивается в нашу строну и как ни в чем не бывало говорит: "Проходите, голубчики..." Вот это и есть русский характер. Другого такого менталитета нет нигде на всем белом свете.
Первый раз я приехал в Москву в октябре поворотного 1956 года. Уже прошел ХХ съезд партии. Недавно стали учить в МГУ иностранных студентов. Я был одним из первых. Тогда там училось много китайцев.
Помню, я приехал с заготовленным стереотипом, что советские люди очень дисциплинированны и едва ли не ходят строем. Тогда в СССР большое значение придавали физкультуре, и по приказу ректора МГУ все студенты должны были в 8.30 утра выходить на зарядку. Выходили только китайцы и я, француз. Советские все спали.
Я был влюблен в Ирину и в страну
Через месяц после моего приезда в Москву один знакомый мне сказал: "А хочешь, познакомлю с семьей, в которой все сидели?" . Так я вошел в дом Ольги Всеволодовны Ивинской, музы Бориса Пастернака.
Я себя прекрасно чувствовал в их доме, Ольга Всеволодовна была удивительно жизнерадостным человеком. Время от времени в их дом приезжал Борис Пастернак, его там все называли "классик". Когда его так называли, он не перебивал...
Он мне дал читать машинописный вариант "Доктора Живаго", текст для меня был еще трудный. И я начал читать роман с конца. Это единственный случай, когда я читал книгу с конца. Вещь потрясла меня своей глубиной и простотой. Пастернак подарил мне несколько своих книг с дарственной надписью, я храню их с благоговением. Через год я стал женихом Ирины, дочери Ольги Всеволодовны. Борис Леонидович был рад этому.
Иногда он приходил и ко мне в гости. Помню, сидел со мной на крыльце и признавался в том, что до 1937 года он монолог Гамлета считал театральным трюком. А после 1937-го сам стал произносить внутренние монологи, обращаясь в сторону Кремля...
Несмотря на всю трагичность своей жизни, Пастернак был очень жизнерадостным человеком. Он людей любил. К нему очень многие обращались как к пророку, который сможет помочь.
В 1960-м мы с Ириной готовы были зарегистрировать брак, хотя понимали, что скорее всего ее во Францию не выпустят. Но это не было препятствием. Я готов был остаться в СССР, я был влюблен в Ирину и в страну.
Меня вышвырнули из Союза за два дня до регистрации нашего брака, формальный повод даже не помню. Меня сопровождали двое офицеров КГБ и жена одного из французских дипломатов. Привезли во Внуково глубоким вечером и втолкнули в первый отлетающий самолет. Он летел до Хельсинки, им было плевать, куда, лишь бы в капстрану.
Помню, жена дипломата спросила меня по дороге: "У тебя деньги есть?" "Ни копейки", - ответил я. Она сунула мне какие-то франки. И я улетел.
От того периода жизни очень четко запомнились похороны Пастернака, как Ольга Всеволодовна ходила на прощание. Как мы все устраивали, чтобы она не пересеклась с вдовой писателя. Знаю, что Борис Леонидович мучился от этого треугольника, он даже как-то меня спросил: "Жорж, а вы, наверное, меня осуждаете?"
Я права не имел его осуждать.
Через несколько дней после моей высылки арестовали Ольгу Всеволодовну и Ирину, и четыре года я общался по телефону только с их домработницей. Я знал, что их осудили и отправили в Сибирь. Я отменил свою военную отсрочку и пошел воевать в Алжир, как офицер.
То, что мы с Ириной не стали мужем и женой, - это только ее решение. Она в лагере познакомилась с будущим своим мужем, поэтом Вадимом Козовым. И как только освободилась, все сказала мне по телефону. Было очень больно слышать о ее решении, я ее сильно любил. Сильно...
Мы остались друзьями на всю жизнь, я, Ирина, Вадим и моя жена.
Вам имидж менять не надо
За что я полюбил Россию? За русский характер. Раздольный, порой взрывной, но очень искренний. За язык. Я до сих пор не устаю восхищаться русским языком. Только русским языком можно так обнять человека. Скажите, ну как перевести "намоленная икона"? Это просто невозможно. Все эти русские языковые обороты мне страшно нравятся. За это я и полюбил Солженицына. У него фантастически живой, эмоциональный, образный язык. Россия меня душевно захватила и не отпускает.
Россию любить совсем не трудно. Издалека ее можно не любить и не понимать. Меня часто русские спрашивают: "Как нам поменять имидж, чтобы на Западе нас лучше понимали?.." Ничего менять не надо, и дело совсем не в имидже. Россия ведь очень многогранна.
Если смотреть на Россию через службу в храме Христа Спасителя, когда там стоит ваш президент, - это Византия в чистом виде. А смотришь на церковку в селе или на монаха из дальнего монастыря - то такая Русь и такая сила, что в горле ком.
Чего я так и не смог понять и принять в России? То, с какой грубостью люди могут относиться друг к другу. Как можно так изничтожать ближнего? Иногда думаю, что скоро начнется гражданская война, та самая наисвирепейшая, которая у вас уже была.
Когда в Париже или Женеве слышу русскую речь, то порой готов идти за этими людьми следом, чтобы продолжать слушать этот дивный язык.
Русский мат? Ну как не знать?! Он часто повторяется, и не такой уж он изобретательный. Ему часто приписывают особую заслугу. Но это не так. Я прожил жизнь без мата. Никогда не употребляю нецензурные слова.
Европейские студенты, которые едут на учебу в Россию, обычно делятся на две категории. Первая - это те, кто вернется домой через месяц-два и будут долго потом рассказывать о грязных и шумных общежитиях в России. Другие, наоборот, влюбляются по уши в Россию. Однажды и навсегда.
Я много читаю современную русскую литературу. В моей коллекции, не побоюсь этого слова, Марк Харитонов, Михаил Шишкин, Валерий Попов, очень люблю Андрея Дмитриева. Конечно, знаю творчество Виктора Ерофеева, Пелевина, читал Бориса Акунина.
Прелести современной литературы заключается в том, что нельзя сказать, кто классик. Ведь современники Льва Толстого не знали, что он классик.
Из здравствующих русских писателей для меня классик - Валентин Распутин. В его минорной тональности ему равных нет. Он шедеврален в своей меланхолии.
Лучшее свое Распутин создал в рамках советской цензуры. Все у него получилось только благодаря таланту.
Сегодня в литературе нет цензуры, и слава богу. Цензура должна быть, только когда дело касается воспитания детей и школьников. У взрослых всегда есть право выбора.
Запретов быть не должно. Но в России моей любимой всегда есть искушение вернуться к запрету.
Только без истерики
Зачем я сегодня езжу по России, по ее глубинке? Я не исчерпал еще своего любопытства к жизни в России. Мне до сих пор интересна ее жизнь. Я не разделяю расхожее мнение, что чем дальше от центра, тем лучше люди. Люди везде примерно одинаковы. Большой город просто задает иной ритм жизни. В этом и вся разница. Например, в Иркутске люди сердечные, но немножко сдержанные.
Мне очень интересна Россия - которая матушка. Та, с маленькими зарплатами, невысокими домами, не очень хорошими дорогами. Там дух особый. Русский. Что меня смущает в этой России? Что многие думают, что Россию не любят, Россию забыли и ей не доверяют. Это комплекс короля Лира, который постоянно мучил своих дочерей вопросом - а как ты меня любишь?
У французов нет такого комплекса - любят их или нет. Французы как-то не сомневаются в существовании своей страны.
Часто в России концерты и праздничные вечера заканчиваются песней о Родине. Это часть русского менталитета, в котором присутствует пафос. Это слово я произношу без оттенка иронии. Это просто данность. Это часть вашего дыхания.
Россия же очень сложный организм. Ну посмотрите, где Чечня, а где Чукотка? Сегодня у вас многие жалеют, что отпала Украина, Белоруссия уже суверенна. Армяне и молдаване стали кузинами.
Многие в России не понимают, что с момента крушения СССР прошло 20 лет, выросло новое поколение. Для которого независимость Белоруссии так же понятна, как экран компьютера.
Вообще коммунизм - это утопия. И страшно, когда эта утопия приходит к власти.
Мы много спорили о России с Александром Солженицыным. Он очень верил в земство и говорил, что только земство спасет Россию от коррупции. Я ему как-то задал вопрос, а почему коррупция не сможет проникнуть и в земство?
Он в ответ только рассмеялся. Не знал, что ответить...
Жить ностальгией непродуктивно как для страны, так и для человека. Нельзя вернуться к Сталину, Ленину, Столыпину. Нужно только вперед идти и готовить почву и пищу дню завтрашнему.
То, что у вас с декабря стало другое общество, это радует. Это очень позитивно для России. Произошло пробуждение общественного мнения.
Это здоровое и нормальное явление. Но только нужно без истерики. Истерика обычно бывает у больных и врагов.