Весенний дом
Я помню дом один весною
в городе.
Его за то я в памяти храню,
что по его карнизам
ходят голуби
и снег лежит у крыши на краю.
Еще мокрынь, еще деревья
голы те,
но, вся отдавшись нежному
вранью,
горит девчонка в том
весеннем холоде,
в мальчишеских ладонях,
как в раю.
Взлетают неба синие качели.
А дом стоит, тяжелый
от капели,
а льды звенят, а снег никак
не стается...
Борис Чичибабин
Борис Алексеевич Чичибабин родился в 1923 году в Кременчуге. Ученик токаря, солдат запасного стрелкового полка, механик авиачасти, студент филфака в Харькове. Летним вечером 1946 года Борис возвращался со свидания, когда на улице к нему подошли двое.
"Я шел окрыленный, счастливый, - вспоминал Чичибабин, - и вот... меня доставили в камеру. Повезли в Москву, во внутреннюю тюрьму на Лубянку... Самый ужасный переход - это вот от того, что ты идешь свободный и счастливый, и вдруг перестаешь быть человеком и уже не распоряжаешься судьбой..."
Потом была Бутырская тюрьма, "Вятлаг", пять лет лагерей. Он часто писал оставшимся в Харькове родным - маме, отцу, сестре.
"...Мне трын-трава: пускай сейчас придут и скажут собираться с вещами и увезут меня хоть на край света, плевать на все, раз у меня Пушкин в кармане..."
"...Люди здесь простые, хорошие и чистые; воздух самый здоровый для моих легких..."
О лагере Чичибабин никогда не вспоминал. "Когда приходится попадать в компанию бывших лагерников, я чувствую себя среди них самозванцем - ничего не помню. У меня была надежная внутренняя защита, как бы "внутренний монастырь": мои мечты, книги, стихи, моя духовная свобода, этим я и жил..."
А дальше снова все, как у многих. Рабочий сцены Харьковского драматического театра, учащийся бухгалтерских курсов, подсобный рабочий, бухгалтер в домоуправлении, потом экономист-плановик в трамвайно-троллейбусном управлении.
Вышла первая книга, по рекомендации С.Я. Маршака в 1966 году принят в союз писателей. Ненадолго.
В 1973 году Чичибабина исключают за стихотворение "Памяти Твардовского".
Еще в юности, в заключении, Чичибабин написал:
...Пока не на всех заготовлен
уют, -
Пусть ветер и снег мне уснуть
не дают...
Чтоб в каждом дому было чудо
и смех, -
Пусть мне одному будет худо
за всех.
В годы перестройки стали выходить его книги, один за другим в переполненных залах проходили его вечера, вчерашние гонители искали его дружбы. Он мог бы торжествовать, а у него сердце разрывалось от боли за разорванную страну. В одном из последних интервью Борис Алексеевич сказал: "Я не могу оставаться безучастным, когда все подвергается уничтожению и осмеянию..."
Если бы он однажды последовал совету "не принимай близко к сердцу", то не было бы у нас поэта Чичибабина. И не написал бы он в 1992 году "Плача по утраченной родине".
Судьбе не крикнешь: "Чур-чура,
не мне держать ответ!"
Что было родиной вчера,
того сегодня нет...
Исчезла вдруг с лица земли
тайком в один из дней,
а мы, как надо, не смогли
и попрощаться с ней...
Мы оказались тогда страной без флага, гимна и герба, и наверху лихорадочно стали лепить государственные символы из того, что было под рукой. Чичибабин в те дни предложил не спешить под крыло двуглавого орла, а всем миром подумать.
Власть и народ полны
несхожих вкусов.
А нам милей ягненок Иисусов,
друг Божьих игр, безгрешно
наг и бел.
А мы ему добро свое протянем:
лишь он бы стал России
оправданьем
на всенародно выбранном
гербе...
Помню вечер памяти Бориса Чичибабина в музее Цветаевой. В маленьком зале очень тесно. Зиновий Гердт скорбно сидел в уголке. Он сказал потом только несколько слов, но именно они почему-то запомнились: "Я счастлив тем, что судьба поставила меня на пути этого человека, мы были знакомы почти двадцать лет. О чем жалеть? Он был у меня - вот в чем мое счастье. За что мне такое счастье? Надо думать. Я буду думать..."