Хирург Владимир Шляйсер почти сорок лет провел в операционной и больничных стенах. А я побыл рядом с ним ровно двенадцать часов. На одном дежурстве.
На циферблате семь часов с минутами, на дворе - глаз выколи. Два молодых хирурга в тесном кабинете переодевались и одновременно сдавали смену. От пневмоторакса умер "черный" лесоруб, которого нашли придавленного деревом, плохие анализы у 70-летней бабушки, 15-летнему мальчику после сложного неврологического заболевания хотят делать пересадку кожи на пролежнях, мест нет и терапия вся забита...
Шляйсер приоткрыл окно и глубоко затянулся сигаретой.
...Он родом из двухэтажного барака, который врос в землю на окраине Свободного. С хирургами познакомился с детства: "Шкодливый был, попал под тракторные сани". Ему ампутировали четыре пальца на ступне. С того дня хирурги, как рассказывает он, стали для него богами.
Начинал работать на Сахалине, в шахтерском поселке. До ближайшей больницы - три часа на вездеходе. "Полостные операции под местной анестезией - это были будни", - одними усами улыбается Шляйсер...
Мне выдали халат, тапочки и одноразовый колпак. Спешу за доктором в перевязочную. На каталке стонет грузный старик, правое плечо которого в кровавой повязке. "Не вешайте нос, покапаем, поддержим", - бодрит доктор. Потом он скажет мне, что дед обречен, у него редкая онкопатология.
Разрез. Тампон. Салфетка.
На часах - 8.45. Быстрым шагом идем смотреть "мутного больного", который тянет на аппендицит. В людной палате мужик на просьбу повернуться на бок ответил гримасой боли. Хирург прошелся пальцами по его животу, несколько отрывистых вопросов больному и уточнение у медсестры: "А что там с лейкоцитами?" И команда: готовить на операцию.
Разрез, тампон, салфетка, зажим. Руки Шляйсера неторопливы, движения точны.
- Какая самая простая операция? Аппендицит. Какая самая сложная? Тоже аппендицит, - просвещает он корреспондента.
Медсестра охает: как больной жил с такой грыжей? У оперируемого большущая кила в паху.
- Деревня... - задумчиво отвечает хирург. - Они терпят до последнего, к своим печкам и огородам насмерть привязаны...
Где-то через час работы аппендикс удален. Еще минут пятнадцать уходит на зашивание. Переодеваемся и спешим в отделение. Шляйсер снова затягивается сигаретой. В его перекуре, в моем чаепитии неспешно говорим "за жизнь".
- Берут ли врачи деньги? При случае мало кто откажется. Но только не у нас. Не успеешь взять и дойти до гаража, как об этом будет знать полгорода. Как после этого жить здесь? - философски вопрошает он.
У него "северная" пенсия 18 тысяч, зарплата за двадцать в месяц. Жена еще работает медсестрой и получает пенсию. По местным меркам они обеспеченные люди. Помогают дочке и зятю. Те оба музыканты. "Они у меня хорошие ребята, талантливые, но гроши им платят..."
Сын тоже "бюджетник". Разведенный и с алиментами. С ними живет 80-летняя постинсультная теща, а в двух кварталах - 84-летняя мама хирурга. Практически слепая и после онкологической операции. Это его жизненная торба. Есть дача, которая кормит, но на которую уже не хватает сил.
- Позвоночник у меня после компрессионного перелома, длительные операции с трудом даются. Но хочу еще поработать, к своей боли я терпелив, - говорит он.
Мы пообедали наскоро пельменями. "Не стесняйся, жена много положила, говорила, чтобы я накормил корреспондента..."
Владимир Яковлевич заполнял паузы и вспоминал, как он на Сахалине вез жену с двухнедельным сынком из больницы. Их "уазик" попал в буран, и он 17 километров брел по пояс в снегу до поселка... Говорил, что десятилетия жизни в белом халате не дают привыкания к людским страданиям и смерти.
- Когда человек уходит - всегда страшно. Может, в большом городе и не так. А тут всех знаешь, и с тобой полгорода здороваются. Все острей. Понимаешь?
Время не хромая приближалось к восьми вечера. Мы попрощались. Я собирался в гостиницу. А Владимир Яковлевич, презрев все статьи Трудового кодекса, оставался дежурить. Утром он бодрым голосом сказал в телефонную трубку, что ночь была спокойная: "Оперировал девочку с нагноением, было два панкреатита, не тяжелых".
Он опять спешил - в поликлинику. У него там прием до обеда. И, по признанию провинциального доктора, это "чистая ерунда по сравнению с суточным дежурством".